Не было бы счастья - Туманова Юлия. Страница 37

Вряд ли сейчас она такая же пухлая, отчетливо подумалось ему.

— Почему ты живешь одна? — быстро спросил Илья, заранее страшась ее ответа.

Женя вздрогнула и посмотрела на него с высокомерием, изобразить которое получилось не сразу.

— А с чего это ты решил, что я живу одна?

— Брось, — решительно покачал он головой, — так почему? Родители еще туда-сюда, понимаю, а мужик? В смысле, жених. Почему у тебя никого нет?

Странно, прикидываться ей расхотелось. Вдруг стало тяжело, несносно тяжело, будто она очень устала от самой себя и своего бодрого тона, и воспоминаний, и выдуманной необходимости казаться несгибаемой.

Ему все равно.

Ему безразлично, он просто ведет светскую беседу, а она на секунду забылась и решила, что рядом — близкий человек. Какая нелепость!

Взгляд, в котором уместилась целая вселенная, равнодушно скользнул по Женькиному лицу.

Как могло померещиться, что эта вселенная ждет, зовет, открыта лишь ей, и блеск антрацитовых глаз, словно ее персональное солнце.

Вот почему у нее никого нет. Не было. И уж точно теперь не будет.

Сказать ему что ли?

Вместо этого Женька тусклым голосом проговорила, что ей некогда заниматься глупостями.

— Значит, иметь любовника — это глупость? — ухмыльнулся Илья.

— Понятия не имею, — невпопад заявила она.

— А как насчет выйти замуж?

— В смысле?

— Ну выйти замуж тоже глупо?

— А где твоя жена? — вдруг спросила Женька.

На самом деле, спросить хотелось давно. А теперь у нее просто выхода другого не было. Он замучил ее вопросами о «любви», хотя слово любовь и не прозвучало, и Женька лишь придумала это себе и гнала от себя эти фантазии, в которых Илья спрашивал об этом неспроста, а с далеко идущими планами. Она-то гнала, а фантазии сопротивлялись и изо всех сил доказывали свои права на существование, рисуя в голове яркие картины. Будто ему на самом деле не все равно, будто его вопросы что-то значат, будто еще мгновение, и он кинется ее целовать, выяснив, что ни любовника, ни жениха не имеется, и никто им помешать не сможет.

Чушь, полная чушь!

А Илья глубокомысленно молчал.

Ему стоило большого труда сохранять легкий, дружелюбный тон. Снисходительности напустил для пущего эффекта и врал самому себе, что ее ответы не так уж важны.

Кретин!

— Ты есть хочешь? — хмуро поинтересовался он.

— Ты уже спрашивал, пару километров назад, — отрезала Женька и уставилась в окно.

— Извини. Не думай, что я не хочу на вопрос отвечать. Насчет жены все просто, мы развелись, вот и все.

Женя быстро повернулась.

— И все? А как же… Данька? Как она его оставила?.. Она осеклась на полуслове.

— Да, да. Это… бывает.

Тебе с папочкой будет лучше, сказала ей мама. Хотелось бы верить, что Даньке такое не говорили.

— Ей с ребенком трудно личную жизнь налаживать, — легко выговорил Илья, — да я бы и не позволил, Данила — мой сын, понятно?

— Понятно, — торопливо высказалась Женька, — извини.

— Да чего там. Ты же сама так выросла, с отцом. Скажешь, плохо?

Она кивнула. Потом покосилась на него и четко произнесла:

— Хорошо. С батей хорошо.

— Он сейчас где, батя? На гонках?

— Он погиб.

— Ясно. Прости.

Все, действительно, стало ясно. Знакомая опустошенность в глазах, словно твое собственное отражение. Одиночество. Боль. Всевозможные маски не по размеру, зато чужие и непроницаемые. Затянувшаяся игра в прятки.

— Выходи, я покажу тебе Москву, — сказал Илья спустя некоторое время.

Они были на самом верху МГУ, проскользнув мимо охраны, поплутав некоторое время по лабиринтам ГЗ — Главного Здания университета, как доложил Илья тоном опытного экскурсовода, и протиснувшись через решетки на чердаке.

Их встретил теплый ветер и безбрежная небесная лазурь. Женька не сразу решилась посмотреть вниз.

— Только не охай, — с усмешкой предупредил Илья. Она взглянула и охнула.

Под ногами в летнем мареве подрагивали дома, зеленые кляксы листвы, нити дорог, и глаз не хватало, чтобы объять пространство.

Она все охала и ахала, осторожно ступая между громадных антенн, прикладывала ладони к щекам, качала головой, а он ходил следом и улыбался.

— Вообще-то я высоты боюсь, — удивляясь самой себе, проговорила Женька, — а тут совсем не страшно. Просто дух захватывает. Но ни капельки не страшно!

— Мы сюда часто забирались. Когда я учился. И все равно каждый раз очумеваешь.

— Да уж, наверное, привыкнуть к такому невозможно.

— Ну что, пойдем? Или еще посмотришь?

— Идем, — легко вздохнула она.

Он взял ее за руку, чтобы помочь пробраться по лестницам. И держал всю дорогу. Охранники на первом этаже вдруг проявили к ним интерес и долго выясняли, к кому они приходили и зачем. Илья дурачился, на вопросы не отвечал, взяток не давал и, потешаясь изо всех сил, говорил какие-то очевидные глупости. Женя стояла рядом, плечом втиснувшись в его бок. Ей было жутко интересно, как он выкрутится, и немного боязно, и очень-очень весело.

Наконец, они миновали вахту.

— А теперь мы поедем кутить! — решил Илья, не выпуская ее прохладных пальцев из ладони. — Только тебя сначала надо переодеть.

И был марш-бросок по бутикам, где вышколенные продавцы — консультанты, вот как они назывались, — старательно прятали снисходительные ухмылки при виде Женькиного платья в пятнах травы и босых пяток, выглядывающих из туфелек.

И были смешинки в уголках его глаз, когда она исподтишка смотрела на него. И широкая улыбка, когда он замечал ее взгляд. И восхищение, когда на ней образовывалось нечто летящее или обтягивающее, яркое или приглушенное, бордовых тонов или цвета беж.

Было беснующееся в витринах солнце.

Были обалденно вкусные бутерброды с семгой и дрянной кофе в какой-то забегаловке на Тверской, и случайное столкновение коленок под шатким пластмассовым столиком, и уютный шорох листвы совсем рядом, и осколки сапфира сквозь зеленые ветви.

Был ленивый, дремотный разговор о погоде и курсе валют, а потом Илья вдруг ни с того ни с сего рассказал, как тыщу лет назад обнаружил у ворот дома подкидыша с признаками овчарки, обозвал его Греем, а тот через некоторое время порадовал здоровеньким потомством и был переименован дедом в Геру. Женька хохотала так, что шарахались в стороны разбитные официанточки и молодежь в пузырящихся штанах по-свойски предлагала чокнуться бутылками пива.

Были ускользающие взгляды и прямые улыбки, и смутная надежда на чудо, и уверенность, что чудес не бывает, а солнце уже смыкало в изнеможении веки, благонравно прикрывало зевки плотными, мглистыми облаками, и ночь медленно вползала в город, словно старый пес в конуру.

И была дорога домой, и одним ветром умывало их лица. И оба понимали, что ничего — ровным счетом ничего!!! — нет между ними.

Они не смотрели уже друг на друга, погруженные в свое одиночество, как в спасение. Словно дойдя до заветной дверки в каморке папы Карло, вдруг обнаружилось, что руки трясутся, голова кружится, перед глазами туман, и невозможно достать золотой ключик и втиснуть его в скважину, и повернуть, и надавить, и вздохнуть с облегчением, и смахнуть последнюю слезу перед тем, как окунуться в счастье.

— Попьем чайку перед сном? — зевая, спросил Илья, словно Женька была его любимой тетушкой, приехавшей навестить племянника из далекого Уренгоя, и он целый день показывал ей столицу, а теперь весь гудит от усталости и желания вытянуть ноги перед камином.

— Попьем, — согласилась она, — только тихонько, а то все, наверное, спят уже.

И вылезла из Шушика, и поплелась к дому, и даже не сделала попытки помочь выгрести покупки, ведь за тетушками положено ухаживать, разве нет?

— Тебе молока налить? — спросил он, задумчиво разглядывая кучу пакетов, сваленных в углу кухни.

— Налей. Хотя нет, не надо. А вообще-то, налей. Было совсем непонятно, зачем они тянут время, и все никак не разойдутся по углам, в свою привычную безнадегу.