Дрейк - Мелан Вероника. Страница 41

В моем горле стоял комок. Казалось, все в точку, все про меня. И еще почему-то казалось, что меня впервые в жизни кто-то понял. Глупое, но такое сладкое и нужное ощущение. Как же за него не бороться, даже если где-то приходится себя подогнуть? Правильно Дрейк говорит: захочешь, чтобы полюбили, еще не так согнешься. Из кожи вон вылезешь, лишь бы «соответствовать». Кому? Чему? Зачем?

— Ты, вероятно, всегда любила сказки своего мира. Любила и хранила ощущение чуда, правда, маскируя его от посторонних взглядов. Вряд ли тебя оценивают соответствующе твоему возрасту. Так? Ведь считается, что только дети могут уделять внимание не житейским проблемам, а чему-то непонятному, постоянно витая в облаках.

Я кивнула. Почему-то пристыженно.

— Ты и теперь стесняешься этих качеств. А если бы не они, не завтракать бы тебе в моем обществе. Не знаю, хорошо это или плохо. Сама потом разберешься.

Иногда казалось, что Дрейк шутит. Не напрямую, а как-то завуалированно. Не слышалось шутливых слов или интонаций, но витал шлейф, безошибочно указывающий на настроение собеседника. Как запах. Как невидимый шарф. Как звон колокольчиков, разлитый в воздухе.

Я вгляделась в его лицо. Проницательный хитрый зверь. Эмоций вроде нет, и в то же время их масса. Как так?

— В какой-то момент, в отличие от многих других, у тебя не сформировалось крепкого антиубеждения о том, что необъяснимое невозможно. А если что-то нельзя объяснить с точки зрения науки, оно перестает быть правдой и превращается в вымысел. Ты не видела подтверждения феноменам, но и не делала выводов «если не вижу, значит, не существует». Я сейчас говорю не о сознательных убеждениях, а о том, что находится глубоко внутри. Что создает и формирует всю твою сущность и позволяет тем или иным способностям раскрыться. Или же навсегда заключает их в тюремную камеру. В шоковый момент, когда тебе захотелось уйти туда, «где тепло и хорошо», ты настолько сильно желала это почувствовать, что реальность заново создала для тебя другое окружение. Это случается очень редко, Дина. Очень. — Серо-голубые глаза были серьезными. — Да что там редко, почти никогда не случается с людьми, я бы сказал. Но отсутствие в тебе антиубеждений сыграло свою роль, ты физически смогла оказаться в другом месте. В реальности проще перенести тебя в воображаемое место, чем перекраивать мир вокруг на физическом уровне. Мир состоит не только из твоих собственных представлений о нем, но и из представлений миллионов других людей. А где именно и в какой момент присутствуешь ты, миллионам наплевать. Это не занимает их умы, делая тебя свободной. Относительно свободной, конечно, ибо всегда остается кто-то, кто помнит о том, где ты в данный момент обитаешь. Но это сложная тема для обсуждения. Оставим ее пока.

— А что такое «антиубеждения»? — Я вроде бы понимала (или думала, что понимала), но все же хотела уточнить.

— Это когда ты говоришь себе: «Люди не летают. Не умеют себя лечить. Не в состоянии находиться под водой дольше минуты. Не могут ходить сквозь стены. Не могут жить вечно. Не могут». Много чего не могут. Это все — антиубеждения, которые на корню рубят все возможное. Один раз поверив в них, очень сложно доказать себе обратное. Чтобы такое произошло, требуется чудо. А оно не произойдет, если в него не верить. Замкнутый круг.

Солнце наползло на край скатерти. Облюбовало каемку тарелки, кончик ножа и село россыпью искорок на зубчиках вилки. Я зачем-то снова отодвинула вилку в тень. Пусть солнце еще помучается.

Это было странное утро. Человек, рассказывающий о законах и устройстве мира, я, наблюдающая за светом и тенью. Казалось, день застыл. Вместе с людьми и машинами, пешеходами и хот-догами, с теми, кто работал за стеной в здании. Все они будто остановились, задремали, забыли, зачем минутой ранее вообще предпринимали какие-то действия, и медленно остановились. Увязли в сахарной вате бытия.

— Почему, как ты думаешь, твоя одежда и часы перемещаются вместе с тобой, а все остальное — нет?

— Не знаю.

— Подумай.

— Может быть, это как-то связано с убеждениями?

— Напрямую, — подтвердил Дрейк. — С детских лет ты носишь одежду. Свыклась с ней, не замечаешь ее, просто знаешь, что она всегда на тебе. Поэтому реальность не спорит с тобой. Как часто ты раздеваешься? Только когда моешься? А потом снова что-нибудь надеваешь? В твоей голове даже не возникает сомнения, ни на секунду не приходит мысль, что ты можешь вдруг неожиданно остаться голой. Это идет вразрез с укоренившейся мыслью, что человек практически всегда одет.

Я согласно кивнула.

Кофта жалась к телу. Обтягивала его. Поверх тела должна быть ткань. Это привычно, как вторая кожа. Без нее холодно, непривычно и стыдно. Даже в юбке ногам становится слишком просторно. Джинсы надежнее, закрывают, защищают (скрывают?). На ночь можно почти все с себя снять. Когда никто не видит, только для сна. Или когда с любимым. Но это уже из другой оперы.

— А твои часы? — Дрейк кивнул в сторону моего запястья. — Сколько лет они у тебя?

Я отчего-то смутилась. Посмотрела на старый потрескавшийся, некогда лакированный бордовый браслет и покрытый мелкими царапками экран.

— Двенадцать, — тихо ответила я. Перед глазами возник далекий день рождения и бабушка с маленькой, упакованной в бумагу коробочкой. Неужели так давно? И почему я никогда не задумывалась над тем, чтобы их поменять на другие — красивые и модные? Наверное, все-таки потому, что это бабушкин подарок. Да и работают. Зачем менять?

— Ты снимаешь их на ночь?

От обилия интимных, на мой взгляд, вопросов делалось душно и жарко. Хотелось пить.

— Нет, не снимаю. Только когда моюсь. Да и то они воду держат.

— Все верно, — кивнул Дрейк. — То есть твои часы — еще одна часть тебя, которая постоянно присутствует. Из осознанного знания о том, что «часы есть всегда», оно вклинилось в глубины неосознанного. Тогда для того, чтобы «знать», уже не нужно «помнить». Понимаешь?

Я переварила услышанное.

— Теоретически да.

— Именно поэтому твоя одежда и часы остаются при перемещениях. Все остальное пропадает. Для того чтобы изменить ситуацию, тебе нужно внедрить в голову новое знание: «Я умею переносить предметы». Любые зажатые в руках предметы. Или те, что есть на теле. То есть «У меня есть такая способность». Или «умение». Выбери любое понравившееся слово. Когда ты убедишь в этом не только свою сознательную часть, но и подсознание, научишься это делать.

— Вот так просто? — спросила я.

Дрейк впервые рассмеялся. Почему-то его улыбка меня заворожила. Столь же редкая, как четырехлистный лепесток клевера. Или конец радуги со стоящим на нем горшочком с золотом. Ненадолго сверкнули ровные белые зубы. Потом он снова стал серьезным.

— Просто — это неверное слово. Научиться сложно. Очень. Замена укоренившихся убеждений сознания — один из самых сложных процессов для человека. Я не зря начал разговор именно с этой темы. Тебе потребуется пробраться туда, где хранится вековой склад летописи всего того, во что ты когда-либо верила, и добавить новый листочек пергамента со словами «Я могу вот то-то». Только в этом случае ты увидишь иной результат. Надо все сделать правильно.

Дрейк разлил кофе в чашки. Тот все еще дымился. Странно. Мне казалось, что прошло уже несколько часов, но кофе почему-то не остывал. Хороший термос?

Я поблагодарила, подняла чашку, сделала глоток и воздала должное местной ароматной арабике.

Увидев, что Дрейк взял один из круассанов, я тут же последовала его примеру и положила один себе на блюдце. Греховно-вкусные, свежие, с тысячей мягких прослоечек внутри и хрустящим, идеально пропеченным верхом! Как отказаться? Не последний же, их еще целых пять.

— В этом и будет состоять твой тест, Бернарда, — спокойно сказал Дрейк, разрезав круассан пополам и намазав одну половинку маслом. — Научись переносить с собой предметы, тогда мы продолжим разговор.

Что ж, задача ясна. И по-видимому, труднодостижима. Ведь пыталась же я раньше таскать монетки? И где они? А сумка?