Вознесение Габриеля - Рейнард Сильвейн. Страница 73

Короче говоря, Габриель познакомился со всеми сторонами работы францисканцев с бедными и бездомными и везде, где требовались перемены, брался их финансировать. Он посетил несколько богатых флорентийских семей, с которыми был знаком по прежней деятельности, и попросил поддержать усилия францисканцев в их помощи обездоленным. Сделанные пожертвования обеспечивали постоянное поступление средств на грядущие годы.

Стоя перед памятником, Габриель вдруг поразился сходству своей судьбы с судьбой его любимого поэта. Данте был изгнан из Флоренции. Хотя впоследствии город его простил и даже возвел в его честь мемориал, прах великого флорентийца так и остался погребенным в Равенне. Внезапный зигзаг судьбы показал Габриелю, каково лишиться работы, города, к которому привык, и дома, ибо руки Джулианны всегда были его домом. То, что изгнание было вынужденным, ничего не меняло.

Памятники, окружавшие его, напомнили ему, что и он смертен. Если ему повезет, он проживет долгую жизнь, но жизнь многих людей — той же Грейс — обрывалась гораздо раньше. Его может сбить машина, он может заболеть раком или умереть от сердечного приступа. И вдруг время, отпущенное ему на земле, показалось Габриелю очень коротким и очень драгоценным.

С тех пор как он покинул Ассизи, Габриель пытался заглушать чувство вины и одиночества, делая добрые и полезные дела. Волонтерство у францисканцев было несомненным шагом в этом направлении. А как насчет того, чтобы исправить отношения с Полиной? Просить прощения у Грейс, Майи и его биологических родителей было уже слишком поздно.

А у Джулианны?

Габриель смотрел на фигуру страдающей женщины, прильнувшей к гробу Данте. Таков был замысел автора мемориала. Он принял свое изгнание, но это не означало, что он перестал ей писать письмо за письмом. Неотправленные письма.

Кладбища обладают особой, присущей только им тишиной. Даже кладбища, которые расположены в центральной части шумных городов. Там тоже стоит тишина, и воздух пронизан странным покоем.

Идя по кладбищу, Габриель сразу почувствовал, насколько это отличается от прогулки по парку. Деревьев здесь было меньше, но и на них не щебетали птицы. Трава — зеленая и ухоженная — тоже была пуста. В ней не встретишь ни белок, ни городских кроликов, резвящихся с собратьями или выискивающих, чем бы поживиться.

Вдалеке виднелись фигуры двух ангелов. Словно часовые, стояли они среди других памятников. Ангелы были не гранитными, а мраморными, похожими на людей с великолепной белой кожей. Они смотрели в сторону, широко разведя крылья. Габриелю было бы легче встать позади памятника. Тогда бы он не увидел имени, высеченного на камне. Он мог бы стоять здесь целую вечность, в нескольких футах, не решаясь приблизиться. Но это было бы трусостью.

Габриель сделал глубокий вдох, плотно закрыл глаза и про себя произнес молитву. Затем наполовину обогнул памятник и остановился перед надгробием.

Из кармана брюк он достал безупречно чистый платок. Со стороны могло показаться, что Габриель просто вытирает пот или слезы. Но он не делал ни того ни другого. Наклонившись, он стал осторожно вытирать белым платком покрытый грязью черный камень. Нужно было что-то делать с розовыми кустами, которые уже стали наползать на буквы. Габриель завязал мысленный узелок: надо нанять садовника.

Перед камнем он положил цветы. Его губы шевелились, словно он что-то шептал. Но он ничего не шептал. Могила, перед которой он стоял, была пуста.

Из глаз упала слезинка, потом другая, и вскоре они полились градом, а его лицо стало мокрым от слез. Габриель не пытался их вытирать. Вместо этого, он поднял лицо к ангелам, к душам, исполненным молчаливого мраморного сострадания.

Он просил о прощении. Он каялся в своей вине и знал, что чувство вины будет терзать его до конца жизни. Он не просил, чтобы его избавили от этой ноши, поскольку она была частью последствий его же поступков. Точнее, последствиями того, что он не сумел сделать для своего ребенка и его матери.

Он полез в карман, достал мобильный телефон, из памяти которого вызвал номер.

— Алло.

— Полина, мне необходимо тебя видеть.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Отец Джулии пожелал присутствовать на выпускной церемонии дочери и не позволил Полу одному перевозить ее в Кембридж. Том внес задаток и арендную плату за ее временное летнее жилье. Десятого июня он прилетел в Торонто, чтобы собственными глазами увидеть, как его единственная дочь будет получать диплом об окончании магистратуры.

Одетая в простое черное платье, но в элегантные туфли, Джулия оставила отца и Пола на ступенях Зала торжественных собраний, а сама поднялась и присоединилась к остальным аспирантам-выпускникам.

Пол Тому понравился. Даже очень.

Прямой, открытый парень, с крепким рукопожатием. Когда они разговаривали, он смотрел Тому в глаза. Вызвался помочь Джулии с переездом и даже пригласил немного погостить на родительской ферме в Бёрлингтоне. Пол не отказался от своего предложения и после того, когда Том стал настаивать, что сам перевезет дочь. Вчера, во время обеда, Том попробовал выведать, не является ли Пол новым сердечным увлечением Джулии, однако Джулия сделала вид, что не расслышала отцовского вопроса.

Пока выпускники заполняли зал, Джулия внимательно разглядывала собравшихся, ища глазами Габриеля. Народу пришло очень много, и она вполне могла не увидеть его. Тем не менее, взглянув туда, где сидели профессора и преподаватели, Джулия быстро заметила Кэтрин Пиктон в мантии Оксфордского университета. Похоже, преподавательский состав располагался в алфавитном порядке, и Джулия непременно должна была бы увидеть Габриеля, одетого в малиново-красную мантию Гарварда. Но его не было.

Когда назвали фамилию Джулии, на сцену поднялась не кто иная, как Кэтрин Пиктон. Она шла медленными, но уверенными шагами, а затем накинула на плечи выпускницы магистерскую мантию. И руку Джулии тоже пожимала Кэтрин, вручившая ей диплом и пожелавшая успехов в Гарварде.

Вечером, после торжественного ужина с отцом и Полом в местном стейк-хаусе, Джулия проверила голосовую почту и нашла новое сообщение, присланное Рейчел.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Прежде чем помолиться на сон грядущий, синеглазый специалист по творчеству Данте читал стихотворение Т. С. Элиота «Пепельная среда». Он был один и в то же время не один.

Глядя на фотографию, что стояла у него на ночном столике, он думал о ее выпускном торжестве. Представлял, как она красива в магистерской мантии, как горда. Потом он со вздохом закрыл сборник стихов и погасил свет.

В темноте своей старой спальни в бывшем доме Кларков он вспоминал прошедшие недели. Вернувшись из Италии, он съездил в Бостон, а затем отправился в Миннесоту. Он обещал францисканцам, что приедет снова, и они с присущей им мудростью сказали, что его присутствие им дороже его пожертвований. С этой мыслью он закрыл глаза.

— Габриель, пора вставать.

Застонав, он не открыл глаз, надеясь, что голос исчезнет. Сон дарил ему покой, в котором он нуждался.