Черный принц - Демина Карина. Страница 83

А Кэри берется за скалку.

Тугое тесто.

Громкое пламя. Ревет в печи, накаляет толстые ее стены. Мальчишка-поваренок сидит на корточках, перебирает поленья. Вот крюком он ловко подцепляет массивный, раскалившийся докрасна засов и распахивает дверцу, отшатывается от жара, и волосы его встрепанные начинают тлеть.

Запах жженого пера на миг перешибает аромат корицы.

Мальчишка же сноровисто скармливает печи березовые поленья, шурует в огненном зеве кочергой, разбивает угли, простукивает решетку. Он же, закрыв заслонку, потянется к другой, с совком и щеткой, избавляя печь от серого пепла.

— В ведро кидай! — Кухарка оставит Кэри, чтобы проследить за мальчишкой. Ведро стоит тут же…

Странное действо. Жутковатое. И близость пламени не прогоняет темноту, напротив, в кои-то веки огонь больше не видится спасением.

— Аккуратней, леди. — Кухарка возвращается вовремя, осторожно, но настойчиво теснит Кэри от стола. — Вы уж лучше с ванилью…

Тонкие темные стручки ванили ждут своего часа на блюде, как и палочки корицы, ядра фундука, цукаты и вымоченные в коньяке вишни.

А кухарка берется за нож. Она пластает тесто, раскатывая каждый кусок, смазывая то топленым маслом, то жиром, посыпая темным сахаром или же корицей…

Женщина, забывшись, принимается напевать себе под нос. И раскачиваться, с нею раскачивается стол, и стаканы, выстроившиеся вдоль его края, звенят.

— Пирог выйдет ладный, — повторяет она, переводя дух. — Вы уж поверьте, леди, я толк-то знаю… все по традиции.

И Кэри верит.

Она подает тарелку за тарелкой, завороженно глядя, как пласты теста обретают форму. И толстые пальцы быстро, ловко раскладывают меж ними узоры из орехов, цукатов… украшают вишней, смазывают корку взбитым яйцом.

— К полуночи дозреет. — Кухарка взмахом руки отгоняет паренька и сама заглядывает в печь, шепчет что-то пламени, а потом и вовсе бросает ему кусок теста. — Так-то оно верней… а вы бы шли отдыхать, леди. Ночь ныне длинная…

…ночь духов.

И ячневая каша доходит в огромном котле, который вынесут к зимнему дереву. Он стоит, обернутый темной холстиной, заваленный перьевыми подушками. И тот же мальчишка время от времени сует в подушки руки, проверяя, не остыла ли.

…ночь духов и открытых зеркал, с которых сдернут тканые пологи.

Соль сметут, вычерчивая новые дорожки из макового семени. И свечи погаснут, а камины закроют темными экранами.

Ночь оживающих снов и страхов.

Кэри вытерла руки и, поклонившись кухарке, покинула ее владения. Коридор встретил темнотой и сыростью, а узкие часы, сосланные вниз за дурной характер и громкий голос, пробили четверть девятого.

Скоро уже.

И Брокк вновь занят беседой, а его гость — нынешним вечером в доме гости появлялись без приглашения, вовсе не давая себе труда предупредить о визите, — мнется и дергается. Он нелеп, смешон в старом своем сюртуке с длинными фалдами, которые колышутся где-то под коленями. И гость мнется, дергается, и движения его натужны.

…кукла на веревочках.

И руки дернулись, поднялись, а кукла повернулась к Кэри. Она смотрела так долго, так пристально, что взгляд этот Кэри смутил. Вместо того чтобы поприветствовать гостя, она попятилась и с непозволительной просто поспешностью отступила в черноту коридора.

В комнату.

К камину. Экран отодвинуть — черные деревья на белом фоне, и нагретый шелк колышется, шевелит рисованные ветви, придавая сказочному лесу призрак жизни.

…кажется.

Этой ночью оживают страхи, и нельзя оставаться одной…

Кэри присела у огня и протянула ему руки. Наверное, она сидела долго, наверное, задумалась, пусть и в голове было пусто-пусто… наверное, увлеклась мелодией пламени, если не заметила, как появился Брокк.

— Он тебя испугал? — Брокк положил руки на плечи, и Кэри запрокинула голову.

Темный какой.

И хмурый.

— Не знаю… неприятный.

— Он больше не появится здесь.

— Хорошо.

Брокк сел рядом, и Кэри прижалась к нему.

— Огонь беспокоится. — Она прижала горячую ладонь к щеке Брокка.

— Ты не первая, кто это говорит. Я и сам слышу. Кэри… после бала тебе придется уехать. Ненадолго… неделя или две.

Он сдавил ее руку.

— Будет прилив, и оставаться в городе небезопасно. Пожалуйста, поверь мне. Я не хочу тебя отпускать ни на неделю, ни даже на час, но еще меньше я хочу, чтобы ты пострадала.

Прилив.

И небезопасно.

Пламя действительно волнуется, но… оставить дом.

Его?

— Кэри, почему ты молчишь?

— Не знаю, что сказать.

Далекий бой часов избавил от необходимости говорить.

— Мне надо переодеться. — Она высвободила руку.

…и подумать.

Прилив. Гости, которые принесли с собой беду. Его бессонница, появляющаяся лишь когда Брокк и вправду всерьез обеспокоен. Он злится и не отступит.

— Любит, — Кэри провела по гладкой поверхности туалетного столика, в котором отражались бусины опалового ожерелья, — не любит… плюнет… поцелует…

Бусина за бусиной. Кто гадает на ожерельях?

Уйти или остаться?

Лэрдис останется. Она не исчезнет и случая не упустит. Газеты вновь напишут о романе… а Кэри останется верить, но газетам или мужу? Безумный выбор.

Она сама справилась с платьем.

…особая ночь. Самая длинная в году, а послезавтра бал… и все-таки нужно что-то решать. Кэри оглянулась на пламя, на шелковый экран, где сказочный лес тонул в рубиновых снегах. На зеркало, в котором отражалась она, бледная девушка в белой нижней рубашке.

Любит? Не любит?

Выяснить просто… всего-то надо решиться. И Кэри улыбнулась своему отражению.

Брокк ждал у подножия лестницы. Дерево уже вынесли, и котел с кухни, надо полагать, переместился во двор…

— Я выгляжу странно?

…широкое платье с непомерно длинными рукавами, которые приходится подвязывать к поясу. И пояс массивный, расшитый золотом.

— Ты выглядишь чудесно.

Он касается губами виска.

И височные кольца, древние, верно видевшие совсем иной мир, звенят. Княжий венец тяжел, и Кэри страшно уронить его. Или потерять массивные браслеты. На левом узкомордый корабль пробирается по барашкам волн. И солнцем в золотом небе пылает янтарь. На правом охотники гонят оленя с рубиновыми глазами. А под копытами его змеею вьется янтарная же жила. Покачиваются на груди золотые подвески, и вспыхивают камни квадратной огранки.

— Княгиня. — Брокк поклонился, и Кэри ответила же ритуальным:

— Князь.

…ночь духов.

Перелома.

И мир, скользящий из года в год, сгорает в огне, чтобы возродиться из пепла.

А Брокк серьезен. Ему к лицу и черный строгий наряд, и тяжелый обруч из белого никеля. Поверх старомодной бархатной куртки лежит толстая цепь. На руках браслеты — парные.

Обручальные.

И скрывающие иной узор.

— Княгиня. — Он протянул руку, и Кэри ее приняла.

— Князь.

…позвякивают вплетенные в косу колокольчики. Гаснут свечи, затирая шаги, один за другим, словно время съедает прожитые года. И холод бьет в лицо, наотмашь, до обледеневших губ и сердца, которое замирает на мгновение.

Ступени.

Пламя, по ним растекшееся. Оно приседает в издевательском полупоклоне, чтобы в следующий миг расправить рыжие крылья. Искры вьются оброненными перьями.

Гаснут.

У порога, закрепленное в чугунном треножнике, высится зимнее дерево, оно блестит, облитое маслом, и обындевевшие ленты ловят снежных мух.

— Княгиня. — Брокк держит ее руку крепко. И Кэри, цепляясь за него, вновь отвечает:

— Князь.

…с ним легко шагнуть в огонь, который покоряется, отползает, освобождая ступень за ступенью. До самого дерева, и запах ароматного масла становится вовсе невыносим.

…в прошлом году все было иначе: долина и дом все-таки чужой, необжитый, непривычный к ритуалам, которые по ту сторону гор казались нелепыми. Здесь же в крови бушевало истинное пламя.

Как не сойти с ума?

Удержаться на краю, цепляясь за протянутую руку, железную и… надежную.