Черный принц - Демина Карина. Страница 85
А ткань тонкая, хрустит под его пальцами, мнется и царапает кожу.
— Что ты делаешь?
— Соблазняюсь.
— Нет, ты на меня смотришь!
— Смотрю, — не стал спорить Брокк. — И соблазнаюсь.
— Вот так?!
— А как еще?
— Я не знаю…
— Я знаю. Кэр-р-ри… от тебя вином пахнет. И еще ежевикой. Шоколадом немного тоже, но ежевикой больше… или это земляника? Летом… и жизнью. От моей жены пахнет жизнью.
— Бестолочь.
— Наверное, иначе раньше бы понял. Кэри, не надо бояться…
— Я не боюсь.
Почти.
Ночь длинная, самая длинная в году, но все-таки страшно, вдруг да не хватит времени.
ГЛАВА 27
Темная ночь.
Мертвая.
И чернота Шеффолк-холла за оградой, острые пики которой упираются, казалось бы, в самое небо. Прутья покрыты льдом и лоснятся, за ними — дичающий сад. И массивный уродливый дом.
Холодно.
Ветер продувает пальто насквозь, и Кейрен отчаянно мерзнет. Он наблюдает за домом давно, и не только за ним, но и за жерловинами улиц, выходящих на Шеффолк-холл.
Стерегут.
Изнутри. Снаружи. Но усердно, и мальчишки в лохмотьях, что вертятся возле ограды, не решаясь, однако соваться на ту сторону, то и дело свистят. Свист резкий, переливчатый, и на него отвечают тоже свистом, но уже из темноты домов.
Сколько у него людей?
Сколько бы ни было, лезть в открытую не стоит. И Кейрен со вздохом взялся за пальто. Его он спрятал под крыльцо дома, выглядевшего нежилым. Туда же отправил штаны и рубаху, со вздохом потянувшись к исконной жиле. Она отозвалась легко, хлынув на зов, захлестнув жаром и силой, накрыв с головой. Пламя, такое вдруг близкое, переплавило тело, бросив под ноги совершенно иной, расписанный запахами мир.
…трое.
…нет, четверо, но четвертый след слабый, он обрывается у самой решетки. А мальчишка дремлет, спрятавшись за телегу водовоза. Он просыпается лишь затем, чтобы сигнал подать и вновь закрывает глаза.
Пусть спит.
…пахнет сырой землей. И водой.
Кострами.
Собаками, что скрыты по ту сторону ограды. Чтобы перебраться через нее, приходится вновь стать человеком, ненадолго, но и это малое время Кейрен ощущает себя слабым. Он карабкается, цепляясь за скользкие прутья, почти съезжая по ним, и острые пики норовят проткнуть живот. Холодное железо, позабыв о родстве, раздирает бок, и боль эта заставляет стиснуть зубы и собраться.
Поймают — будет больнее.
На той стороне — темнота. И снег, на котором останутся следы… нет, ветер разгулялся, помогает, тянет белые хвосты поземки, и значит, повезло.
Встать на четыре лапы, лизнуть саднящий бок. Запах крови привлечет собак, и Кейрен спешит уйти от ограды. Он больше не крадется — в причудливом диком саду полно теней, одной больше, одной меньше… не беда. Старые каштаны пахнут зимой, и гибкие хлыстовины лещины смерзаются, склеиваются друг с другом, становясь еще одной стеной. В ней, в буром зимнем лабиринте, его нагоняют. Кейрен слышит псов издали, тяжелый запах мокрой шерсти зверя, и голоса.
Низкий рык — предупреждением.
И стая заступает путь.
Волкодавы, косматые, полудикие, стоят полукругом, оскалившись. И Кейрен скалится в ответ.
Прочь.
С дороги.
Не пропустят. Вожак, с обкорнанными ушами, подбирается к чужаку. Его гонит приказ и право: Кейрен на чужой территории и должен уйти.
А он стоит. Ждет. Подпускает близко и бьет наотмашь, хвостом, как плетью, не по косматому боку, такие удары пес выдержит, но по морде, по глазам. И прежде чем волкодав успевает опомниться, впивается в горло, подбрасывает массивное тело, словно оно не весит ничего.
Шерсть забивает глотку. Слюна вдруг кислой становится, а пес, упав, скулит, скребет лапами, пытаясь отползти. Протянет он недолго.
Кейрен, повернувшись к стае, рычит, глухо, низко, и голос его заставляет псов отступить.
Прочь.
В пустой зимний лабиринт сада.
А Кейрену к дому надобно, от которого тянет дымом. Людьми. Человеком, чей запах вызывает приступы ярости. Зверь Кейрена сам выбирает дорогу, пробираясь сквозь хитросплетения ветвей, ближе к стене, поросшей плющом. Он, как и ограда, заледенел и выглядит до отвращения ненадежным.
…западное крыло.
Третье окно от реки, если он правильно рассчитал и старуха ничего не напутала со своим шарфиком. И Кейрен, лизнув бок, все еще саднящий, раздражающий, обернулся.
Дорога плюща. Романтический подвиг во имя короны… и прав полковник в том, что если рисковать, то одной головой. Вытаскивать не станут.
А стена высокая, отвесная. Стебли хрустят, впиваются в руки, царапают. И еще ветер в спину бьет, прижимая к ледяному камню.
— Р-романтика п-полная. — Кейрен повис, упираясь кончиками пальцев во фриз, который снизу гляделся довольно-таки ненадежным. И камень крошился, сыпался, но держал.
Пока еще.
Под руками — стебли не то плюща, не то винограда, но приросшие к стене, но как-то неплотно приросшие. И тоже хрустят. А сами стены, выщербленные, древние, льдом глазурованные. Не вцепишься.
И дышать через раз получается.
Забираться выше. Второй этаж и широкие подоконники случайной передышкой. За стеклами темно, дом выглядит вовсе не жилым… выше надо, пока не околел. Выкатившаяся луна, затертая с одной стороны, грязная какая-то, повисла над Кейреном, поторапливая. Снова камень. И ветви, все более тонкие, ненадежные. Подоконник, достаточно широкий, чтобы поместиться. И что за беда, если приходится сжиматься, втискиваясь в узкую бойницу окна. Слава жиле, хотя бы решеткой не забрано. Кейрен прилипает к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то, дышит, топит лед остатками своего тепла. И вода течет по пальцам, рождая судорогу. А все равно по ту сторону темно, или же стекла в Шеффолк-холле толстые, древние, как и сам дом. Сквозь такие и днем-то вряд ли что разглядишь. И пора бы решиться.
Постучать.
Поскрести, позвать, надеясь, что отзовется именно Таннис.
…на излишне широком шарфе, где жесткой нитью был воссоздан, пусть грубый, примерный, но план Шеффолк-холла, именно эта комната была отмечена желтой крупной бисериной.
— Таннис, — Кейрен звал, чувствуя, что замерзает.
Нелепая смерть. Просто-таки совершенно идиотская… еще немного, и он попросту вышибет стекло с рамой вместе. Но окно открылось.
— Пусти погреться, — клацая зубами от холода, попросил Кейрен. — П-пожалуйста.
Таннис.
Его женщина.
Растерянная. И счастливая. И злая невероятно. С руками горячими, просто-таки обжигающими руками. Втягивает в комнату, шипит:
— Ты ненормальный!
Совершенно ненормальный, если тогда, в театре, не украл ее. Но больше Кейрен этой ошибки не повторит.
— Ты же…
— П-погреться. — В ее комнате горит камин, и Кейрен просовывает руки сквозь решетку. Он выдыхает резко, с выдохом пряча боль от первого, злого прикосновения пламени. Оно же, вдруг смирившись, карабкается выше и выше, разливаясь по плечам, по груди, вытапливая холод.
— Зачем ты пришел? — Таннис присаживается рядом. Она смотрит на огонь и на Кейрена тоже, но на огонь больше. И тоже тянет к нему руку.
Бледную и тонкую.
Она сильно похудела, глаза запали, а улыбка исчезла. Куда? Ему так нравилась ее улыбка… и веснушки тоже, которых почти не осталось. Наверное, в Шеффолк-холл солнце заглядывает редко. И Кейрен тянется к ней, проводит сложенными щепотью пальцами по щеке.
— Ты плакала.
— И что? Все женщины время от времени плачут.
— Ты — не все, ты — особенная…
Короткие волосы слиплись, прядки влажноватые, тусклые, и Таннис пытается отстраниться.
— Прекрати…
Не прекратит.
— Зачем ты здесь? — Она вдруг всхлипывает и позволяет себя обнять, сама обвивает руками шею. — Зачем ты пришел…
— Правильно спрашивать — за кем. За тобой.
На ней длинная полотняная рубашка, слишком широкая, но при том — короткая. И ткань перекрутилась, из-под подола выглядывают узкие щиколотки Таннис. А рукава, отороченные кружевом, заканчиваются чуть ниже локтей.