Твой враг во тьме - Арсеньева Елена. Страница 48

Дмитрий подумал, что пора бы ему и уходить. Здесь удобно свернуть в боковую улицу, чтобы не возвращаться опять мимо Нечаевых.

Осторожно, за спинами собравшихся, он начал выбираться из толпы, как вдруг мрачное молчание было нарушено.

– Ой, папочка, родненький! – отчаянно взвыла голенастая девчонка в просторной черной кофте, явно с чужого плеча, и черной кружевной шали, тоже чужой, слишком взрослой, нелепой для ее свежего, румяного личика. – Папулечка, любименький, ненаглядненький!

Она бросилась к закрытому гробу, вцепилась в крышку, затрясла, ничего не соображая, ничего не видя в истерическом припадке. Посыпались в стороны цветы.

– Ой! О-е-ей!.. – высоко, однообразно заголосила молодая еще женщина, тоже вся в черном, с такими же, как у девочки, рыжеватыми мягкими волосами. – Ой, Володенька! Ой, Вовочка!

Девочка вдруг перестала биться и тяжело навалилась на гроб. Серафима Николаевна, на миг, как и все, оторопевшая, проворно протиснулась вперед и начала поднимать ее.

– Кузнецов, Липко, Савельев, а ну, возьмите Жанночку, – громко приказала она. – Обморок у нее. Несите ко мне, нечего ей на кладбище делать, хватит, наплакалась! Маша Черепок, ты здесь? Маша! Сделай ей укол, чтоб заснула!

Она властно махнула рукой, и трое мужчин, среди которых был и участковый, понесли обеспамятевшую девочку к окраинному дому, с крыльца которого им приглашающе махала совсем уж старая старушка, как две капли воды похожая на Серафиму Николаевну, только лет через двадцать. Вслед за мужчинами бежала полная русоволосая женщина в криво застегнутом белом халате, с маленьким медицинским саквояжиком в руках.

«Значит, он все-таки не Анискин», – рассеянно подумал Дмитрий, провожая взглядом участкового, который семенил рядом с мужиками, тащившими Жанночку, и озабоченно пытался считать пульс на тонком девичьем запястье. Черный рукав кофты упал до локтя, и желтый узенький браслетик вдруг неуместно ярко засверкал, наполнившись солнечными лучами.

Дмитрий споткнулся. Потом вдруг побежал, не чуя ног, ничего не соображая, видя только перепляс солнечных лучей в круглых янтарных шариках, соединенных между собой тоненькими золотыми скобками.

Этот браслет… Этот браслет!

Этот браслет он сам подарил Лёле – еще зимой, привез из Калининграда, куда они с Разумихиным ездили на соревнования «Лучший по профессии». Их повезли на экскурсию в Янтарный, где еще сохранился гигантский карьер, из которого янтарь раньше чуть ли не экскаватором выгребали. В Янтарном, в какой-то лавочке, Разумихин накупил своей Алене столько янтаря, что продавщица, этакая пряничная блондиночка Гретхен, стала поглядывать на него с нежностью.

– Жена у меня такая золотоглазая, – сказал тогда честный Разумихин. – Нет, серьезно, глаза у нее такие же золотистые, как этот ваш янтарь. Вот товарищ не даст соврать – правда, Дима?

На взгляд Дмитрия, глаза у Алены Разумихиной были самые обыкновенные, светло-карие, однако спорить с влюбленными мужьями – нема дурных! Поэтому он солидарно кивнул:

– В точности такие!

Блондиночка мгновенно переключилась на него:

– А что же вы, молодой человек, ничего не покупаете? Разве у вас нет жены… или хотя бы девушки?

В голосе ее зазвучала надежда, и Разумихин хитро прищурился.

Дмитрию такие вот девчачьи подначки по жизни осточертели до смерти. Если он чего не любил, так зазывных залпов глазками. Надо купить что-нибудь, чтоб прекратилась артподготовка. Нет, в самом деле – почему бы не взять для Лёли чего-то янтарного?

Начал рассматривать безделушки. К янтарю он был совершенно равнодушен – вообще не любил ничего желтого. Вот говорят, бывает зеленый янтарь, но здесь одна сплошная желтуха. А вдруг Лёля обожает янтарь? «Ай-тари-тари-тари, куплю Маше янтари, – вспомнилась вдруг детская считалочка, и он повеселел. – Почему Маше? Лёле! Куплю Лёле янтари». Только чего выбрать этой самой Лёле? Тут глаза разбегаются! Кстати, о глазах. У Лёли глаза серые, значит, желтые серьги ей вряд ли пойдут. Ожерелья все какие-то громоздкие, шея согнется эти глыбы камня таскать! О! Браслетик!

– Вот это покажите, – велел он, и девушка сняла с витрины тоненькую низку бусинок, скрепленных фигурными золотыми скобками.

– Да ну, Дим, несолидно! – забухтел Разумихин. – У меня племяшка, которая в шестом классе, точь-в-точь такие из бисера плетет. «Фенечки» называются.

– Фенечки! – возмущенно фыркнула Гретхен. – Ничего себе! К вашему сведению, эта фенечка знаете сколько стоит?

Она назвала цену, и Разумихин почесал в затылке: незамысловатый браслетик перетянул весь гарнитур, купленный для Алены.

– Это же сущий разор! – в ужасе сказал Разумихин. – Он что – из самой Янтарной комнаты? Чудом сохранившаяся реликвия?

– Уникальная вещь, – снисходительно пояснила Гретхен. – Опытный образец, новая перспективная модель. Производство начнется только в третьем квартале, так что другого такого нет. И вы что, не видите, сколько тут золота?

Разумихин покосился на Дмитрия, а тот уже неторопливо отсчитывал деньги, улыбаясь про себя.

Браслет ему с первого взгляда очень понравился, и Лёля тоже его оценит, нет сомнений. Но главное не в этом. Подарочек получится со смыслом!

Смысл же состоял в том, что у Лёли, по ее же собственному признанию, было двое любимых мужчин: Дима и американский актер Харрисон Форд. Ну этот, с жуликоватой ухмылкой и шрамом на подбородке. Его Лёля именовала исключительно Фордиком, мечтала завести собачку, в точности такую, какую Фордик купил в фильме «Что касается Генри», и назвать ее, понятно, тоже Фордиком. Насколько было известно Дмитрию, вопрос с собачкой пока оставался открытым, даже не из-за того, что Лёля не знала, что там за порода такая лопоухая. Главным образом дело уперлось в Марину Алексеевну, которая категорически отказалась выгуливать потенциального Фордика в полседьмого утра, когда у нее самое продуктивное рабочее время за компьютером, а Лёлю и ее папеньку, известное дело, только башенный кран в такую пору поднимет, и то вряд ли. Заставлять же собачку терпеть хотя бы до девяти Марина Алексеевна не могла: «Ага, сама-то разве не знаешь, что такое терпеть, когда хочется пикать? С ума сойти можно! Хорошая собака скорее лопнет, чем под себя сходит. Нет, я не смогу ее мучить. И тебе не дам. Потом, на том свете, попадешь в собачий ад, будут тебя собачки выгуливать, когда им удобно, а ты знай терпи…»

Так вопрос с собачкой по имени Фордик и завис. Но это не ослабило Лёлиных чувств к самому Фордику. Она истово скупала кассеты со всеми его фильмами, и если какая-то забава могла оторвать ее от книжек, то лишь очередной Фордик. Все его фильмы она считала гениальными, кроме одного – под названием «Неистовый». Причем вина тут была не Фордика, а сценариста и режиссера, считавших зрителей полными идиотами. В фильме у Фордика похитили жену. Тот ищет супругу и вдруг, натурально посреди улицы, натыкается на ее золотой браслетик.

А именно на этом самом месте, по словам случайного очевидца, насильно затолкали в такой-то автомобиль такую-то даму…

– Это ужасная сюжетная натяжка! – возмущалась Лёля. – Чтоб у нее расстегнулся браслет в ту же минуту – как говорится, в нужное время и в нужном месте! И чтобы его никто чуть ли сутки не подбирал! В центре, можно сказать, Парижа!

– Что никто не подобрал в центре Парижа – это, конечно, натяжка, – согласился Дмитрий. – Хотя в жизни всякое бывает: может, браслетик был такой поганенький, что до него и дотронуться противно. А насчет того, что в нужное время в нужном месте… Мы же не знаем – а вдруг дамочка нарочно свой браслетик расстегнула, чтобы остался какой-то след!

– Да-а? – в сомнении вздернула брови Лёля. – Нарочно? А знаешь, в этом что-то есть. Вообще это хорошая идея: потенциальным жертвам похищения носить браслетики. Чуть тебя кто-то хвать, ты сразу – щелк, браслетик – бряк… Знак подан! Эх, жаль, нету у меня браслетика… хотя, с другой стороны, и объект для похищения из меня тоже так себе, никудышненький.