Подлодка «Комсомолец» - Басов Николай Владленович. Страница 21

– И что вы там видели? – спросил Шляхтич.

– А ничего. В подполе, где обычно в холодке убоинку охотники держат, у них что-то трещало. Они сказали, это генератор, чтобы, значит, светло было… И вправду, они какую-то лампочку на потолок привесили. Ну, думаю, богатейшие люди, хотя теперь какого только добра не бывает, было бы на чем довезти…

– А кроме лампочки, что у них еще было? – спросил Кашин. – Может, приборы какие-нибудь?

– Может, и приборы, – согласилась егерша. – Стояли у них в домике какие-то ящики, пригнанные доска к доске, в таких военные свое что-то перевозят. – Она поставила на печь закопченный чайник, подсела к столу, на край длинной скамейки, ближе к плите. – Кушайте, а то простынет.

– Значит, работающих приборов вы там не видели? – спросил Кашин. Несмотря на зверский голод, ели они со Штяхтичем лениво, только Стекольников наворачивал за всех. – А может, вы разобрали маркировки, которые на ящиках были?

– Они же под мешками стояли, ящики-то со снаряжением, – отозвалась егерша. – А два каких-то отдельно, они их палаткой прикрыли, а может, сушили ее, палатку-то. Я не знаю.

Последняя надежда таяла как дым. Кашин с раздражением отодвинул от себя лишь ополовиненную тарелку макарон с салом, больше в него не лезло. Штяхтич последовал его примеру. Егерша вздохнула, сняла с плитки чайник.

– А там что же, ничего не осталось?

– Ничего, – не очень явственно ответил Стекольников.

– Да, плохо. – Егерша опять вздохнула, поправила платок. – Плохие люди. Ничего от них не нужно… Может, и хорошо, что сгорело.

– Плохо, – сказал Шляхтич. – Мы ведь за тем и прилетели, чтобы найти тут хоть что-нибудь… Что от них осталось.

– Да что у них можно взять, если они такие-то? – удивилась егерша. Подумала. – А сначала, когда я им печку прочищала, они мне очень показались… Вежливые, спокойные. И работы там немного было. Я печку эту в момент им сделала. Потом запалила… – Она вдруг замерла, даже руку поднесла к губам. – Господи, у меня же бумага осталась.

– Какая бумага? – спросил Стекольников. Он доел свои макароны, теперь в его тарелке остался толстый слой одного жира, по северному обычаю.

– Да перед печкой на дровах валялось много бумаг для растопки. Я и взяла, она длинная такая, и широкая, как газета.

– С чем бумага? – спросил ее Кашин. Он подобрался, как перед прыжком. – Что на ней было написано? Или нарисовано?..

– Откуда же я помню? С закорючками разными она была, – ответила егерша.

– Матвеевна, вы куда ее подевали?

– Да сожгла всю на растопке, она хорошо горела, жар устойчивый давала… Постой-ка, кажись, лист один я в ящик для картошки подложила. У нас тут газет не бывает, а чтобы картошечка в сохранности лежала, ее лучше в чистоте хранить.

– Так вы взяли эти бумаги, – продолжил Кашин, оказывается, он даже не дышал, – и никто не заметил, и не возразил даже?

– Взяла и под бушлат сунула. – Матвеевна все же немного смутилась. – Подумала, им не жалко, а мне пригодится. – Она посмотрела на сидящих перед ней мужчин, и с удивлением заметила вдруг, какие у них стали необычные лица. – Мне же все равно для пробы-то нужно было их печку запалить… Нужно. Вот они и подумали, что я те бумажке сожгла на растопку. И я же не все взяла, так, частично… Больше им оставила.

– Василиса свет-батьковна, – почти торжественно проговорил Шляхтич, – вы наша спасительница. – Потом торопливо добавил: – Может быть.

– Несите-ка эту как бы газету, – спокойно и коротко, как всегда, произнес Стекольников. – Или меня от волнения сейчас кондрашка хватит.

# 12. Москва. 17 июня.

Кашин сидел за своим, изученным лучше, чем ладонь, столом, и хмуро смотрел на Веригину, Стекольникова и Шляхтича. Он собрал их, чтобы подготовить доклад по проделанной работе, по ходу расследования и по полученным результатам.

Чувствовал он себя не очень хорошо. У него такое бывало – депрессия после завершения дела. Вернее, того завершения, которого ему позволили добиться противники. Еще бы знать, что за противники? И чем они занимались?..

Ребята сидели молча. По традиции, утвердившейся еще со времен Рыжова, перед Кашиным лежала темная муаровая папка. Сегодня она должна быть готова, чтобы именно с ней идти на финальное совещание к начальству, чтобы заложить в нее последние из оформленных документов, и чтобы именно ее потом передать в спецархив. Но сначала следовало посоветоваться тут, в своем кругу, и понять, что же у них реально имеется на руках.

А была у них всего лишь одна распечатка. Сделанная на дешевеньком матричном принтере, грязная, с перфорацией сбоку, и в размер страницы сложенная гармошкой, что позволяло ей разворачиваться для постоянной подачи на валик. И лишь кое-где смятая, в силу тех обстоятельств, которые выпали на долю этой распечатки.

– Начнем, – решил Кашин. – Ира, что у тебя есть сказать по заключениям экспертов?

– Заключения не обнадеживают, – начала Веригина, поправив волосы. – Обратите внимание, распечатка имеет слева столбец счета времени, а потом еще три больших столбца. В момент ноль, согласно нашим представлениям, возникает включение каких-то факторов.

Иногда, на таких вот докладах Веригина подразумевала под «мы» обобщенное мнение экспертов. Многие из которых сидели, собственно, в другом здании, и занимались другой, совсем не знакомой Кашину работой. Но к ним стоило прислушиваться, они редко ошибались.

Кашин посмотрел на бумажную «складушку», так и есть, слева имелась временная шкала. И тут же начинает наполняться следующий, правый столбец. Цифры, какие-то показатели, много всяческой «ереси» из римских и греческих букв, какие-то значки из алгебраической логики, означающие, вероятно, математические действия… Только не «минус-плюс», или хотя бы «больше-меньше», а что-то еще.

– Ребята полагают, это качественные оценки систем подлодки, – проговорила Веригина.

– Именно подлодки? – спросил Кашин.

– Именно. Показания каких-то приборов указаны во втором из широких столбцов. Тут же идут определенные комментарии… – Веригина подумал. – Это трудно объяснить, но ребята из морской контразведки считают, что этим они определяют степень неуязвимости лодки. Но как? Обрати внимание, сначала – процентов около восьмидесяти. Потом резко падает до шестьдесяти, потом чуть больше пятидесяти…

– Как они это делают? – спросил Кашин. – Как определяют эти самые проценты?

– Вероятно, по рассчетам следующего, третьего столбца. Кажется, – Веригина опустила голову, не хотела, чтобы было заметно ее напряжение, – это учет психофакторов экипажа, причем в математическом выражении. Понимаешь, возможно… Я не утверждаю, но возможно, они представляют психологию в формульном, и вычислительном аспекте, как точную науку… С уравнениями, какими-то действиями, направленными против людей… Воспринимаемых как дистанционно управляемая система. Этого мы не представляем совершенно, разумеется, помимо общих выводов. Они сделаны по латыни, в медицинских терминах, их можно осознать. Разумеется, приблизительно, но довольно явно.

– Дальше, – предложил Кашин, чтобы поддержать не вполне уверенную в себе Веригину.

– Внезапно в уравнениях появляется еще один элемент, скорее всего, это запуск какой-то системы, или начало действия какого-то дополнительного влияния. И на этом все.

– Что все? – не понял Кашин.

– Начинается разлад в психике одного, а может быть, и нескольких людей. А потом возникает фактор горения.

Кашин посмотрел на Стекольникова. Тот сидел с прямой спиной, спокойно поглядывая на Веригину.

– Прохор, ты ведь кажется математикой баловался, как все криптографы. Скажи что-нибудь.

– Математика моя имеет пробелы, Дмитрий Николаевич. Но в общем, так. Есть мнение, что в средней большой колонке начинается подсчет температур. Каким-то образом тут просчитанно горение всех горючих смазочных и отделочных материалов. – На миг Стекольников дрогнул, но тут же посмотрел на Кашина своими невыразительными, темными глазами. – Возможно, учитывается также сгорание людей, которые находились, скорее всего, в кормовом, седьмом отсеке. Температуры поднимается круто, очень круто, шкала времени начинает дробиться, отсчет идет чуть не по десятым секунды… По общему мнению экспертов, у нас такой рассчет сделать некому. И вряд ли хватит быстродействия принтера…