Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 28

Надо сказать, что мой спортивный (хоть и опрятный) наряд совершенно не подходил к такому шикарному месту, и меня вообще сначала не хотели пускать, но Алексей небрежно бросил швейцару:

– Это со мной, – а мне сказал, нежно прикоснувшись губами к уху: – Вот холуй!

У Кронского здесь был даже свой столик в углу, в полумраке. Алексей сначала спросил, что я буду есть, но, видя, что я совсем растерялась то ли от того, что меня не хотели пускать внутрь, то ли от обступившей роскоши, заказал все сам, и стол мгновенно был заставлен самыми что ни на есть изысканными яствами, которых я отродясь не пробовала, да и сейчас пробовать не стану. Ни за что! Если я съем устрицу, я окончательно потеряю и без того уже потрепанную репутацию – я попросту не добегу до туалета.

Я, как приличная девушка, пригубила шампанское и поставила бокал на стол, свято помня плакатик на моей входной двери: «Много пить нельзя – это меня деморализует», и принялась за какой-то незатейливый салат из настоящих крабов, а не крабовых палочек.

– Выпей еще шампанского. Или, может, тебе налить что-нибудь покрепче?

– Нет-нет! – испугалась я, и он подлил мне игристого.

– А что ты пишешь?

– Любовные романы. А ты? – Я прикинулась, будто не прочла ни одного его романа и вообще не знаю, о чем он пишет.

– Ты что, ничего не читала из моего?.. – изумился он. Это был удар ниже пояса. Один – ноль в мою пользу.

– Не-а, – легкомысленно брякнула я.

– Да меня вся Москва читает! – Его самолюбие было задето.

– Знаешь, как ни странно, писатели почему-то не любят друг друга читать. Ты ведь тоже не читал ни одного моего романа?

– Я пишу детективы, – тихо сказал он и при этом как-то весь даже изменился: поник, куда-то делись его спесь и самодовольство. Может, он почувствовал себя обычным человеком, а не великим писателем, каким считал себя до сих пор. – Но ведь ты видела статью в «Литобре», ты же сказала мне, что не можешь отказать «Лучшему человеку нашего времени»?

– Конечно, видела, но там, кроме твоей фотографии, ничего больше не было. Рядом – статья о трудностях перевода с китайского или что-то вроде этого.

– Врешь ты все! Ты же откуда-то знаешь, что я писатель!

– Видела тебя несколько раз в редакции.

– Врушка, – весело сказал он и придвинул стул ко мне вплотную. – Выпьешь еще?

– Нет-нет! – снова испугалась я, представив себя отплясывающей на столе и во всю глотку поющей «Ламбаду». К тому же у меня и без шампанского закружилась голова, стоило ему только присесть рядом со мной.

Он посмотрел на меня в упор – его горящие глаза лукаво улыбались, а рука… Боже мой! Его рука что-то искала под моим свитером. Это невозможно описать. Он просто хамил, но я не могла ничего с этим поделать. Ведь он – «Лучший человек нашего времени!».

Мне было ужасно стыдно. И зачем мы только поехали в этот ресторан! Остались бы у меня дома, съели бы «Уходящую осень» и, как белые люди, занялись тем, к чему он меня склонял в общественном месте.

Как я выглядела со стороны, я не знаю. Наверное, то краснела, то зеленела, а когда он расстегнул мои джинсы, я махнула на все рукой и перестала вяло сопротивляться. Что было потом, я не помню, потому что окончательно потеряла рассудок.

Очнулась я сидящей на толчке в туалете. «Лучший человек нашего времени» стоял ко мне спиной и, судя по всему, застегивал ширинку.

Мы вышли, я оглянулась и увидела на двери черную, жирную букву «М».

– Ты моя «Уходящая осень», – нежно шепнул он и отвез меня домой.

Я сидела одна в темноте собственной квартиры, совершенно ошалевшая от произошедшего, но звонить кому бы то ни было не решалась. Кошмар! Кому только рассказать! Отдаться в кабинке мужского туалета! Может, Икки сумеет меня понять? Нет. Это еще хуже, чем вступить в связь с сантехником или отдаться малознакомому мужчине на подоконнике в парадном. Стыд! Стыд! Стыд!

Странно, но чувства стыда я почему-то не испытывала. И как бы я ни стремилась вызвать угрызения совести со дна моей души, они почему-то не вызывались. Напротив, сладостное, приятное и неизвестное до сих пор тепло (нет, даже, скорее, истома) разлилось по моему телу. И тогда, в тот самый вечер я поняла, кто я есть на самом деле! Я – шлюха! Обыкновенная шлюха! Раньше я об этом не догадывалась.

После этого (если можно так выразиться) происшествия «Лучший человек нашего времени» не звонил мне три дня кряду. Я аргументировала это по-разному. Даже написала себе список тех причин, по которым мой герой не объявлялся:

1. Или он мной уже пресытился.

2. Или он нашел кого-нибудь поинтереснее.

3. Или он относится к тем мужчинам, которые встречаются с девушкой только однажды.

4. Или его обуяло вдохновение после «туалетного» акта.

Хотелось бы, чтоб я оказалась права в 4-м пункте, но меня терзали смутные сомнения.

На четвертый день я решила поддаться уговорам подруг и согласилась встретиться с ними в пять часов вечера в кафе. Благо в резерве у нас была еще одна неплохая кафешка, куда мы заходили значительно реже, чем туда, откуда накануне бабушкиного дня рождения мы с Икки были с позором выдворены.

На сей раз я поехала без Икки – она упорно и самоотверженно искала работу.

Я вошла в кафе (сегодня я оказалась первой) и уселась у самой стенки – от окна и от греха подальше. Народу почти никого не было: за одним столиком сидели два долговязых парня – судя по всему, студенты, а недалеко от меня (через столик) – модная, шикарно одетая стройная девица с копной длинных волос потрясающего тиоцианового оттенка. Еще меня поразили ее ноги – ровные, очень красивой формы (почти как у меня до коленей).

Студенты пожирали глазами девицу, а девица меня. «Да так просто неприлично смотреть на людей», – подумала я, отвернулась к стенке и закурила.

– Девушка, что это вы там одна скучаете?! – вдруг крикнула мне незнакомка.

Вот извращенка! Я даже не повернула голову в ее сторону – мне вполне хватило инцидента в туалете.

– Девушка! – снова крикнула она мне.

– Чего надо? – довольно грубо спросила я.

– А че это вы там одна скучаете? Садитесь за мой столик!

– Отвяжись, – процедила я сквозь зубы.

– Иди сюда, кому говорю! – опять услышала я; голос показался мне до боли знакомым, и я тупо уставилась на расфуфыренную девицу.

Тогда я ощутила очень странное чувство – эта девчонка говорила хорошо знакомым мне голосом, но я-то ее совсем не знала. Наконец она встала, схватила меня за рукав и потащила за свой столик, в то время как студенты не отводили от нас недоуменных взглядов.

– Ты что, мать, совсем умом тронулась?! Это же я, Овечкин! – прогнусавила девица. – Не узнала, что ли?

– Же-еня… – слабо проговорила я предсмертным голосом.

Я не могла очухаться минут пять и привыкнуть к тому, что рядом сидит вроде бы Овечкин, но с другой стороны, совсем не Овечкин.

– Что это ты так вырядилась-ся? – Честно говоря, теперь я не знала, как называть Овечкина – «он» или «она». Я находилась в полном замешательстве.

– Теперь я буду ходить так всегда! – вызывающе восликнул(а) он(а).

– Да что стряслось-то?

– Девчонки придут, расскажу. Чего я, как дурочка, буду два раза одно и то же повторять?!

Сам себя Овечкин ощущал в женском роде. Стало быть, вжился в роль.

– Где такое платье надыбал-ла?

– Что, только платье?! – обиделся(лась) Овечкин(а). – Ты посмотри, какие на мне чулки! Фильдеперсовые!

– Чулки? Но в них ведь неудобно! – попыталась возразить я, но тут же вспомнила, что Овечкин(а) не переносит колгот после свершившегося над ним насилия со стороны сорокадевятилетней вдовы.

Мы еще минут десять мило беседовали о чулках, колготах, нижнем белье. Потом пришла Икки и буквально через минуту заявилась Пулька, как всегда, проклиная московские пробки.

– Ничего! Сегодня опять промоталась зря – работы приличной нет. Ужас какой-то! Мамаша уже рычит на меня! Ну да ладно! – тараторила Икки. – Это твоя новая подруга, да, Мань? Хорошо, что пришла. Тебя как звать-то? Будешь сегодня вместо нашей беременной отщепенки-балалаечницы. Она сказала, что не придет, потому что не намерена нюхать наш сигаретный дым. Нет, представляете?! Вот наглость-то! Сама нас на это подсадила, а теперь нюхать отказывается. Так как тебя зовут-то?