Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна. Страница 29

– Ее зовут Женя Овечкин, – сказала я.

– Чего? – не поняла Пулька.

– Какая Овечкина? – пробасила Икки. – У Женьки сестра, что ль, есть?

– Это – Овечкин, – членораздельно повторила я.

В общем, они отреагировали на преображение Овечкина так же, как и я двадцать минут назад. Когда наконец они поняли, что к чему, он (она) начал(а) свой рассказ:

– Я поняла, почему у меня до сих пор нет мужчины, – сказал(а) Овечкин(а).

– Почему?

– Потому что я не женщина, – сказал(а) он(а) таким тоном, будто хотел(а) сразить нас наповал.

– Ерунда какая! – возмутилась я.

– Ничего не ерунда. Смотри, как на меня глазеют те два парня, – они буквально раздевают меня взглядом! У меня еще никогда такого не было!

– Кстати, я давно заметила, что мужиков намного больше притягивают особи своего же пола, переодетые в женскую одежду. Особенно, если они об этом не знают. Помните «В джазе только девушки»? – спросила Икки.

– И все-таки я не пойму, к чему ты клонишь? – допытывалась я.

– Я сегодня вам наконец хочу сказать, что накопил нужную сумму для операции по смене пола.

– Овечкин, ты с ума сошел?! – воскликнула я.

– Мы его теряем, – грустно сказала Пулька.

– Я ничего не понимаю, – сдавленным голосом проговорила Икки.

– И не надо меня отговаривать. Подготовка к операции начнется через три месяца.

– Какая подготовка? – испуганно спросила Икки.

– Ну, гормонотерапия там, и прочее…

– Не делай этой глупости, Овечкин, – умоляюще пролепетала я. – Они ведь очень мало живут, ну, эти, переделанные.

– Лучше прожить маленькую, но счастливую жизнь, чем сто лет мучиться! И потом, чего вы так переполошились? Все складывается очень удачно – даже имя не надо менять – буду Женей Овечкиной.

– Нет, я не могу в это поверить! Ну как же это может быть? Мы все к тебе так привыкли! А ты… Ты настоящий предатель! – трещала Икки.

Мы еще долго обсуждали новость Овечкина, с жаром отговаривали его не делать такой бессмысленный шаг в жизни, которая дается только раз, но все без толку – он намертво вцепился в свою глупую идею.

– Ладно, – наконец сказала Пулька и вдруг спросила, как у меня дела с Кронским. Я и боялась этого вопроса, и одновременно ждала его: странное было чувство – меня так и распирало все рассказать, но в то же время было очень стыдно.

– Ну-у-у, – неопределенно протянула я, думая, как бы лучше поступить, но вдруг в одну секунду моя голова освободилась от каких бы то ни было сомнений, и я выложила все, что стряслось в тот самый день, когда я увлеченно приближалась к кульминационному моменту своего романа, и как на словах «печалит меня» неожиданно зазвонил телефон; и про салат «Уходящая осень», и про настоящий ресторан, куда меня не хотели пускать поначалу… Не умолчала я и о туалете.

После изложения своего насыщенного рассказа я выжидающе смотрела на них. Что-то они мне скажут теперь? Наверняка стыдить начнут, хотя после Женькиной новости моя кажется совсем невинной.

– Тебе надо с ним расстаться. Это до добра не доведет, – вынесла свой вердикт Пулька.

– Но почему сразу расстаться? – жалостливо спросила я. – Ну, может, это случайно так получилось. Может, потом будет все нормально.

– Не будет ничего нормального. Я знаю таких типов. Он – извращенец.

– Но я его люблю, – чуть не плакала я.

– Глупости. – Пулька была непреклонна.

– Ну что ты на нее набросилась? – заступился(ась) Овечкин(а). – В конце концов, главное – общение. И если по-другому с ним не пообщаться, то почему не пойти на некоторые незначительные жертвы? Она ведь любит его!

– Эти жертвы ей дорого обойдутся! Сначала мужской туалет, потом парки, леса, поля. Кончится это все тем, что она застудит придатки. И это в лучшем случае. Сейчас не лето. А потом, это антисанитарно! В таких местах!

Они говорили обо мне в третьем лице, будто меня тут вовсе не было. Я не выдержала и сказала:

– Он мне уже четыре дня не звонит! Может, он мне вообще больше никогда не позвонит!

– Было бы хорошо, – процедила Пулька.

– Ничего хорошего, – наконец вступила в разговор Икки. – Она его любит, мучиться будет. Ну, подумаешь, в туалете. Ведь все обошлось, правда, Мань?!

– Да-а-а, – я была готова разреветься.

– Сегодня обошлось – завтра не обойдется. И потом, не в обиду сказано, Икки, но кто бы говорил!

– А что такое?! – возмущенно спросила Икки.

– Не знаю, но мне кажется, в нашем содружестве все сошли с ума: один задумал переделываться в женщину, другая в туалетах отдается, третья рожать собралась, а про тебя, Икки, я вообще молчу. Одна я нормальная.

– Со своим анестезиологом, – ввернула Икки.

– Я позавчера его бросила. Надоел он мне пуще пареной репы.

– Так ты теперь одна?

– Нет, сегодня встречаюсь с рентгенологом. Такой забавный парнишка! Слушайте, ну все, мне пора.

– Может, пива? – неуверенно спросила Икки.

– Нет уж, дорогая, уволь. Пьянствуйте сами – с меня прошлого раза хватило.

И мы с Пулькой уехали, оставив Икки с Овечкиным(ой) пьянствовать. Я рвалась к телефону в надежде, что сегодня мне позвонит «Лучший человек нашего времени». Пульхерия довезла меня до дома, всю дорогу убеждая бросить Кронского. Я не поддавалась.

– Ну, как хочешь. В конце концов, это не мое дело, – сказала она и закрыла эту неприятную для меня тему. – Слушай, мне нужна новая машина. Я все-таки решила продать свою колымагу. Ты говорила, что у тебя кто-то в автосалоне есть?

– Да, мой потенциальный жених.

– Может, он мне скидку какую-нибудь сделает?

– Может.

– Как-нибудь заскочим к нему? Ладно?

– Конечно, – сказала я и, попрощавшись с Пулькой, побрела к подъезду.

– Мань! Машка! – крикнула она, вылетела из машины и подбежала ко мне. – Ты на меня не обижайся! Я просто знаю очень много печальных случаев! Ну, ты меня понимаешь… Будь поосторожнее с ним. Береги себя. Если что, сразу ко мне. Я ведь понимаю, любовь зла – полюбишь и козла… Ну все, пока. – Она чмокнула меня в щеку, села в машину и уехала. Я стояла и смотрела ей вслед. В эту минуту я отчего-то чувствовала себя глубоко несчастной.

«Лучший человек нашего времени» все не звонил, и я с головой ушла в работу. Теперь я жила не своей жизнью, а жизнью своих героев.

«Вчера я открылся Генриетте, потому что дальше скрывать свои чувства уже не мог. Она сначала рассмеялась мне в лицо, а я сказал, что если настолько противен ей, то, не задумываясь, уйду из ее жизни и она меня больше никогда не увидит. И это не шантаж, это только доказывает мое глубокое чувство к ней: безумно любя, я способен отказаться видеть ее, разговаривать с ней, вдыхать аромат ее волос. Это настоящая жертва с моей стороны, а на жертву способен только человек, любящий по-настоящему, – той любовью, которая не требует своего, т.е. не эгоистической, не стяжательной любовью.

Видимо, это-то и тронуло ее, задело, короче, она поняла, что в ее жизни, может, впервые появился человек, которому от нее ничего не нужно. И это возымело свое действие – у нас была незабываемая, волшебная ночь. Этой ночью Генриетта стала наконец моей…»

И когда Генриетта в придуманной жизни наконец сдалась, в мою настоящую жизнь прорвался Алексей Кронский.

– «Уходящая осень», как ты там? – прокричал он в телефонную трубку.

Как я? Хотелось бы знать, куда он исчез, но кто я такая, чтобы задавать подобные вопросы – мать, жена, сестра? Всего-навсего случайная знакомая, и я просто ответила, что у меня все в порядке.

– Не хочешь приехать ко мне? Я встречу тебя на «Маяковке», у памятника.

Конечно, я хотела. С одной стороны, я не знала, чем закончится это очередное свидание, но отказаться увидеть «Лучшего человека нашего времени» было свыше моих сил. И я согласилась.

Алексей жил на последнем этаже высотного дома, затерявшегося в путаных двориках старой Москвы, недалеко от станции метро «Маяковская». В принципе от моего дома я могла бы дойти до него за сорок минут.