Приказ обсуждению не подлежит - Нестеров Михаил Петрович. Страница 24

«Мудрый полководец лишь тогда ищет битвы, когда победа достигнута», – припомнилось Артемову.

Бывший азербайджанский военный, который провел в «Магрибе» три месяца и чуть было не лишился кисти, оказался маленького роста и в профиль был похож на клоуна Карандаша. Его сразу предупредили, что он не должен задавать никаких вопросов, а только отвечать.

– Поначалу меня содержали в камере предварительного заключения. – Он показал помещение на плане и даже, как показалось Марку, обрадовался: – Вот она, родная!

Западное крыло тюрьмы, отметил Сергей, справа от прохода, который ведет в следственный изолятор.

– Потом перевели в другую. Вообще крыло, которое граничит со следственным изолятором, можно назвать КПЗ. А тех, кто сидит «наглухо», то есть осужденных, размещают в северном крыле. Приговоренных к смертной казни содержат под особым контролем в камерах восточного крыла на первом этаже. Камеры очень маленькие, расположены по одну сторону отделения для смертников, где их казнят.

– Как проходили допросы?

– Как обычно. Выдергивают из камеры – и вперед. Там любят допрашивать. Если что вспомнил – стучишь в дверь и просишься к дежурному следователю. Рожи у караульных сразу добреют.

– Ты сидел в одиночке?

– Там все первое время в одиночных отстойниках проводят. Потом распределяют по общим камерам.

– Ты был в восточном крыле?

– Слава богу, нет, – Карандаш разве что не перекрестился. – Бог миловал и в санчасти не побывать. Осужденным за воровство – там их называют мисри-харами, буквально – «египтянин-вор» – прямо в санчасти под местным наркозом врачи ампутируют руки. Там же подписываются свидетельства. Через неделю, когда швы снимут, – домой.

– Рассказывай, куда тебя перевели из одиночки.

– Сюда, – показал на плане азербайджанец. – Тоже западное крыло, только окна выходят на южную башню, из них немного дорогу видно, часть парковки. А внутренняя дорога буквально под ногами. В основном машины и ездили под окнами моей камеры, потому что из ворот направо дорога ведет в тупик, упирается в восточную башню. Это я только сейчас сообразил, на план глядя. Тут не написано, но восточная башня называется Халеб, южная – Димешк. Центральные ворота тюрьмы – Джин-капуси, «Ворота джинов», то есть, а запасные – Чель-капуси, «Степные». – И продолжил: – Южное крыло – тут, насколько я знаю, сидят политические. Этажом ниже – уголовники.

Бывший узник «Магриба» отвечал на вопросы долго, больше полутора часов. Когда Артемов отпустил «мисри-харами», Марк спросил:

– Ничего не известно о том, повезут ли наших спецназовцев на место преступления? Хорошо было бы, – продолжал он, – если бы они попросились дать дополнительные показания. Однажды я проделал такой фокус и меня вывезли из «Лефортово». Я показал, где спрятано оружие, и из этого же оружия пострелял сопровождающих.

– Неплохо было бы, – подтвердил Артемов. – Но то совсем другая операция.

Да, кивнул Сергей, другая.

Борович решил продемонстрировать нечто подобное показательному уроку, заодно перестраховаться и усилить давление на немку. Имея широкие связи среди грузинского военного руководства и зная контакт Марты с чеченскими боевиками, он вылетел в Грузию. Там он впервые встретился с человеком, который вел переговоры с главой «Ариадны» о выкупе Яна Баника. Это был образованный малый лет двадцати восьми. У него были русые волосы, прямой взгляд человека, который ничего не боится. Даже встречаться в открытую.

Встреча произошла на площади Руставели. Чеченец приехал на десятой модели «Жигулей». Открыв дверцу, он ждал человека, который в телефонном разговоре сообщил любопытные детали, касающиеся немецкого предпринимателя.

Поздоровавшись с ним за руку, генерал сел на переднее кресло и первым делом поинтересовался, есть ли в машине магнитола. Есть. «Кенвуд». И акустика ничего – с сабфувером.

– Услуга за услугу, – сказал генерал чеченцу. – Немцы не собираются вести с вами честные переговоры. Они готовятся к силовой акции. Намерены тренироваться на схожем объекте в Дагестане. Это достоверная информация.

– От кого она исходит? – спросил чеченец.

– От меня.

– А вы?..

– Я работаю в Минобороны.

Борович вставил в деку магнитолы кассету и нажал на кнопку. В салоне машины разнеслись голоса, и генерал в очередной раз пришел к выводу, что запись получилась очень качественной.

«Переговоры зашли в тупик?» – «Пока нет. Мы долго работаем в этом бизнесе и знаем, когда нужно сворачивать переговорный процесс. Если тянуть до последнего, то потеряем время, а значит, и шанс вытащить заложника. Чеченцы, насколько я знаю, – психи. В любой момент могут убить заложника… Максимум неделю можно потянуть…» – «Я посмотрю, что смогу сделать. Потребуется время, чтобы найти нужного человека. Оставьте мне контактный телефон для связи».

Генерал остановил воспроизведение, вынул кассету и подал ее чеченцу.

– Узнали голос женщины? – спросил он.

– Да, я несколько раз говорил с ней. Марта Зельман.

– Да, это она, – подтвердил Борович. – Неделя прошла – причем не впустую. Вы рассчитывали получить за немца пять миллионов, потом в ходе переговоров сумма упала до одного, потом до трехсот тысяч долларов. Но этих денег вы не получите.

– Почему?

– Во-первых, Ян Баник был застрахован на двести тысяч, которые уже давно идут на оплату услуг «Ариадны». А кроме страховой компании, других спонсоров в деле Баника нет. Во-вторых, в «Ариадне» уже приняли окончательное решение. Разговор, который вы только что прослушали, был записан в одном из управлений Минобороны России в присутствии полковника бундесвера Бергера. Его шеф заручился поддержкой в российских военных верхах для оказания помощи «Ариадне». Я слышал про роту армейского спецназа. За вас взялись всерьез. Старший оперативный офицер ГРУ Еременко сделал запрос на имя начальника ГРВЗ и получил ответ. Он же послал телеграмму начальнику разведки СКВО Новикову. Вам нужны копии телеграмм?

Чеченец взял бумаги, пробежал глазами и убрал в карман.

– Я вам что-то должен?

– Да, – подтвердил Борович, – вы должны мне кассету. Но размером побольше, чем та, которую вы получили. Вы знаете, какой сюжет меня интересует. Но с одним условием. Распространяйте запись где угодно – в СМИ, в Интернете. Но не раньше 20 апреля. А мне видеозапись нужна уже завтра. У меня свой интерес в этом деле.

– Меня это не интересует.

Ян Баник стоял на коленях. Руки пленного немца были скованы за спиной наручниками. Перед казнью ему разрешили побриться, дали поесть.

Он знал, что случится через минуту. А может, меньше. Это случится в тот момент, когда стоящий за его спиной человек в маске закончит говорить. Вначале он говорил по-чеченски, потом перешел на арабский. Когда заговорил по-русски, пленный понял, что это одна речь, озвученная на трех языках. Чтобы поняли и земляки этого бандита, и обращенные к Чечне исламистские террористические группировки, и все русские. И если бы он знал немецкий язык…

В груди пусто, холодно. Лед подбирается к затылку и словно замораживает голову, шею. Как будто организм самостоятельно готовится к своей первой и последней анестезии. Делает все, чтобы смягчить боль. Но первое прикосновение ножа будет болезненным, очень болезненным.

Немец не понимал, почему так резко изменилось отношение к нему. Его содержали в нечеловеческих условиях, в сыром подвале, где он был прикован к железной трубе. Там же он наговаривал на пленку все, что требовали от него похитители. Переговоры шли долго, трудно; и Ян не мог не чувствовать, что дело идет к завершению и вскоре он окажется на свободе.

Он полгода в плену. Однако некоторые проводят и год, и два. И выходят на свободу, пусть не здоровыми, но живыми.

Почему сорвались переговоры? Что случилось?

Пусто, холодно. Человек в маске заканчивает свою речь.

– …И вы увидите, как сдохнет эта немецкая собака. И любая другая, защитники которой вознамерятся шутить с нами. Аллах акбар!