История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 84

«И увидела-то я лишь самую малость», – думает она.

– Хорошо, – говорит ей Скотт, и она слышит в его голосе облегчение, удивление и радость. – Лизи, ты чемпионка «в этом». – Вот как он заканчивает фразу, но еще раньше, прежде чем он отпускает ее, Лизи знает…

– Я знала, что мы дома, – закончила она и открыла глаза. Воспоминания были столь яркими, что на мгновение она ожидала увидеть подсвеченную луной спальню в нью-хэмпширском отеле, где они провели две ночи подряд двадцатью семью годами раньше. Серебряную лопату она сжимала так крепко, что ей пришлось усилием воли заставлять пальцы разжиматься один за другим. А потом она приложила «усладу», вязаный квадрат (залитый кровью, но успокаивающий), обратно к груди.

И что потом? Ты собираешься сказать мне, что было после этого? После всего этого вы оба перевернулись на другой бок и заснули?

Именно так, кстати, все и было. Она уже настроилась забыть увиденное, а Скотт стремился к этому даже больше, чем она. Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы вспомнить прошлое, и удивляться этому не приходилось. Но той ночью она задала ему еще один вопрос, она это помнила, и едва не задала другой на следующий день, когда они ехали обратно в Мэн, прежде чем поняла, что необходимости в этих вопросах нет. Первый, заданный, вопрос касался сказанного им аккурат перед тем, как подали голос хохотуны, напрочь отбив у нее всякое любопытство. Она хотела знать, что означали его слова: «…когда мог приходить сюда сам». Речь, понятное дело, шла о Поле.

На лице Скотта отразилось удивление.

– Я уже столько лет не думал об этом, – ответил он, – но да, Пол мог. Это давалось ему с трудом, так же как мне с трудом давался бейсбол. Поэтому по большей части все делал я, и, думаю, со временем он полностью утратил этот дар.

Вопрос, который она только собралась задать в автомобиле, касался пруда, к которому можно было пройти, следуя разломанному указателю. Тропа вела к тому самому пруду, о котором он постоянно упоминал в лекциях? Лизи не спросила, потому что ответ был слишком уж очевиден. Его слушатели могли верить, что это мифический пруд, языковой пруд (к которому мы все спускаемся, чтобы утолить жажду, поплавать, даже половить рыбку) – метафора, но она-то теперь знала, что к чему. Пруд действительно существовал. Она это знала, потому что знала Скотта как никто. Она знала, потому что побывала там. С Холма нежного сердца сбегала тропа, которая вела к этому пруду через Волшебный лес. И чтобы попасть туда, нужно было пройти Колокольчиковое дерево и кладбище.

– Я пошла, чтобы привести его, – прошептала Лизи, сжимая лопату. Потом добавила: – Господи, я помню луну. – Ее тело покрылось гусиной кожей, и она заерзала на кровати.

Луна. Да, она самая. Кроваво-красная, невероятно огромная, столь резко отличающаяся от северного сияния и холода, которые остались в другом мире. Сексуальная, летняя, фантастическая, освещавшая каменную долину у пруда гораздо лучше, чем того хотелось Лизи. Она видела это так же ясно, как и тогда, потому что прорвалась сквозь пурпурный занавес, просто сорвала его, но воспоминание – всего лишь воспоминание, и у Лизи сложилось ощущение, что она вспомнила все, что могла. Что-то, какие-то мелочи вроде одной-двух ее фотографий в книгозмее, возможно, остались, но на том предстояло поставить точку и вновь вернуться туда, в Мальчишечью луну.

Вопрос заключался в одном: сможет ли она?

И тут же возник второй вопрос: «А если он теперь один из тех, кто в саванах?»

На мгновение перед мысленным взором Лизи возникла четкая картинка: десятки молчаливых фигур, которые могли быть трупами, обмотанными простынями. Только все они сидели. И, как ей показалось, дышали.

По телу прокатилась дрожь. Отозвалась болью в изуродованной груди, несмотря на викодин, и не было никакой возможности унять эту дрожь, пока она сама не сошла на нет. А когда сошла, Лизи поняла, что может обдумывать планы на ближайшее будущее. И самым важным на текущий момент являлся ответ на вопрос, сможет ли она попасть туда в одиночку… потому что ей требовалось попасть туда, ждали ее там фигуры в саванах или нет.

Скотт мог проделывать это сам и мог брать с собой старшего брата Пола. Взрослым он смог взять туда Лизи, в ночь, которую они провели в отеле «Оленьи рога». А что произошло семнадцатью годами позже, в ту холодную январскую ночь 1996 года?

– Он не ушел полностью, – прошептала Лизи. – Он сжимал мою руку. – Да, ей еще пришла в голову мысль, что где-то в другом месте он вкладывает в пожатие все, что у него есть, но означало ли это, что он перенес ее в Мальчишечью луну?

– Я еще и кричала ему. – Лизи улыбнулась. – Говорила, что он должен перенести меня туда, где находится сейчас… и я всегда думала, что он…

Чушь собачья, маленькая Лизи, ты вообще об этом не думала. Правда? Не думала до сегодняшнего дня, когда твою грудь едва не вскрыли, как банку консервов, и тебе пришлось подумать. Поэтому если ты думаешь об этом, то думай как следует. Он тянул тебя к себе что было мочи? Тянул?

Она уже склонялась к тому, чтобы отнести этот вопрос к категории тех, ответа на которые не найти, вроде что первично, курица или яйцо, когда вспомнила слова Скотта: «Лизи, ты чемпионка в этом…»

То есть в 1996 году она сделала это сама. Пусть так, но Скотт все равно был жив, и этого рукопожатия, хоть и очень слабого, хватило, чтобы сказать ей, что он на другой стороне, создает для нее канал связи…

– Он все еще существует. – Она вновь крепко сжимала черенок лопаты. – Этот путь на другую сторону должен существовать, потому что Скотт все это подготовил. Оставил мне эту долбаную охоту на була, чтобы я прошла этим путем. А потом, вчера утром, в кровати с Амандой… это был ты, Скотт, я знаю, ты. Ты сказал, идет кровь-бул… и приз… напиток, ты сказал… и ты назвал меня любимой. Так где ты сейчас? Где ты сейчас, когда нужен мне, чтобы я смогла перебраться на ту сторону?

Нет ответа, только тиканье настенных часов.

«Закрой глаза. – Это он тоже сказал. – Визуализируй. Как можно четче. Это поможет. Лизи, ты чемпионка в этом».

– Лучше бы мне ею быть, – сообщила она пустой, залитой солнцем, лишенной Скотта спальне. – Да, лучше бы мне ею быть.

У Скотта Лэндона, возможно, был один фатальный недостаток: он слишком много думал – однако про себя Лизи такого сказать не могла. Если бы она остановилась, чтобы проанализировать ситуацию в тот жаркий день в Нашвилле, Скотт наверняка бы умер от второй пули Блонди. Вместо этого она активно вмешалась и спасла ему жизнь той самой лопатой, которую сейчас сжимала в руках.

Я попыталься прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло.

А с лопатой с серебряным штыком из Нашвилла выйдет?

Лизи думала, что да. И ее это радовало. Ей хотелось держать лопату при себе.

– Друзья по гроб жизни, – прошептала она и закрыла глаза.

Лизи собирала воедино воспоминания о Мальчишечьей луне, теперь очень яркие, но один тревожный вопрос не позволил ей окончательно сосредоточиться, одна мысль отвлекла ее.

Который там час, маленькая Лизи? Нет, не конкретное время, дело не в этом, но день или ночь? Скотт всегда знал (во всяком случае, говорил, что знает), но ты – не Скотт.

Точно, не Скотт, но она помнила одну из его любимых рок-н-ролльных мелодий «Ночное время – правильное время». В Мальчишечьей луне ночное время как раз было неправильным, ароматы оборачивались вонью, съедобная при свете дня еда могла отравить. В ночное время на охоту выходили хохотуны. Существа, которые бегали на четырех лапах, но иногда поднимались на задние, как люди, и оглядывались. И ночами же появлялись другие существа, куда более страшные.

Вроде длинного мальчика Скотта.

«Она совсем близко, родная моя, – вот что сказал он об этой твари, лежа под горячим нашвиллским солнцем в тот день, когда она не сомневалась, что он умирает. – Я слышу, как она закусывает». Лизи еще попыталась сказать ему, что не понимает, о чем он говорит; он же ущипнул ее и предложил не оскорблять его интеллект. Или свой.