Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 107

— Ты, значит, сирота?

— Значит... — насупился и мальчик. — Мама и папа были в автобусе, который обстреляли с поста. И сожгли...

— Кто обстрелял? — спросил Лён. Довольно глупо.

— Да уж ясно, что не йоссы! Они по женщинам и детям огонь не открывают...

— Ага! И заложников не берут! И вообще у них белые крылышки за спинами, — не сдержался Лён.

В синих глазах мальчишки — металлический блеск:

— А ты там был?

«Что же я за болван! — ахнул Лён. — Ведь он же потерял отца и мать!»

Основы этикета и рыцарства воспитывали в юных гвардейцах старательно. За необдуманные слова принято извиняться.

— Прости, я не хотел тебя обидеть.

Мальчик опять округлил рот. Изумленно. Такие слова — от оборванного уличного пацана!

А девочка не удивилась. Сказала слегка ворчливо:

— Давно бы так... — Кивком бросила очки со лба на нос. Повернула их к Лёну: — Ты сможешь о нем позаботиться?

— Как? Я же сам бездомный!.. — И чтобы не было лишних расспросов, сказал сразу: — Меня поперли из военной школы в Ато-Карне. За то, что на посту разглядывал в бинокль планеты... Ну и наплевать, надоела казарма. А сюда приехал, потому что хотел увидеть море...

Украдкой он сцепил пальцы: чтобы судьба не отомстила за обидную ложь в адрес школы. А девочка придвинула к подбородку колени, попыталась натянуть на них подол юбочки и опять — к Лёну:

— А что собираешься делать?

— Понятия не имею... Может, попрошусь в рыбаки.

— Тебя-то у них и не хватало!

— Тебя-то здесь и не спросили!

Она не стала огрызаться в ответ. Почесала над очками бровь. Вздохнула, как уставшая тетенька:

— Что же с вами делать? Свалились на мою голову...

— Мы?! Свалились?! — вознегодовал Лён. — Ты сама на нас свалилась!

— Вернее, взлетела, — уточнил беженец в краденой голландке. — С земли — сюда.

— С нашей помощью! — поставил увесистую точку Лён.

Она покивала:

— Вы меня спасли. Ладно... Вам нужна крыша над головой?

— Да, — быстро сказал маленький беженец.

Лён пожал плечами. Он был уверен, что обойдется без помощи девчонки. Но... почему-то не хотелось так сразу расставаться с ней. И с этим вот растрепанным и решительным пацаненком. Худо все-таки совсем одному. А мальчик, что ни говори, похож на маленького гвардейца-барабанщика. Даже не пикнул, когда она его прижигала... Лён сказал:

— Крыша — это хорошо. Если только не в полицейском приемнике для беспризорников...

— Вы за кого меня принимаете!

— Пока ни за кого, — улыбнулся Лён. — Мы же тебя не знаем. Скажите хотя бы ваше имя, сударыня.

Девочке, видимо, пришелся по душе светский тон. В ней — нескладной «очкарке» — шевельнулось кокетство:

— Меня зовут Динка. Или Дож-Динка. Знаете, почему? Из-за этих капель... — и она тронула мочку уха. Там блестел крошечный шарик-сережка.

— Правда похоже! — обрадовался мальчик. — А меня зовут Зорко... Или Зорито. Иногда...

— А меня Леонтий... Или попросту Лён.

— А меня не только Дож-Динка. Иногда еще — Ль-Динка.

— Потому что капли иногда превращаются в лед, да? — весело догадался Зорко.

— Не в том дело. Просто Динка из Льчевска. Дедушка так зовет иногда. Я сшила ему льчевский флаг...

— Твой дедушка владелец судна? — проявил догадку Лён.

— Он владелец крепости и смотритель маяка. Вы можете у него жить. Сколько хотите.

— Он нас не прогонит? — опасливо спросил Зорко.

— Не бойся. Ему будет веселее.

— Крепость и маяк — это весьма романтично. — Лён опять подпустил в разговор светскую тональность.

— А ты думал! — И она, прихватив юбочку, поехала с постамента, будто с ледяной горки. Ребята — за ней.

И пошли через площадь, на которой было теперь пусто. О случившемся напоминали потерянные туфли, растоптанные сигарные коробки и раздавленные на брусчатке очки.

В старике Августе как бы сочетались два человека. Один — этакий отставной матрос береговой службы, привыкший к неторопливой одинокой жизни и нехитрой работе. Другой — старый интеллигент-книжник с манерами джентльмена и склонностью к философским умозаключениям.

Ходил он в холщовых штанах и в обвисшей вязаной фуфайке, но под фуфайкой всегда была чистая сорочка. И брился старик тщательно, каждое утро, а редкие пепельно-седые волосы гладко зачесывал на прямой, как натянутая нитка, пробор.

Большие квадратные очки старика всегда были хрустально чисты, он то и дело протирал стекла подолом. Но смотрел старик Август на собеседников обычно поверх очков — разными своими глазами — один серый, другой серо-зеленый. В левом (серо-зеленом) глазу зрачок был не круглый, а с короткой отходящей вниз щелкой и напоминал замочную скважину. Иногда казалось — многомудрый Август смотрит через эту скважину в твое нутро. Впрочем, так было лишь поначалу. Скоро мальчишки привыкли. Тем более что старик ни о чем не спрашивал: пришли, ну и живите, на Земле всем должно хватать места...

В городе Льчевске никому не было дела до того, кто такой старик Август. Вернее, кем он был раньше.

А был он профессором университета, доктором астрономии и философии и директором столичной обсерватории. Его научные труды пользовались известностью во многих странах.

Но все это было во времена, когда страна, хотя и называлась Империей, жила без императора. И ничего жила, не хуже соседних государств. Однако случились выборы в Государственный совет, и на них победили люди, считавшие, что без императора никак нельзя. И тогда императора тоже выбрали. И стали бороться за укрепление его власти.

Боролись везде. В академических кругах — тоже. И вот на какой-то научной конференции бойкий молодой член-корреспондент внес предложение: надо, мол, господа ученые, активно выступить в поддержку императорской династии. И попросил высказаться на эту тему авторитетного философа Августа Кристиана Горна.

Профессор высказался. В том смысле, что он занят проблемами многомерного космоса и что по сравнению с этим космосом император с его династией и всеми его заботами такая несоизмеримая малость, что недостойна даже микроскопа. А он, доктор Горн, привык иметь дело с телескопами повышенной кратности.

После этого он очень быстро перестал быть профессором и директором. И чуть-чуть не перестал быть вообще. Потому что трижды на него нападали «пьяные хулиганы», один раз чуть не сбила машина и два раза под фундамент его дома подкладывали солидные порции взрывчатки. Первый раз такой заряд не сработал. Второй раз, к счастью, хозяина не оказалось дома. Но и самого дома после этого не оказалось.

Доктор Горн был вдовцом, жил один. Он упаковал в чемодан уцелевшие вещи и рукописи, познакомился через друзей с опытным проводником-контрабандистом, и тот провел его через границу на территорию вольного города Льчевска.

Здесь жила его дочь с мужем и девочкой Динкой.

А сам доктор Горн сделался стариком Августом и стал жить у друга в полуразрушенной приморской крепости.

Друга звали дядюшка Гафель. Они с Августом дружили еще в ту пору, когда были тощими коричневыми пацанами и обдирали колени на здешних береговых скалах. Потом они после окончания двухгодичной мореходки ходили штурманами на многопалубном лайнере «Каролина».

Затем их дороги разошлись. Август ушел в науку, а его друг покалечил во время шторма ногу и стал смотрителем маяка (тогда-то он и получил прозвище Гафель).

Островок и крепость Гафелю так понравились, что он даже приобрел их в свою собственность — так же, как покупают старые дома и дачи. В те годы сделать это было нетрудно: среди властей царила неразбериха, земельные участки продавались за бесценок, а крепость считалась никому не нужными развалинами, почва на островке была совершенно бесплодной.

Сложность возникла только с маяком — он-то был нужен городу и порту, продать его власти не имели права. Наконец договорились, что маяк останется городской собственностью, а те квадратные сажени, на которых он стоит, дядюшка Гафель будет сдавать городу в аренду. За маленькую, чисто символическую плату.