Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 108

Два старика дружно зажили вдвоем. Занимались нехитрыми своими делами и предавались воспоминаниям о прошлом. Но через год дядюшка Гафель умер, оставив крепость и все хозяйство в наследство другу.

Старик Август оказался в одиночестве.

Вообще-то астрономы — привыкшие к одиночеству люди, но все же старик иногда скучал. Дел у него было немного. На закате он включал, а на рассвете выключал маячный огонь. В полдень, сверивши время по корабельному хронометру, стрелял из старинной пушки — такая была в городе Льчевске традиция.

Продолжал старик заниматься и звездными наблюдениями, но это — ночью. А днем что?

В крепости было немало подземелий, где старик то и дело находил всякие интересные вещи — старинные корабельные фонари, ржавые абордажные кортики, чугунные ядра, мятые панцири и медные шлемы, какие в прежние времена носили морские солдаты. Ну, и многое другое.

Все эти находки старик Август поместил в нескольких каменных помещениях — устроил небольшой музей. Стали наведываться туристы.

Но туристы — народ мимолетный, а постоянного соседа и собеседника не было. Забегала иногда внучка Динка, но она такая стрекоза! Поболтает минут пять и умчится... Ну, по правде говоря, иногда она помогала по хозяйству. И даже бывало, что оставалась ночевать и уютно сидела у деда под боком, когда он осторожно дышал у телескопа. Но это случалось не очень-то часто.

Поэтому старик обрадовался, когда Динка привела двух мальчишек. Они и порядок наводить помогут, и в подземельях покопаются, чтобы добыть еще кой-какие музейные вещи — для них это одна радость и приключение. И будет с кем перекинуться словом за вечерним чаем.

А насчет кормежки бывший профессор не беспокоился. Жалованье маячного смотрителя было, конечно, невелико, но на хлеб хватит. Да и музейчик давал кое-какой доход. К тому же в каменной кладовой хранился запас муки, макарон и несколько ящиков с морскими консервами...

В первое же утро мальчишки с понятным интересом обследовали все три бастиона. Потом зажгли керосиновый фонарь с парусной шхуны «Аскольд» и полезли в подземные бункеры. И раскопали там два деревянных блока-юферса от какого-то парусника позапрошлого века, ржавый шлюпочный якорь, обломок шпаги с витой рукояткой и... вот удача-то! — два кремневых пистолета.

Когда пистолеты отчистили, оказалось, что они исправны — ржавчина не повредила пружины. Заряжай и пали!

Старик сказал, что можно будет попробовать. Но не сейчас. Потому что пришло время для более могучего выстрела — скоро двенадцать часов.

Старик принес из глубокого, со стальной дверью, бункера заряд в холщовом мешочке. Заложил его в жерло широкой бронзовой каронады. Перед этим он в каменной «штурманской рубке» сверил с хронометром свои карманные часы. Теперь старик Август держал часы в левой руке, а в правой — длинные щипцы с раскаленным в жаровне угольком. И помахивал щипцами, чтобы уголек не погас.

Мальчишки наблюдали за этой процедурой с тихим восторгом. Младший, правда, на всякий случай зажал уши. Ну ничего, со временем привыкнет. Все привыкают. Вон даже лохматый Румпель не вздрогнул, когда каронада гулко ухнула, выбросила синий круглый дым и откатилась вверх по наклонной площадке. И водяной петушок Тиви не обратил внимания — топтался на развалившемся Румпеле и выклевывал из шерсти букашек.

Младший поморгал, пригладил взъерошенные волосы, переступил побитыми о подземные камни ногами.

— Вот это грохнуло!

А старший деловито спросил:

— Выстрел не нарушит автоматику маяка и ход хронометра?

— Нет, механизмы в глубине... Через полчаса наверняка примчится Динка, в полдень в гимназии кончаются уроки...

Динка и правда скоро появилась в крепости. Длинноногая, решительная, в таких же, как у деда, очках, с такими же разными глазами и зрачком-скважиной. Глянула внимательно:

— Как устроились, господа артиллеристы?

Лён от смущения повел себя нахально: прижал к бедрам ладони, сдвинул каблуки и гаркнул:

— Осмелюсь доложить, ваше благородие, все благополучно!

Динка снисходительно фыркнула.

— Дед, ты следи, чтобы умывались, а то одичают хуже Ермилки...

— Хуже кого? — с веселым любопытством подскочил Зорко.

— Секрет... Ну-ка, дай я пришью твой воротник, пока совсем не отлетел...

Потом Динка приходила каждый день. Дурашливо переругивалась с Лёном, с ворчанием расчесывала деревянным гребнем Зоркины спутанные волосы, которые «и не волосы вовсе, а пакля кудлатая» (Зорко тихо повизгивал — похоже, с удовольствием); помогала деду готовить обед... Иногда купалась с мальчишками на узком каменистом пляже под скалами...

Так бежали день за днем. Беззаботные, похожие друг на друга. С утра Лён уходил в город — купить что-нибудь на рынке. Случалось, что Зорко тоже убегал. Вместе они по городу не гуляли, словно молчаливо условились: не будем слишком надоедать друг другу, достаточно и того, что мы в крепости все время вместе.

А может быть, Зорко чуял, что у Лёна есть в городе какие-то свои дела. Чуять-то чуял, но деликатно скрывал любопытство.

А дело у Лёна было одно: наведаться к разрушенной лестнице и проверить — нет ли сообщения?

Нашел он, что искал, через неделю. На крючке висела оплетенная изолентой пластмассовая коробочка. Такая, в каких бывают упакованы игрушки-сюрпризы, спрятанные внутри шоколадных яиц.

Лён занервничал, оглянулся, сорвал ногтями изоленту с проволочной петлей, разомкнул скорлупки. Вытряхнул на ладонь бумажный клочок...

Ничего особенного. Обыкновенная бумажка, обыкновенным синим фломастером написанные буквы:

«16-го сентября в 22.30 на Старой Катерной пристани у левой причальной пушки. Вас позовут».

Вот и все. Никакого пароля и отзыва, никакой шпионской напряженности. Позовут — и все будет хорошо.

И стало легко на душе. Легко вдвойне, потому что до шестнадцатого было еще четыре дня. И можно в оставшееся время совсем уже без тревоги жариться на солнце, бултыхаться в море, смотреть по ночам на звезды и болтать с Зорко... С Зорко-Зорито, которого знаешь будто всю жизнь...

Жаль только, что всего четыре дня.

Жизнь в крепости была такая, что хотелось: пусть она тянется как можно дольше.

Стыдно признаться, но юного гвардейца Вельского тянуло в родную школу уже не так сильно, как раньше. По правде... если совсем по правде, то в глубине шевелились мысли и вовсе постыдные. Преступные. Такие, за которые справедливой была бы даже порция шомполов. Потому что проскакивало в голове иногда: «Жить бы вот так всегда, и не надо больше ничего. Только бы Динка приходила каждый день...»

За это мысленное дезертирство Лён однажды дал себе по уху. Крепко. И вроде бы очухался... Но четыре ближайших дня были законными каникулами. Этой радости можно не стыдиться!

Лён оглянулся опять. Изорвал в мельчайшие клочки бумажку, пустил их по ветерку. Потом бросил в заросли дрока пустые пластмассовые половинки, засвистел и направился «домой».

Безоблачный горячий день медленно тек над бастионами. Словно разогретый солнцем воздух. Несколько туристов разморенно бродили по крепости. Море чуть плескалось у бастионных подножий.

Лён отыскал Зорко у воды, под скалами.

Спешить было совершенно некуда. Зорко и Лён искупались, попрыгали в воду с горячих камней, погонялись за маленькими резвыми крабами (это были, конечно, крабы-пацанята, они любили играть). Полежали рядышком на песке, перемешанном с мелкой галькой. Потом Зорко искал раковины, а Лён помогал ему.

Раковины были небольшие, но красивые, разных форм и расцветок. Зорко и раньше их собирал. Чистил, промывал, сушил на бастионном парапете. Некоторым он придумывал имена — самые неожиданные: Штопоренок, Тетя Клава, Микки-Маус и даже почему-то Лихорадка...

А на этот раз он отыскал круглую, с широкой щелью раковину-великаншу. Она была серая, бугристая снаружи, а в щели светилась желто-оранжевая глубина.