Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 110

— Как же ты мажешь йодом его, невидимого? — усмехнулся Лён.

— Велю сделаться видимым. Ну, не полностью, этого он стесняется, а ту часть, которую надо лечить... Хуже, когда он болеет весь. У него то и дело кашель или мокрый нос. А недавно схватил простуду с температурой. Я принесла ему аспирин и колдрекс, а он за два дня не проглотил ни порошка, ни таблетки. Да еще кукарекает и дразнится...

— Значит, не очень больной, — рассудил Лён.

— Он меня вывел из себя! Так, что я ему даже всыпала!

— Как? — удивился Зорко.

— Очень просто. Сказала «иди сюда», взяла за локоть и дала такого шлепка, что его дрессированные лягушата расквакались на всю округу.

— Бедняга, — вздохнул Лён. — А почему он от тебя не спрятался?

— Посмел бы только! Он меня слушается...

— Слушается, а лекарства не пьет, — поддел Зорко.

— Потому что глупый...

— А как же ты не промахнулась при шлепке-то? — хихикнул Зорко. — Или ты велела ему сделать т о  с а м о е  м е с т о видимым?

Динка сказала, что это лишнее. Она и так знает, где у вредных мальчишек находится место, по которому учат уму-разуму. И кое-кто в этом сейчас убедится, если не перестанет ехидничать.

Зорко хихикнул опять:

— Я-то не невидимка.

— Тем более, — сурово отозвалась Динка. И опять запечалилась из-за Ермилки. — Ну его... бестолковый такой. Я реву от досады, а он меня дразнит: «Ты не Динка, ты Зинка. Не «Дож», а «Сле...».

— Невоспитанный ребенок, — голосом старинной классной дамы заявил Лён. — Ты должна быть с ним более строгой. А то неизвестно, кто из него вырастет... Ох, да он же не растет!

— Пока не растет. Не хочет... Он знаете, что мне сказал, когда помирились? Уткнулся невидимым носом мне в колени и шепчет... нет, не скажу...

— Ну, Ди-инка! — взвыли Зорко и Лён. Зорко добавил: — Интересно же!

— Вам интересно, а я... Я потом скажу...

— Эй, дамы-кавалеры! — окликнул из сумерек старик Август. — Ужинать будете? Или мы с Румпелем и Тиви все поделим на троих!

Динка вскочила.

— Дедушка, мы идем!

Динка осталась ночевать.

Все долго не ложились. Маяк опять не горел. Это была пустая предосторожность: все равно за скалистым островком с крепостью переливался огнями и рекламами бессонный и шумный Льчевск — с моря его было видно за много миль. Но приказ есть приказ. Старику это было только на руку. Он снял с объектива на пушке парусиновый колпак.

— Дедушка, ты дашь нам посмотреть?

Старик Август дал. Смотрели подолгу. Ярусы звезд висели в черноте. Прямо задохнуться можно, какая она громадная, эта чернота и такое бесконечное в ней количество звездных миров. Среди звезд светились похожие на фосфорических медуз туманности. А разноцветные шарики планет похожи были на потерявшиеся елочные игрушки. Рядом с ними мерцали бусины спутников...

— Ну, молодые люди, пора и честь знать, — время от времени напоминал старик Август. — Мне надо работать.

«Молодые люди» говорили «ага» и опять с сопением оттирали от окуляра друг друга.

Наконец пустили к телескопу и деда. Он склонился над окулярной трубкой и спросил, не отрываясь:

— Убедились, как грандиозно мироздание?

— Ага, — выдохнул Зорко.

— То-то, что «ага»... Надеюсь, поняли, какая мелкая капля в этой бесконечности наша Земля? И как мелочно то, чем люди на ней занимаются. Все их беды и заботы...

Лён подумал и возразил:

— Мелочны, если смотреть оттуда, из космоса. Тогда Земля — шарик и все заботы — пустяки. А если вплотную...

Зорко тоже возразил из темноты:

— Когда убивают отца и мать — это не мелочь, хоть откуда смотри...

— Милые мои... — Старик Август, видимо, смутился. — Я не о том... Вернее, как раз о том, как глупо и преступно убивать друг друга, когда все мы живем на одном крошечном шарике...

Лён приказал себе молчать. Зорко тоже молчал. Скорее всего, без приказа. Может, боялся заплакать.

Динка сказала:

— А что сделать, чтобы не убивали? Дед, ты знаешь?

— Не знаю... Все зависит от людей. От того, чего они хотят и во что верят. Одни строят в своем сердце храм, другие военный штаб...

— А если обсерваторию? — поддела старика Динка.

— Обсерватория — тот же храм. Ближе к звездам — ближе к Богу. Сказано, что Бог есть любовь. Если в каждом будет Бог, штабы станут не нужны...

— Как любить того, кто убил отца? — тихо спросил Лён.

— Не знаю, — вздохнул старик Август. — Честно скажу, не знаю... Но кто-то же должен остановиться первый.

— А второй тогда остановится? — опять спросил Лён.

И старик Август снова сказал, что не знает.

А цикады трещали в старой крепости без умолку. Словно от самих звезд шел сухой стеклянный звон. А еще было слышно, как скребется в конуре косматый Румпель. Рядом с конурой, сунув голову под крыло, спал Тиви. Но он-то спал совсем бесшумно.

Наутро они втроем искупались под скалами. Потом Динка сказала, что пора в школу. Лён решил проводить ее.

— Ничего, что с тобой пойдет такой оборванец?

— Кому какое дело!.. И, между прочим, выглядеть оборванцем сейчас даже модно.

Зорко сказал, что пойдет с ними. Но потом в секунду передумал — словно что-то вспомнил.

— Нет, я останусь... Раковины поищу...

А когда они ушли, тоже побежал через дамбу. Сам по себе...

Лён побродил по пестрым улицам, по шумному рынку. Проиграл две серебряные монетки жуликоватому парню, который дурил голову обступившим его людям с помощью пластмассовых стаканчиков и шариков.

Лён отлично видел хитрости этого мошенника и мог бы легко обставить его. Но это вызвало бы подозрение. К тому же у парня наверняка вертелись рядом дружки...

А монеток было не жаль. Денежный запас, который Лён получил в школе и держал в потайном кармане у пояса, не был израсходован и на треть.

И все же Лён поторговался с теткой, которая продавала арбузы, — так, чтобы не выходить из роли. И торговка эта, спешившая домой, уступила самый большой арбузище буквально за гроши.

— Кушай на здоровье, да не лопни. Люблю таких, у меня племянник конопатый, вроде тебя...

Что она сказала бы, увидев «конопатого» в парадной форме, при аксельбантах и тканом золотом поясе?

Лён притащил арбуз на бастион и увидел Зорко, который жарился на парапете и раскладывал раковины...

Вечером, когда опять сидели на каменном ограждении — лицом к морю, — Зорко сказал:

— Я придумал имя для той большой раковины...

— Какое, Зорито?

— «Камин»... Знаешь, почему? Потому что она снаружи серая, как камень, а внутри оранжевая, будто там огонек...

— Похоже, — согласился Лён. — Зорко, а ты знаешь, что такое «камино»? Не «камин», а «камино»...

— Наверно, круглая печка, — хихикнул Зорко и поежился. Он был без голландки, а с моря потянуло ночной свежестью.

— Сам ты печка... «Эль камино» по-испански значит «дорога»... В том интернате, где я жил до военной школы, была одна воспитательница, не похожая на других. Добрая. За это ее потом прогнали... Звали ее Камилла. Похоже на «камино», верно? Она рассказывала нам про Дорогу...

— Про какую? — шепотом спросил Зорко. И придвинулся вплотную к теплому Лёну. Тот ладонью прикрыл его колючее плечо.

— Про Дорогу, которая среди звезд. На нее люди уходят после жизни на Земле...

— Бабушка говорила, что они уходят в рай или в ад. Кто что заслужил...

— Может быть... Но есть еще Звездный тракт. Иногда он тянется прямо через космос, и звезды рядом с ним — совсем маленькие. Ну, как Динкины сережки... Не хихикай, балда... Их можно потрогать руками... А иногда он похож на простую земную дорогу. Это где как. Он же бесконечен, там бывает всякое...

— А зачем этот тракт?

— Вообще-то он называется не тракт, а именно Дорога... Зачем? Там встречаются все, кто потерял друг друга в этой жизни. Те, конечно, кто хотят. И кого ищут...