Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 111
— И можно встретить родителей?
— Запросто... Неизвестно только, долго ли надо идти. Но это не так уж важно, времени там у каждого сколько хочешь. Вернее, его там просто нет...
— Как у невидимого Ермилки?
— Что?.. Да, правильно! И вот ты идешь, идешь и когда-нибудь встречаешь тех, кого ищешь... Может, даже тех, кого на свете не было...
— Как это?
— Ну... вот у меня должен был родиться брат. Мама умерла, когда ждала ребенка. И сделалось, что ни ее, ни брата... А теперь он был бы такой, как ты...
Зорко перестал дышать и придвинулся еще чуть-чуть. Лён продолжал полушепотом:
— А там, на Дороге... там может получиться, что мой брат есть. Там исправляются всякие несправедливости судьбы.
— Хорошо бы... А это правда?
— Так говорила Камилла...
— А ты веришь?
— Пожалуй, да...
Облака совсем догорели, растворились во тьме. Это была узкая гряда, она не закрывала ни зенита, ни горизонта. В зените опять белыми гроздьями вызревали звезды. У горизонта доцветала бледно-зеленая полоска. А над ней висел запрокинувшийся месяц.
Скоро месяц совсем съехал к горизонту, порозовел и должен был вот-вот коснуться воды. Наверно, всей природе казалось, что это очень важный момент. Даже цикады притихли.
Зорко повозился под ладонью Лёна и шепнул:
— Месяц похож на малыша, который собрался купаться. Вода в ванне горячая, вот он и присаживается осторожненько... Я помню, как меня мама купала.
— Тебе хорошо...
— Почему?
— Всегда хорошо, когда помнишь что-то такое... А я помню только казенные бани, там осторожничать некогда: скорее, скорее... Зорко, а когда он коснется воды, она зашипит.
— Почему?
— Потому что на самом деле не вода, а он горячий...
— Ага! И ему приятно охладиться, верно?
— Конечно! Он перегрелся на своей вахте в небе... Вот он все глубже, глубже и повизгивает от удовольствия...
— А кругом пар...
— А рыбы и медузы расплываются в панике...
— Сперва расплываются. А потом опять все ближе, ближе, ближе... Они же любопытные, морские жители... А месяц — он как светящаяся подводная лодка. И всякая морская живность может на него забраться, в его лунные кратеры. Они на нем — как оспины...
— Точно! И вся эта подводная братия путешествует на месяце, пока он плывет через океан! Ему ведь надо успеть к другому краю, чтобы взойти через полсуток...
— Да! Лён!.. А когда он опять начинает выползать в небо, они перепуганно плюхаются с него в воду. Медузы, морские коньки, камбалы...
— И русалки...
— Похожие на Динку, некоторые в очках... Ничего, что в очках, все равно симпатичные...
— Ой, кого-то сейчас за вихры и в воду...
— He-а... А с нижнего конца месяца, с его подбородка — дельфин. Бултых!..
— И всякие водяные змеи и крысы...
— Нет! Крыс не надо...
— Боишься?
— Ага... Лён, я их правда боюсь...
— Ничего. С возрастом пройдет.
— Это с возрастом. А мне надо сейчас...
— Что тебе надо? — Лён с удивлением убрал руку с Зор-киного плеча. Тот поставил пятки на парапет, съежился.
— Лён... Я хотел попросить...
— О чем?
— Вообще-то я не должен про это говорить... Но, Лён, они там и правда живут, в подвале. А мне надо туда...
— В каком подвале? Что тебе там нужно? Вот скажу Динке, чтобы она тебя, как Ермилку...
— Да нет, Лён, я не шучу... Мне обязательно надо туда. Это в том районе, где вокзал, в развалинах за старыми банями... Я не могу тебе больше ничего сказать. Может, потом скажу... Ты ничего не спрашивай, а просто сходи со мной завтра, ладно? Лён...
— Ладно, — сумрачно согласился Лён. С ощущением чего-то надвинувшегося, недружелюбного.
— Понимаешь, там вода и они в ней плавают... — Зорко тряхнуло дрожью. — Противные такие. Одна чуть не цапнула...
Утром Зорко сказал, что идти в подвал надо под вечер. И потом весь день виновато отводил глаза. А Лён, хотя и скребло на душе, делал вид, что все обыкновенно.
Искупались, вдвоем сходили на рынок, поболтали с Динкой, которая забежала всего на полчаса:
— Завтра в школе такой ответственный диктант! Надо готовиться... Кстати, вам не пора подумать о школе? Или всю жизнь будете неучами?
— Куда мы без документов-то, — буркнул Лён.
— Можно что-то придумать...
Но на сей раз думать ей было некогда, убежала. Зорко и Лён перевели дух.
В пять часов Зорко сказал, что пора. И потупился.
— Лён... Ты только не расспрашивай...
— Да ладно, ладно! Не переживай.
Развалин, похожих на обгорелый замок, достигли через полчаса. Они темнели за путями и составами товарной станции. Зорко и Лён пробрались под вагонами, перешли рельсовые стрелки. Перелезли через рухнувшие известняковые блоки. На развалинах желтела сурепка и проглядывали синие звездочки цикория. Трещали кузнечики. Не цикады, а обыкновенные маленькие кузнечики. Прыгали из-под ног.
Зорко, виновато оглядываясь, лез через камни впереди Лёна. И наконец привел его к щели в разрушенной стене. Щель была скрыта наклонной плитой и кустарником с узкими твердыми листьями. Зорко первым пролез в щель. Вытащил откуда-то фонарик. В электрическом свете заблестела черная вода.
— Надо идти туда...
— Что ж, идем, — натянуто согласился Лён. Голоса ше-лестяще расползлись по подвалу. Лён первым ступил в воду — он был босиком. Вода оказалась неожиданно теплой и маслянистой. По ней разбежались слепящие зигзаги. Зорко сбросил сандалии и тоже сошел с каменного уступа. Ему было до колен.
— Лён, надо вон в ту сторону... — Зорко лучом показал в глубь подвала. Вдали высветилась изогнутая толстая труба с вентилем. Вентиль был с бородкой ржавчины.
— Надо так надо... — Лён пошел вперед со смутным сознанием, будто делает что-то ненужное, даже вредное. Но не бросать же Зорко!.. В правой руке Лён держал подобранную заранее палку. И несколько раз бил ей по воде, когда черную поверхность рассекали узкие блестящие тела.
Жуть какая! Бедняга Зорко, неужели он ходил тут один?
И з а ч е м ходил?
Впрочем, Лён обещал не расспрашивать. Слово есть слово... Дошли до трубы. Зорко покачнулся, вцепился в вентиль. Сунул за трубу пальцы, что-то взял там (наверно, на обойме вентиля был крючок).
Потом Зорко совсем отвернулся от Лёна. Загородил спиной руки. Зоркины заштопанные локти суетливо двигались.
Скоро к Зоркиным ногам посыпались бумажные клочки — мелкие, как рыбья чешуя. Упали половинки крошечного пластмассового футляра. В точности такого же, как тот, взятый под лестницей. Закачались среди электрических зигзагов, будто яичные скорлупки.
Лён смотрел на них горько и отупело.
Зорко дернул его за безрукавку.
— Лён, все... пошли...
И они пошли.
Молча выбрались на солнце. Оно, это несчастливое солнце, было уже невысоким, желтым.
Без слов они пробрались через пути, вышли на Привокзальный бульвар — тихий, малолюдный.
Лён молчал с холодным камнем в душе.
— Лён... Ты обещал ни о чем не спрашивать.
— Я и не спрашиваю.
— Но ты молчишь, будто обиделся...
— Я не обиделся. Я... Зорко, ты иди один. Мне надо тоже... одному. По своему делу. Скажи старику, я вернусь к ужину. — И пошел.
И чувствовал, что Зорко смотрит вслед с испуганным вопросом. Но не оглянулся.
Никакого дела у Лёна в городе не было. До заката он просто слонялся по улицам. А мысли толклись, толклись... И в каждой мысли было одно — д о г а д к а.
В сумерках Лён вернулся в крепость. И постарался вести себя как обычно. Получалось плохо, он соврал, что болит голова.
— У меня тоже, — шепотом сказал Зорко. Правда или нет — не поймешь.
Спать легли раньше обычного.
Они ночевали в низком каменном помещении с полукруглой амбразурой — бывшем орудийном капонире. На железных матросских койках, на тюфяках, набитых высохшей морской травой. Вместо простыней — старые сигнальные флаги...