Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 57

Тогда я за спиной услышал хриплый вскрик. Мама стояла у дверного косяка и держалась за горло.

— Что с тобой? — Я кинулся в комнату с балкона.

— Ромочка... ты...

Что я?.. И только сейчас понял — я на ногах! На ногах дома, а не в далеких лунных краях. Я — иду!..

От неожиданности упал я на колени, но сразу опять встал.

Левое колено отчаянно болело.

Если бы вы знали, какое это счастье — живая боль в разбитой коленке...

Ну, а дальше началась сплошная медицина. Через час у нас дома была куча докторов. Это в нынешние-то времена, когда обычно «Скорой помощи» и участкового врача не дозовешься!

Главным был профессор Воробьев (настоящий профессор, в очках, с седой бородкой и вежливыми манерами). Он утверждал, что случай феноменальный.

— Да-да, бывало такое и раньше, в итоге сильнейшего стресса, но чтобы вот так сразу восстановились все функции...

С ним одни соглашались, другие почтительно спорили. Всякие научные слова сыпались. Меня ощупывали, простукивали, заставляли двигать ногами и рассказывать, как это случилось.

— Не знаю, как... Вдруг толкнуло что-то. И я встал...

Я не говорил про самолетик.

Среди медицинских лиц (вернее, позади них) мелькало бледное перепуганно-счастливое мамино лицо.

— Коллеги, здесь необходим комплекс исследований. Ваша гипотеза, уважаемый Эдуард Афанасьевич, весьма оригинальна, но требует проверки.

— Анна Гавриловна, позаботьтесь, чтобы полный рентген...

— Коллеги, а не даст ли облучение нежелательный эффект?..

«Не даст! — смеялся я про себя. — Потому что Сережка меня не забыл! А законы Туманных лугов и Заоблачного города теперь действуют и здесь!..»

Вечером я оказался в госпитале при филиале Медицинской академии (есть у нас в городе такой, научный). В маленькой, но совершенно отдельной палате — будто генерал или депутат какой-нибудь. Это профессор Воробьев позаботился. Не ради меня самого, конечно, а чтобы удобнее было исследовать и наблюдать.

И наблюдали, исследовали, всякие анализы брали. Наконец доктор Анна Гавриловна сказала, что «ребенка совершенно замучили» и что «так и у здорового человека ноги могут отняться».

Но я не чувствовал себя замученным. Я просто не обращал на все медицинские дела внимания, словно это не со мной происходило. Я был окутан облаком счастья и ждал ночи. Потому что не сомневался нисколечко: Сережка отыщет меня, придет.

В девять вечера мне дали стакан кефира и велели «ни о чем не думать и спать». Я послушно улегся. Палата была на первом этаже, окно выходило в сад. Там сперва золотились от заката листья, потом загустели сумерки. И тогда из кустов появилась темная гибкая фигурка...

Окно не открывалось, но в нем была широкая форточка, я ее распахнул. Сережка скользнул в палату без единого шороха. Мы сели на кровать, обняли друг друга за плечи и сидели молча минут пять.

Наконец я спросил:

— Ты тогда сильно обиделся, да?

— Обиделся... А главное, испугался.

— Чего?

— Что тебе больше не разрешат дружить со мной...

— С какой стати?!

— Тише... Мне так подумалось. Ну, и вот такая смесь... обиды и страха. Я ушел на пустырь за разбитой домной. Помнишь? И превратился в самолет. И взлетел оттуда среди бела дня... И летал, летал, пока не измучился. А потом чувствую — обратно превратиться не могу. Будто закостенел от всего от этого...

Ну, какая же я скотина! Горевал, терзался — и все из-за себя! Из-за того, что Сережка покинул меня\ И даже в голову не пришло, что с ним, с Сережей, может случиться беда!

— Ты меня прости... — выдавил я.

— За что?! Ведь это ты меня спас! Взял в руки и будто согрел! Я оттаял. Вылетел из окна, и почти сразу... Потом прибежал к тебе, а у тебя там... целый медицинский симпозиум...

— Сережка... Не я тебя, а ты меня спас. Когда я рванулся, чтобы тебя подхватить...

Он посопел, повозился рядом со мной.

— Когда-нибудь все равно это должно было случиться...

— Почему?

— Это была главная цель.

— Какая цель? — почему-то испугался я. — Чья?

Он молчал.

— Сережка! — Меня наконец осенило. И тряхнуло нервным ознобом: — А ты... ведь нарочно поехал по столу! Чтобы я бросился на помощь! Да?

Он тихонько дышал рядом.

— Да?! — повторил я.

— Да...

— А если бы я не успел? Ты смог бы взлететь?.. Говори.

Я почувствовал, что он качнул головой: не смог бы...

— Атам... когда штопор... ты это тоже нарочно? Орал: «Жми на педаль!»

И опять он кивнул, будто признавался в какой-то вине.

— А если бы я не нажал... ты сумел бы выйти из штопора?

Он проговорил еле слышно:

— Не... Но ты не бойся, с тобой ничего не случилось бы.

— А с тобой?! С тобой-то что было бы?

Тогда он сказал жестковато, будто отодвинулся:

— А что бывает, когда разбивается самолет...

Я впервые в жизни почувствовал злость на Сережку. Сильную. Смешанную со страхом:

— Какое ты имел право?! Так рисковать!..

— А как без риска? Иначе тебя на ноги было не поставить...

Я чуть не разревелся.

— Дурак! А зачем мне ноги, если бы тебя не стало?!

— Ну-у... — Сережка опять словно отодвинулся. Сказал, будто взрослый ребенку: — Это не страшно, ты привык бы... Вспоминал бы иногда, а потом стало бы казаться, что я тебе просто приснился в детстве. По сути дела, так оно и есть...

Я хотел возмутиться, а вместо этого — новый страх:

— Почему... «так оно и есть»? Ты с ума сошел?

— Ничуть... — грустно усмехнулся в сумерках Сережка. — Ты потом поразмышляешь как следует и поймешь, что сам меня выдумал. Специально, чтобы спастись от болезни.

Я молчал. А душа моя барахталась в тоскливом страхе, как утопающий в холодной воде.

И все же я выцарапался, выбрался из этой глубины.

— Ну-ка, повернись... — И дал кулаком по Сережки-ной шее.

— Ой!.. Ты что, балда! Спятил?

— Больно? — сказал я с сумрачным удовольствием.

— А ты думал!..

— А разве придуманному бывает больно?

Сережка неловко засмеялся, потирая шею.

— Ненормальный... Я же не в этом смысле.

— А ты скажи, в каком! Я снова дам. В том самом...

— Сразу видно, выздоровел, — пробурчал он.

— Ага...

— Ну, ладно. Просто я хотел тебе сказать...

— Что?

— Понимаешь, какое дело... Теперь нам придется видеться не так часто. Все реже и реже...

— Почему?!

— Потому что... дело сделано. Ты на ногах, у тебя начнется другая жизнь. Как у всех. Школа, новые друзья... Станешь учиться на художника...

— С чего ты взял?

— Знаю... Я же видел твоих голубков. Они залетали в Безлюдные Пространства. У тебя талант живописца...

— Сережка! Но я не хочу... жизни как у всех. Не хочу без Пространств. И без тебя...

— Пространства никуда от тебя не денутся. Они... появятся на твоих картинах. И ты сквозь картины сможешь попадать в них!

— А ты? Ты-то куда денешься?! — спросил я отчаянно.

— Да никуда. Просто... буду улетать все дальше. И возвращаться реже.

— Я понимаю... — это вырвалось у меня с новой тоской. С беспомощной. — Конечно... Я эгоист, нытик, маменькин сынок. Зачем тебе такой друг... Ты не мог меня бросить, пока я был инвалид. А теперь... совесть у тебя будет чистая.

Он опять вздохнул по-взрослому:

— Глупенький. Разве в этом дело...

— А в чем? В чем?!

— Тише... Просто жизнь идет по своим законам. И в Безлюдных Пространствах, и на обычной земле.

— На кой черт мне такие законы!.. Тогда я не хочу... быть с ногами. Хочу... обратно! Лишь бы вместе: я и ты!

Я тут же замер: вдруг и правда ноги онемеют снова? Но они оставались живыми.

Но если бы и онемели... то... Я сквозь зубы повторил:

— Пусть все будет, как раньше. Не хочу, чтобы мы с тобой «все реже и реже...».

Очень тихо и поспешно, как бы соглашаясь с капризным малышом, Сережка проговорил: