Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 58

— Хорошо, хорошо, будем как раньше. А с ногами твоими ничего не случится.

— Ты... это правда?

— Правда, правда... — Он погладил меня по плечу.

— Не уйдешь насовсем?

— Не уйду, не бойся... Думаешь, мне самому хочется?

— А тогда зачем ты...

Он не ответил и змейкой скользнул под кровать. А оттуда:

— Ложись...

Я услыхал за дверью шаги. Дежурная медсестра шла проверять: в порядке ли «необычный» больной? Я юркнул под одеяло, задышал, как спящий. Она постояла на пороге, притворила дверь.

Сережка выбрался. И теперь это был прежний Сережка.

— Давай смотаемся на то поле, где идолы? Там появились лунные привидения рыцарей, устраивают турниры! Прямо театр!

— Давай... ой, а если сестра заглянет опять?

— Да она теперь улеглась на своем дежурном диванчике до утра... Ну, а если увидят, что тебя нет, скажешь потом: удирал погулять в ночном саду. Для успокоения нервов...

С той поры так и повелось. Днем — процедуры, консилиумы, ощупывания, прививки, а ночью — полеты с Сережкой.

Он больше не заводил разговора о расставании, и скоро я почти забыл о той ночной беседе. Потому что столько было всяких приключений! Мы открывали новые лунные страны, где трава, камни и вершины холмов искрились фосфоричной пылью и отливали перламутром. Лазали по развалинам крепостей. Видели тени рыцарей, которые сшибались в бесшумных поединках. Наблюдали (правда, издалека) за настоящими кентаврами. Купались в теплом ночном озере, где жили большие белые цапли... несколько раз добирались и до Заоблачного города. Теперь-то Сережке не нужно было нести меня, я сам бодро шагал по пружинистым доскам.

Один раз в Городе был карнавал — с фейерверками, оркестрами, каруселями и громадными воздушными шарами. Шары эти, освещенные прожекторами, висели в небе, словно разноцветные планеты. Сережка раздобыл где-то два маскарадных пестрых балахона, и мы веселились в костюмированной толпе. А потом балахоны нам надоели, и мы оставили их на той скамейке, где я сидел при первом появлении в Городе.

Мимо нас пробежала стайка мальчишек и девчонок. И вдруг одна девочка — в черном платье со звездами и в черной полумаске — остановилась:

— Ой! Здравствуйте, мальчик! Значит, вы поправились? Как замечательно...

— Да... спасибо. Это ваше эскимо помогло!

Она засмеялась и убежала.

— Сережка... А почему мы никогда не берем с собой Сойку?

И опять мне подумалось, какая же я скотина.

— Ничего, Ромка, успеется. У тебя еще будет время.

Это меня царапнуло: почему «у тебя», а не «у нас»? Но тут меня и Сережку закружила толпа с фонариками, и тревожные мысли позабылись.

...А с Сойкой мы, конечно, виделись. Она часто приходила ко мне в госпиталь. Она подружилась с моей мамой, и они иногда появлялись вместе. Мама была веселая, много рассуждала, какая теперь начнется у меня замечательная жизнь, как я буду учиться в нормальной школе, как начну заниматься спортом, если разрешат врачи («А профессор говорит, что разрешат!»).

Сойка разговаривала мало. Сидела рядом, подсовывала мне то яблоко, то банан и смотрела молча. Но так по-хорошему...

Сережка днем появлялся редко: то ему картошку надо было окучивать, то следить, чтобы отец не «загулял» с приятелями после получки. То тетушке помогать во всяких делах... Но мы не огорчались. Нам хватало ночных путешествий.

Однажды профессор Воробьев разоблачил меня.

— Сударь мой! А откуда у вас на ногах столь восхитительные свежие царапины и почему к ним прилипли травинки?

Пришлось «признаться», что по ночам выбираюсь в сад.

— Я там играю в индейцев. Сам с собой.

— Ве-лико-лепно! Коллеги! Это говорит, что держать пациента в нашем заведении дальше не имеет смысла! Не правда ли?

Была уже середина августа.

Наша квартира показалась мне такой солнечной, такой просторной! Может, потому, что исчезло громоздкое кресло на колесах, которое раньше всегда было перед глазами...

— Рома, смотри, я купила тебе костюм для школы. Примерь...

Я примерил... Здорово! Это был мой первый настоящий костюм. Раньше-то я в холодное время носил или спортивные штаны и фуфайки, или пижаму... Теперь я вроде бы как первоклассник! Первый раз в настоящую школу! Как там будет? Наверно, чудесно!..

Как там было на самом деле — это особый разговор. А в те дни я жил с ощущением праздника: все в новинку, все радует!

Лишь одного я побаивался: вдруг мама спросит, куда девался самолетик. Что я скажу? Как объясню?

Но мама про самолетик — ни словечка. То ли забыла о нем, то ли понимала, что не надо пока этого касаться.

К тому же была у нее своя забота. Немалая.

— Рома... Вот краски, заграничные. Смотри, какой великолепный набор. Только...

— Что?

— Не знаю, как ты отнесешься. Их просил передать тебе Евгений Львович... Он очень сожалеет обо всем случившемся и признает, что вел себя глупо, по-ребячьи... Вся эта нелепая история с сережками...

Я вмиг набычился:

— Разве только в сережках дело?

— Я понимаю... Но то свидание ночью... Он говорит, что это была «дикая случайность»...

— И ты веришь!

— И я верю, — беспомощно сказала мама.

И мне даже глаза обожгло от жалости к ней.

— Ма-а... ну, чего ты? Ну, в конце-то концов он же твой... друг, а не мой. Ты и решай.

— А ты... не будешь смотреть на него волком?

Я переспросил себя.

— Волком не буду... раз ты его простила.

Мама сказала одними губами:

— Если любишь, как не простить...

Я молчал. Что тут скажешь-то?

— Рома, а краски? Ты возьмешь?

— Ладно уж. Ради тебя... Только знаешь что?

— Что, Ромик?

— С Сережкой ему лучше все-таки пока не встречаться.

Сережка теперь часто приходил к нам домой. Днем. По ночам стали мы летать гораздо реже. Видимо, утомились, хотя и не признавались в этом друг другу. Зато мы в эти дни уходили на любимые места: на заброшенную заводскую территорию, в переулки неподалеку от Потаповского рынка и на берег заболоченного Мельничного пруда.

Иногда одни, иногда с Сойкой.

Сойкина бабушка получила добавку к пенсии и расщедрилась: купила внучке костюм «чунга-чанга». Майка и штаны — все в картинках с пальмами, обезьянами, туземными лодками и крокодилами. Сойка зачем-то коротко остригла волосы (сама!) и теперь была похожа на белобрысого тощего пацана. В платьице с рисунком из листьев и с длинными волосами она мне нравилась гораздо больше, но я ничего не сказал.

Сойка полюбила бродить с нами по заводским пустырям. К концу лета сорняки разрослись там, как лес. Даже лебеда вымахала по пояс. У нее были крупные листья с серебристой изнанкой. Эта изнанка оставляла на загорелых ногах алюминиевую пыльцу. А с лицевой стороны листья лебеды начинали краснеть.

Сойка сказала однажды:

— Смотрите, лебединые листья уже, как осенью.

Во мне будто отдалось: «Лебединые листья... лебединая песня лета...» Но пока было еще очень тепло. Август стоял тихий, безоблачный. Покой лежал на Безлюдных Пространствах. Они чего-то терпеливо ждали, но знали: это случится не скоро.

— Мама и папа обещали осенью забрать меня к себе, — шепотом сообщила Сойка. — А теперь пишут, что денег нет на билеты...

Я подумал, что это, может быть, и хорошо. Грустно было бы расставаться с Сойкой. Сережка тут же глянул на меня. В его глазах читалось: «Тебе-то грустно, а ей здесь каково? Ты подумал?»

Ох, я по-прежнему был эгоист.

...Однажды мы оказались на заводской территории без Сойки, вдвоем. Бродили, болтали обо всем понемногу.

Сережка вдруг сказал:

— Видишь, я был прав.

— Ты о чем это?

— Когда говорил, что будем встречаться реже...

— Неправда!

— Но ведь так получается. Ночью уже почти не летаем...

— Мы будем! Опять!

— Но уже не так часто. И мы тут не виноваты. Просто нельзя все время жить одними и теми же радостями.

Так по-взрослому у него получилось: «одними и теми же радостями».