Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 59

И снова пришла ко мне тоска. Как тогда, в больнице. Но уже не такая беспомощная.

— Если тебе надоело... если хочешь уйти, так и скажи.

— Да не хочу я. Но понимаешь, появляются другие дела. Может, еще кого-то надо будет спасать. И мне, и тебе. Не только друг друга...

«Не вертись, не придумывай, — хотел ответить я. — Осточертел я тебе, вот и все...» Но только выдавил:

— Из меня-то... Какой спасатель?

— У тебя тоже есть цель. Чтобы помочь...

— Кому?

— А Сойке?

— А при чем тут я? — Это вышло у меня совсем похоронно. — Ты умеешь спасать и помогать в тыщу раз лучше.

— Но она-то... она для себя придумывала не меня, а тебя.

Как ни грустно мне было, но я все же попытался дотянуться — чтобы кулаком по шее. Сережка засмеялся. Отскочил.

— Врешь ты все, — уныло сказал я. — Без тебя ничего хорошего не будет. Ни у меня, ни у Сойки, ни вообще...

— Почему?

— Потому что... — Я хотел взорваться, крикнуть: «Потому что без тебя не смогу, сдохну от горя! Потому что лишь при тебе я способен на что-то хорошее!» Но осекся. Не решился.

Пробормотал, глядя на свои измочаленные кроссовки:

— Потому что ты — самолет...

— Подумаешь! Ты тоже будешь самолетом!

Он шел впереди, говорил, не оглядываясь. А теперь обернулся. Я замер. Он тоже. Затем шагнул ко мне, положил на плечи ладони. Он не улыбался, но глаза его были удивительно ласковые. Наверно, такие бывают у любимых братьев (хотя я не знаю точно, ведь я рос один).

— Ромка, пора. Это нетрудно, если захочешь. Я научу...

Оказалось, что это и правда нетрудно...

Ну, наверно, такое может получиться не у каждого. Поэтому, если у вас не выйдет, не обижайтесь. Тут необходимо, чтобы у человека был уже опыт полетов над Безлюдными Пространствами. А главное — чтобы рядом был друг, который еще раньше научился превращаться в самолет...

Все произошло быстро. Потому что я сразу поверил, смогу! Я зажмурился, раскинул руки и... стал самолетом.

Я увидел себя сразу всего. Как бы изнутри и со стороны — одновременно. Видел и чувствовал каждый винтик мотора, каждую заклепку обшивки. Я сделался таким самолетом, на каком летал в своих прежних снах. Маленький биплан — с двумя парами крыльев (верхние — сплошная плоскость, которая проходит над кабиной), с тугими черными колесами, с легким хвостовым оперением и с лобовым стеклом, похожим на половину прозрачного пузыря.

Лебеда щекотала мои накачанные шины, теплый ветерок скользил по крыльям, а мягкое августовское солнце грело красно-желтую обшивку. Да, я был покрыт лимонной и алой краской. А на лопасти руля — белый круг и в нем голубая морская звезда. А на борту — буква и цифра: «L-5». Как раньше! И как у Сережки!

Сережка был уже в кабине. Трогал ручку управления, осторожно давил кроссовками на педали.

Я шевельнул элеронами и рулем, напряг стартер — сейчас крутану пропеллер. Сказал через динамик:

— Сережка, я хочу взлететь. Тут хватит места для разгона!

— Потерпи. Днем опасно, по себе знаю. Всякие службы наблюдения, ПВО... Прежде, чем уйдешь в Пространства, шум подымут.

И я скрутил в себе нетерпение.

Вечером я отпросился в гости к Сережке — с ночевкой. У него была в сарае летняя комнатка, похожая на каюту. Для независимой жизни. Мама повздыхала и отпустила. Она боялась за меня, но понимала: мне пора делаться самостоятельным.

— Надеюсь, вы не будете выкидывать там никаких фокусов...

Знала бы она...

Мы давно уже не взлетали со школьного стадиона. Ведь я теперь «на своих двоих» легко мог добраться до Мельничного болота, а там взлетная площадка не в пример лучше.

Около десяти вечера мы оказались на песке. Вечер был черный и звездный, без луны. Мохнатые и невидимые, будто сгустки темноты, чуки разожгли костры. Славные они были, эти чуки, — добродушные, всегда готовые помочь. Меня они уже не стеснялись, ласково терлись о ноги косматыми головами.

Огни разгорелись, и я опять стал самолетом. Задрожал от нетерпения.

— Сережка, садись в кабину!

— Ладно! Только я на один полет, для страховки!

Я пустил ток — от аккумулятора к стартеру. Тот качнул мой двухлопастный винт. Радостно дрогнули цилиндры от горячего толчка вспыхнувшей бензиновой смеси. И еще, еще... И вот — азартная дрожь ожившего мотора, и похожее на счастье тепло... А вдоль всего тела — струи воздуха от стремительного винта.

Пропеллер неудержимо потянул меня — легонького, крылатого: скорей, скорей, вперед! И страшно, и не удержишься. Да и нельзя удерживаться — ты же самолет!

Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой... Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками... И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель — это на одном уровне и по кругу. А здесь — вперед и в высоту!

...И вообще это очень трудно — сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет.

Главное отличие от человеческих ощущений — то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, а послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья....

А еще — живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор — сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска,- словно бежишь над пропастью...

Сережка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом:

— Хорошо... Молодец, Ромка...

Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над

Туманными лугами — здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара...

Затем я сам, без Сережкиной подсказки, сел среди костров. Сережка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем — он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет — крыло к крылу — был длинным и счастливым...

...Несколько вечеров подряд я уходил ночевать к Сережке. Мама вздыхала, но не спорила. И, может быть... может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги...

Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел.

Но как раз в тот день Сережка мне виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Сережка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку.

— А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью?

Сережка отвел глаза.

— За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета.

Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей.

— Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать!

— Разве же тебе разрешат?

Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно.

Сережка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой.