Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 62

В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава.

Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял — это Старик.

Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами:

— Спасибо.

— Давай сядем, Рома, — сказал Старик глуховато.

Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был... Ох, мама!

Старик сел рядом.

Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски:

— Сильно грохнулся?

— Еще бы... Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они...

— Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж...

— А на самом деле, что это такое?

— Как вам сказать... Подвижные участки закрытого поля.

— Зачем они? — спросил я хмуро.

— Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо.

— А кто сунулся, того башкой в землю. Да? — Я чувствовал, что начинаю ненавидеть Старика.

Но он ответил мне мирно.

— Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел. Вы в чем-то и сами виноваты...

Я сник. Прошептал:

— Теперь я уже не смогу быть самолетом?

Старик вздохнул:

— Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас повреждено крыло. Скажите спасибо, что хоть рука на месте...

— И нельзя починить? Крыло-то?

— В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода. А как это сделать? К тому же такой ремонт — на один раз. Когда станете мальчиком, а потом вновь самолетом, окажется, что крыло опять искорежено... Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с этим... с вашим другом.

Тогда я спросил в упор:

— Почему вы не любите Сережку?

— Я? — отозвался он с грустной усмешкой. — Не люблю? Кто вам сказал?

— Но вы же прогнали его!

— Да. Чтобы уберечь...

— От чего?

— От... его торопливости. Он, сам того не понимая, позволял себе такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда не следует... вроде вас... Он, безусловно, талант, но он ломал весь налаженный механизм. Мы пытаемся соединить в систему все Безлюдные Пространства, создать стройную теорию, построить модель, и вдруг... Представьте себе посудную лавку, а в ней...

— Вот уж неправда! Сережка — не слон!

— Я не сказал про слона. Представьте... этакого кенгуренка, который не желает умерить свою прыть и ничего не знает о ценности тончайших бокалов и фарфоровых ваз, которые стоят повсюду... Впрочем, я несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель.

— Какая?

— Поставить на ноги некоего Рому Смородкина... И этой цели он блестяще достиг... Но он пошел дальше — повел Рому за собой в неведомые миры. И тут вы оба не рассчитали...

— Он не виноват!

— Никто не виноват, Рома. Я не об этом...

Старик замолчал. Я вдруг подумал: он вежливый такой, говорит мне «вы», но ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном, а трубочным табаком и... да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть, Старик смазывает этим маслом громадные механизмы, которые поворачивают Вселенную?

Я спросил осторожно:

— Скажите... Вы — Бог?

Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся.

— Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я один из многих, кому поручено разобраться в этой каше из многомерности и параллельности миров. А конкретно — с Безлюдными Пространствами. Одна из самых трудных задач — отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень похожи, они покинуты людьми. Но мертвые пространства — это те, куда нельзя вернуться. Они смертельны для людей....

— Это после взрывов реакторов? И бомб?

— Да... А Безлюдные Пространства ждут чего-то и кого-то... На первый взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная территория, но если присмотреться — она не мертва. Есть в ней ожидание. А какое?.. Это все не- ясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные Пространства, как заметное явление, возникли неожиданно, и надо понять — зачем?

— Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями?

Он опять засмеялся:

— Ну, эта задача не из трудных... Кстати, ведь и вы пробились между ними. Хотя и не без урона.

Да! Только тут я сообразил, что я — на заброшенной территории. Все же прорвался. Но... что из того?

Так я и спросил:

— А что из того? Какой прок?

— Ну, кое-что все-таки есть. Например, на берегу реки у деревни Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда.

— Это хорошо, — вздохнул я. И подумал: «Но никогда я уже не взлечу на собственных крыльях».

Старик, разумеется, прочитал мою мысль.

— Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились.

Да, я не разбился!

Не верьте, если вам скажут, что Рома Смородкин двенадцати лет погиб в катастрофе. Чушь!

Я под утро вернулся домой, мама еще спала. Я запрятал подальше разодранные штаны и тоже лег спать.

И дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за годом. Я закончил школу, потом художественное училище, институт. Стал художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым — после того как наша группа получила премию за оформление главного павильона Ратальского космопорта.

Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве звали Сойкой. И у нас родилась дочка Наденька — славная такая, веселая. Любительница красок и фломастеров — вся в папу. Мама моя души не чает во внучке.

Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вскоре уехал из нашего города. Знаете, за кого она вышла замуж? За дядю Юру!

Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподалеку, стал захаживать в гости, и вот... Не знаю, появилась ли у мамы к нему большая любовь, но поженились и живут славно...

Как видите, все со мной хорошо, вовсе я не разбился!

Случилось гораздо более страшное.

Разбился Сережка.

Он погиб в том самом году, когда мы познакомились. В детстве. В сентябре.

Тогда по южным границам там и тут гремели гражданские войны (словно людям хотелось оставить на Земле побольше Безлюдных Пространств). И вот Сережка надумал помочь там кому-то. Или продукты сбросить беженцам, или, может, малыша какого-то вывезти из-под огня. Не знаю, он со мной этими планами не делился. Он только насупленным, чужим каким-то делался, когда мы видели на экране «Новости» с южными репортажами.

И однажды он исчез. Дня три я не волновался: всяких дел было по горло — школа, новые знакомства. Но потом встревожился, побежал к нему домой.

Отец был «под мухой», улыбался и молчал, а тетка равнодушно сообщила, что уехал Сережка к бабушке. Не к той, что неподалеку от города, а к дальней, где-то в Краснодарском крае. Там будет, мол, ему лучше...

Уехал? Ничего не сказав? Бред какой-то! Я так изумился, что сперва и горевать не мог по-настоящему.

Нет, что-то здесь не то!

А через день услышал в «Новостях», что над побережьем сбит еще один самолет. Неизвестно чьей ракетой, и сам неизвестный. С непонятными знаками. И показали хвостовое оперение, которое упало на прибрежные камни. С голубой морской звездой на плоскости руля...

Днем я держался. В школу ходил, даже уроки иногда делал. А ночью просто заходился от слез. Старался только, чтобы мама не услышала.

Иногда казалось даже, что сердце не выдержит такой тоски.

Может быть, и пусть? Не могу, не могу я без Сережки! Не надо, чтобы делался он самолетом, не надо сказочных миров и Безлюдных Пространств. Пускай бы только приходил иногда. Живой...

И он пришел. Ну да! Однажды ночью, когда я совсем изнемог от горя, звякнула решетка на балконе. И открылась балконная дверь. И Сережка — вместе с осенним холодным воздухом шагнул в комнату. В старом обвисшем свитере, с пилотским шлемом в руке. Сердитый.