Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович. Страница 71

— А ведь дождь, Демин, перестает. По всему видно — хорошая погода установится!

У костра

Быстро сгущались сентябрьские сумерки. На высоком темнеющем небе уже кое-где робко проступали первые звездочки.

На улицах Орловки — привольного степного села, растянувшегося километра на два, — было шумно и весело.

Усталые, но радостные, громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых: распрягали коней, составляли в козлы винтовки, разжигали костры. А Сережа Курочкин, известный гармонист, достал с воза неразлучную свою гармошку и, присев к костру, заиграл плясовую.

У столпившихся около Курочкина чапаевцев зарябило в глазах от цветистых мехов потрепанной гармошки… Кто-то уже лихо гикнул и пошел вприсядку, гулко топая о землю тяжелыми сапогами.

Освобожденные от белогвардейской неволи крестьяне радушно зазывали в избу красноармейцев, выносили на подносах хлебы, арбузы, дыни. Нарядные голосистые девушки собирались у дворов и заводили песни.

Чапаев, только что отправивший командующему 4-й армии донесение о разгроме противника, обходил расположившиеся на отдых части, торопил поваров с ужином, беседовал с командирами, бойцами.

Когда Василий Иванович остановился у костра, возле которого восседал в кружке гармонист, чапаевцы ужинали.

— Ну как, товарищи, жизнь? — спросил Чапаев, весело оглядывая красноармейцев.

— Хороша, Василь Иваныч!

— Жаркую задали баньку белопогонникам!

— Садись закуси, а то, поди, все некогда да недосуг!

Чапаев присел в кружок. Кто-то подал ему ложку.

— От семьи, Иван, есть какие вести? — спросил он большеголового здоровяка-артиллериста.

Загорелое, в редких оспинках лицо бойца расплылось в добродушной улыбке:

— Есть, как же, Василь Иваныч! Все в добром здравии!

— А сын? Ходить начал? — продолжал расспрашивать Чапаев.

— Мишка-то? Как же, бегает!

Чапаев повернулся к своему соседу, худому белобрысому пареньку с голубыми застенчивыми глазами.

— Тебя, никак, ранило? — спросил он паренька, заметив на рукаве его полинявшей гимнастерки сгусток запекшейся крови.

Паренек вспыхнул, опустил глаза:

— Это утром, в бою… пуля чуть царапнула руку.

— На перевязке был?

— Не-ет, не был… Да все прошло, товарищ Чапаев! — горячо заговорил паренек, поймав на себе недовольный взгляд Василия Ивановича. — Ей-ей, не болит!

— А если заражение будет?.. Сейчас же отправляйся на перевязочный пункт.

Паренек ушел.

Рябоватый артиллерист облизал ложку и, выразительно подмигнув в сторону Сережки Курочкина, все еще трудившегося над бачком с кашей, сказал Чапаеву:

— А у нас, Василь Иваныч, Курочкин жениться собирается.

Чапаев еле приметно улыбнулся:

— Что ты говоришь? Не слыхал!

— Как же! — продолжал артиллерист. — «Как побьем, говорит, всех беляков, так и оженюсь!» В Гусихе, слышь, невеста живет. Настасьей прозывается…

Бойцы засмеялись. Заулыбался и Курочкин, показывая ровные, снежной белизны зубы.

— Эх, и выдумщик же ты, Иван! — незлобно проговорил он, хлопнув артиллериста ладонью по широкой спине.

Тот собирался рассказать что-то еще, но гармонист его перебил:

— Подожди, балагур! У меня к Василь Иванычу вопрос имеется. Такой, знаешь ли…

— Ну-ну, слушаю, — сказал Чапаев. Он любил Курочкина за его храбрость, веселый нрав и неугомонную страсть к раздольным русским песням.

Курочкин погладил ладонями колени и, щурясь от яркого пламени костра, наклонился всем туловищем в сторону Чапаева.

— Скажи, к примеру, Василь Иваныч, — начал он неторопливо. — К примеру, значит, так… побьем это мы всех врагов — и тутошних и тех, которые из других держав нос свой суют к нам, тогда, значит…

— А ты, я вижу, плохо слушал позавчера комиссара, — вступил в разговор артиллерист. — Как он говорил? Разобьем всю контрреволюцию и жизнь мирную начнем строить. И год от году эта наша жизнь все светлее и радостнее будет. Комиссар так и сказал: «Этой светлой дорогой мы придем, товарищи, к коммунизму!»

— И зачем ты меня перебиваешь! — рассердился Курочкин. — Я и без тебя про все это могу сказать… Меня вот какой вопрос мучает… — Гармонист глянул в глаза Чапаеву и прижал к груди свои широкие руки. — Ну-ка, рассуди, Василь Иваныч! Вот мы построим на своей земле светлую коммунистическую жизнь, а как же в других-то державах? Неужто там по-прежнему буржуи-вампиры так и будут кровь сосать из трудового человека?.. Или как?

Чапаев сбил на затылок папаху, почесал за ухом.

— Нет, не бывать этому! — вдруг решительно проговорил артиллерист. — Непременно и в других державах рабочие и крестьяне свергнут буржуев… Тогда уж, ребята, сообща со всеми народами коммунизм на всей земле построим! Верно, Василь Иваныч!

Чапаев кивнул головой.

— А скоро, Василь Иваныч? — не унимался Курочкин,

— Что — скоро?

— Ну, когда, значит, в других державах рабочие и крестьяне советскую власть установят?..

Чапаев наклонил голову и задумался. Немного погодя он негромко произнес:

— Вот Ленина к нам бы сюда… Он бы обо всем рассказал.

Василий Иванович неожиданно выпрямился, поднял голову и широко раскрывшимися глазами посмотрел поверх слабых язычков затухающего костра куда-то в тихую ночную даль.

— Ленин, товарищи, вперед, должно быть, лет на тыщу все насквозь видит! — взволнованно сказал он.

Двое или трое бойцов повернулись назад и тоже поглядели в ту сторону, куда устремил свой взгляд Чапаев, как будто поджидали: не подойдет ли сейчас к костру Ленин?

Несколько минут все молчали. Первым заговорил здоровяк-артиллерист:

— Лежишь это когда ночью и думаешь… обо всем думаешь… о жизни нашей. И так который раз, Василь Иваныч, за сердце возьмет… Неужели, думаешь, не придется мне при коммунизме пожить? Ведь я же за него кровь свою проливаю!

Чапаев поднял руки и, обняв сидевших рядом с ним бойцов, задушевно сказал:

— Доживем, товарищи! Непременно доживем! Это я вам правду говорю… Ну, само собой, постареем малость, без этого уж не обойдешься… Так, что ли, Курочкин?

— Верно, Василь Иваныч! — засмеялся тот и подхватил на руки гармошку: он с полувзгляда понимал Чапаева.

Василий Иванович расправил усы, приосанился и запел звонким, приятным тенором:

Чапаевцы дружно подхватили любимую песню своего командира.

В дороге

Ветер срывал с деревьев омытые дождем листья, и они падали в грязь. Низко над землей ползли грязные серые облака. В лощинах дымился туман.

Шофер вел машину осторожно, огибая рытвины и лужи. Брезентовый верх и слюдяные окна были с большими дырами, поэтому шофер не поднял его. Сырой ветер забирался в кабину, дышал в лицо холодом. Вспоминалось прошедшее лето.

На колени Чапаеву упал багряный лист клена, крупный, чистый, с янтарными капельками дождя.

Василий Иванович смотрел на лист и улыбался. Глазам его представилось синее-синее небо, шелковые нити паутины, плывущие над головой, разодетые в яркие наряды леса, тихие заводи озер с важными, нагулявшими жир утками.

Шофер заметил улыбку Чапаева и тоже улыбнулся.

— Хорошо… — сказал Василий Иванович и стряхнул с шинели лист.

«А Чапай простой человек, душевный», — подумал шофер, вглядываясь в дорогу через закапанное стекло. Вдали показался кустарник. За ним начинался крутой берег мелководной извилистой речки.

— До Ташлина доехали, — сказал Чапаев, двигая уставшими от долгого сиденья ногами.

— Вот и каланча пожарной показалась. Сейчас в селе будем, — подтвердил шофер.

Дорога пошла грязная, вязкая. Около моста — месиво из чернозема. Шофер взял это место с разгона. Машина выскочила на мост. Ветхие перила задрожали, шофер убавил скорость. До берега оставалось метра два. Вдруг затрещали доски, автомобиль наклонился и стал.