Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна. Страница 82

Для венгерских патриотов Бем быстро стал знаменем побед, и они шли за ним в бой с надеждой и без страха. Петёфи писал в те дни:

Ни об одном из венгерских военачальников не был сложено столько легенд, не передавалось столько устных рассказов, как о генерале Беме. И все они создавались в ходе боёв и одерживаемых им побед.

Секлеры [62] и другие жители Трансильвании был искренне убеждены, что Бем непобедим, что его не берёт пуля. Они рассказывали, что во время битвы при Писке двенадцатифунтовый снаряд, пройдя навылет, вышел через спину Бема, а он остался невредим. Час-Шебес пылал ярким пламенем, а Бем провёл свои повозки с порохом через горящие улицы. В грудь его направили тридцать вражеских ружей, и только одна пуля повредила ему руку. Говорили — и это было верно, — что Бем не даёт лечить свои раны, а просто заклеивает их английским пластырем.

В январское утро Петёфи ехал в крытых санях по дороге, по которой недавно отступали австрийские полки…

Навстречу Петёфи рысью шёл гусарский отряд, посланный Бемом на рекогносцировку [63]. Гусары пели. Петёфи прислушался:

— Ты слышишь, друг?! — окликнул он возницу. — Остановись, подождём, пока проедут.

Начальник отряда, старший лейтенант, отдал честь капитану и задержал коня. Гусары также остановились и перестали петь.

— Господин капитан, вы следуете в ставку генерала Бема?

— Да, к нему. Где мне его найти?

— А вы какого полка?

— Я направлен к генералу Бему из Пешта…

— Разрешите представиться: старший лейтенант Надь Ласло.

— Капитан Петёфи…

— Шандор?

Петёфи только улыбнулся в ответ. Но счастливого выражения его глаз было достаточно для офицера.

— Неужели венгерская армия так оскудела людьми, что её слава и гордость — поэт Петёфи рискует своей жизнью, отправляясь на поле битвы?..

— Я всегда хотел умереть не как плакучая ива, загнивающая в болоте, а как дуб, поражённый молнией, — рассмеялся в ответ Петёфи.

— Гусары! — вскричал офицер. — Вот перед вами славный поэт Шандор Петёфи, чью песню мы сейчас пели. Эльен Петёфи!

Гусары с восторгом повторили многократное «эльен».

Ещё долго стоял поэт, провожая взглядом удалявшихся с песней гусар.

Возница заторопил поэта:

— Лошадки стынут… Пора бы трогаться.

— Да, да! Вперёд, мадьяр! — очнулся Петёфи. Усаживаясь в сани, он спросил: — Как ты считаешь, старина: тот, кто сочинил эту песню, участвует ли он в бою против наших врагов?

Возница не сразу понял, о чём идёт речь. А сообразив, сказал:

— Как же! Всяк своей дубинкой колотит!

Глава третья

Где ты, былая мадьярская слава?

Весь мир, недоумевая, следил за отступлением Верхнедунайской армии.

«Где ты, былая мадьярская слава?» — спрашивали доброжелательные корреспонденты европейской печати, удивляясь, что войска Гёргея непрерывно отступают, даже не пытаясь дать решительный бой вражеской армии.

В жестокие морозы Гёргей вёл свои войска с орудиями, боеприпасами и провиантом через высочайшие вершины Карпат, появляясь то у границ Галиции, то у горных селений. Он то подвергался нападению неприятеля, то уклонялся от боя и быстро исчезал из поля зрения врага, а иногда вдруг внезапно нападал сам и снова исчезал. Выполняя волю Комитета защиты отечества, Гёргей отвлекал всеми способами внимание неприятеля, старался выиграть время, чтобы дать Кошуту возможность организовать вокруг Дебрецена мощную оборону. И мало-помалу наиболее проницательные европейские журналисты стали высказывать восхищение блестящим манёвром Гёргея, одним из самых хитрых и ловких, какие знала история.

Имя Гёргея, новое для иностранцев, стало всё чаще упоминаться в печати, и постепенно сложилось довольно устойчивое мнение о блестящих способностях молодого полководца, умевшего отвести удар от войска, когда, казалось, избежать боя нет возможности.

Одна только австрийская печать по-прежнему бахвалилась и трубила о безнадёжном положении Верхнедунайской армии, объясняя бегство отчаянием, а не хитроумными планами её полководца.

Положение создалось необыкновенное: четыре австрийских корпуса преследуют намного меньшую венгерскую армию, но не могут ни окружить её, ни навязать ей решающее сражение. Неприятельские войска идут по следам отступающей армии, авангарды уже вот-вот соприкоснутся с венгерскими арьергардами, и вдруг те снова исчезают.

Так, совершая свой зимний поход через ледяные горы и снежные равнины, Гёргей достиг наконец Ципского комитата, места своего рождения, и здесь занял позиции в ущелье близ Лейтшау.

Верхнедунайская армия опередила преследовавшие её корпус Яблоновского и бригаду Геца почти на двое суток. И в течение этого времени Гёргей получил известие, что войска Шлика движутся с востока, чтобы вместе с Яблоновским и Гецем взять наконец в тиски венгерскую армию.

Уже в течение трёх дней Гёргей не мог установить связи с корпусом генерала Гюйона, который должен был из Игло подойти на соединение с его войсками.

По всем расчётам, основанным на донесениях разведчиков, войскам Шлика требовалось не менее двух суток, чтобы подойти к Лейтшау; поэтому Гёргей решил предоставить суточный отдых своим войскам, измученным трудными переходами.

Какое же направление затем взять, чтобы быстрее достигнуть Тиссы? Там сейчас страна лихорадочно готовится к весеннему контрнаступлению. Браниско! Форсировать этот гористый переход — значит выиграть драгоценное время.

Гёргей пригласил к себе корпусного генерала Аулиха и Ханкиша, который не только получил чин майора, но еще и стал адъютантом Гёргея. С тех пор как Кошут доверил ему Верхнедунайскую армию, Гёргей захотел приблизить к себе верных людей. Таким верным человеком был Ханкиш.

— Путь через Браниско давно известен как непроходимый, — сказал Гёргей. — Я предлагаю пойти напролом. Дайте солдатам отдохнуть — и прямо на Браниско: неприятель не станет нас искать в этом направлении. Прорывом мы сразу решим три задачи: прославим наших солдат, оставим в дураках австрийских командиров и быстрейшим образом подойдём к Тиссе… Что ты скажешь, Аулих?

— Только одно: кто не рискует, тот не выигрывает! — откликнулся Аулих.

— А ты, Ференц?

— Я верю в твою звезду, Артур.

— Значит, решено!

— Надо надеяться, что и Гюйон со своим корпусом от нас не отстанет, — высказал предположение Аулих.