Товарищи - Меттер Израиль Моисеевич. Страница 17

— Водой я один раз брызгался, — смутился Митя.

— А комсомольские задания будешь выполнять безоговорочно? — спросил Вася.

— Ясно, буду.

— Есть предложение, товарищи, — поднялась секретарь комитета, — принять Дмитрия Власова в члены ВЛКСМ. Кто за это предложение, прошу поднять руку.

Митя опустил глаза, боясь увидеть, что кто-нибудь из членов комитета не поднял руки. «До чего ж глупо, — с болью думал он. — Всё так хорошо было, а тут вспомнили про перила. Как дурак, езжу в столовую, как будто дойти нельзя…»

— Единогласно, — сказала секретарь комитета. Поздравляю тебя, Власов. Не роняй никогда чести комсомольца.

И она пожала ему руку.

— Надо будет завтра же сбегать на завод, — подумал Митя, — и в анкете рядом с графой «партийность» написать: «член ВЛКСМ».

Шестая глава

Приближались экзамены.

По еле уловимым признакам можно было заметить, что всё училище насторожилось, стало собраннее.

Вечерами в общежитии Митя быт нарасхват: прошел слух по комнатам, что он хорошо диктует. Дело даже не том, что он как-нибудь особенно выразительно читает, но у него «легкая рука». Стоит вечером написать страничку под его диктовку — и утром сдашь русский как по маслу.

От него правда, требовали невероятной ясности произношения: он должен был диктовать чуть ли не по складам, чтобы бы то точно известно, где надо писать «о», а где «а», где одно «н», а где два.

Ходил Митя не только к своим слесарям, но и к токарям, к фрезеровщикам. Зазвали его однажды и девочки: в училище была одна группа девочек-токарей. Таня Созина, староста группы и член комитета, сказала как-то Мите.

— Ты, говорят, хорошо диктуешь? Заходи сегодня к нам, а то я за своих девчат немножко беспокоюсь.

Мите очень не хотелось итти к девочкам, — потом поднимутся разговоры. Но он хорошо знал Таню: не пойдешь добром, она заставит прийти через комитет.

Стоило только в чем-нибудь обойти ее группу, как она поднимала шум на всё училище. Именно то, что девочек была всего одна группа, давало Тане неоценимое преимущество; на любом собрании, в кабинете любого начальника она могла вставить бронебойную фразу:

— Ну, конечно, нас мало, — значит, о нас можно забывать.

Таня была вечно чем-нибудь недовольна. Она всегда разговаривала так, как будто кто-то уже успел обойти ее группу.

Может быть, суровость и ранняя взрослость Тани объяснялась тем, что в деревне она осталась после войны сиротой с маленькой сестренкой на руках. Сестренка умерла в прошлом году от скарлатины, и Таня уехала в Москву, в ремесленное. Ко всем своим соученицам Таня относилась, как к младшим сестрам, которыми она должна командовать и за которыми она присматривает.

Митя думал всё-таки увильнуть в этот вечер от диктовки, но ровно в восемь часов в дверь заглянула Таня Созина и строгим голосом сказала:

— Ты что ж, Власов? У меня люди ждут.

Взяв книжку, он нехотя пошел.

На пороге комнаты девочек Таня сказала ему:

— Вытри, пожалуйста, ноги.

Как будто он мог из своей комнаты натащить грязи!..

Действительно, у девчонок было на удивление чисто. Висели над кроватями фотографии, портреты, коврики, вышивки. Тумбочки были в белых чехлах, как в больнице. За длинным столом, покрытым скатертью, сидели девочки, раскрыв тетради.

Таня оглядела девочек и тоже села за стол.

Для Мити была приготовлена тумбочка неподалеку от стола, на тумбочке — стакан воды и одна конфета.

Он начал диктовать. Когда он делал слишком длинную паузу. Таня подозрительно посматривала на него и говорила:

— Диктуй, пожалуйста, всё подряд, ничего не пропускай.

Она боялась, что мальчишкам он диктует одно, а ее девочкам — другое, менее трудное.

Диктовал Митя действительно хорошо. Он так тянул букву «н» в тех случаях, когда она писалась дважды, что трудно было ошибиться. Запятые с его голоса выставлялись сами собой.

Постепенно он освоился, вышел из-за тумбочки, стал прохаживаться вдоль стола, заглядывая через головы в тетради.

Обычно он проверял одну-две тетради, а по ним сверяли остальные, но тут Таня потребовала, чтобы он, не уходя, проверил все.

— И съешь конфету, — строго сказала Таня. — Девочки, принесите Власову чаю.

Митя проверил все диктовки. Таня с волнением следила за его карандашом, подчеркивающим ошибки. Она была довольна Митей: он отнесся к своему делу вполне серьезно, без поблажек и глупых шуток.

— Как ты думаешь, какое место займет на экзаменах наша группа?

— Не знаю.

— Ну, ты же всё-таки и в других группах диктуешь. Где больше ошибок?

— По-разному, — уклончиво ответил Митя. Не будет же он выдавать чужие тайны.

— Скрываешь, — укоризненно сказала Таня. — Нравится тебе наша комната?

— Ничего.

Митя слегка разомлел от горячего чая с конфетой. Как ни странно, ему вовсе не хотелось сейчас уходить из этой комнаты. Может быть, ему нравилось, что его здесь принимают, как почетного гостя (хотя Таня и попросила его вытереть ноги).

— А почему у тебя пуговицы на рукаве нет? — спросила Таня. — Давай пришью.

— Я сам.

Но если уж Таня Созина чего-нибудь хотела, то она привязывалась к человеку с таким упорством, что отвязаться нельзя было. Пришила пуговицу, и не в две нитки, как шьют мальчики, а в одну, но зато гораздо обстоятельнее: она обматывала как-то нитку вокруг пуговицы, продевала конец в петлю, а потом отстригала ее.

Ушел Митя несколько смущенный и ничего смешного у себя в комнате о девчонках рассказать не смог.

С этого дня он стал замечать Таню в коридорах. Он даже иногда здоровался с ней. Оглянется быстро и, если никого поблизости нет, скажет:

— Здравствуй, Созина.

А она отвечала довольно сурово:

— Здравствуй, Власов.

И ему казалось, что они немножко поговорили.

Пуговица держалась крепко…

Начались экзамены. В это время только и было разговоров, — какая группа на каком месте идет и что нужно сделать, чтобы ее обогнать. Наступили беспокойные дни; было не важно, вызван ли ты к доске или нет: сидя за партой, чувствуешь почти то же самое, что твой товарищ у доски. И когда его спрашивают, и он почему-то молчит, то хочется силой своей мысли внушить ему правильный ответ.

Шестая группа соревновалась с одиннадцатой — слесаря с фрезеровщиками. Любое происшествие, случившееся у слесарей, немедленно становилось известным у фрезеровщиков. Еще только Сережа Бойков «плавал» у доски по математике, и можно было поклясться, что ни один человек не выходил из класса, как чудом в другом этаже, в одиннадцатой группе, уже поговаривали, что у Бойкова по математике тройка. Еще только Коля Белых подходил к макету штангенциркуля, а в шестой группе слесарей уже обсуждали, что нониус штангеля поставлен на 57,8.

Каким путем новости распространялись с такой молниеносной быстротой — никто не мог бы объяснить.

Переходящее знамя стояло в мастерской фрезеровщиков. Оно было завоевано одиннадцатой группой на зимних экзаменах. Сейчас на переменках к фрезеровщикам повадились забегать слесаря, осматривали знамя со всех сторон и громко советовались:

— Куда бы его у нас поставить?

Староста фрезеровщиков мрачно выпроваживал гостей, а они на прощание говорили:

— Зря только оно у вас тут пылится.

По чести говоря, ни та, ни другая группа не была полностью уверена в своей победе, но, чем больше сомнений закрадывалось в душу ребят, тем увереннее они вели себя со своими «противниками»

Единственное место, где говорилось всё начистоту, высказывалась самая горькая правда, — это на комсомольских групповых собраниях. Собирал Сеня Ворончук комсомольцев своей группы сразу после занятий почти каждый день. Короткое сообщение, удар по отстающим, меры по исправлению недостатков.

— Ребята! За неделю экзаменов у нас накопилась одна тройка. И это в группе, где двадцать комсомольцев! Вот сидит между нами Сережа Бойков. Пусть он выйдет и расскажет, почему у него по математике тройка.