Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки - Автор неизвестен. Страница 11

Сюжетной тканью ранних сказаний о сироте явились мифические предания и сказки о похождениях героев по иным мирам, о борьбе их с вредоносными силами. В эскимосских и чукотских сказках о сироте мы обнаруживаем, например, мотивы космогонических представлений о природе, о мироздании, о содружестве и кровном родстве человека и зверя. Отдельные сюжеты сказок о сироте представляют собой прямое использование сюжетов животной сказки (ср. здесь № 36, 37).

В ранних сказках о сироте сохраняется еще доброжелательное отношение родственников и соседей к сиротам, свидетельствующее о соблюдении на первых порах социальной дифференциации старых обычаев равенства всех членов общины. Так, например, эскимосская сказка «Брат и сестра» начинается словами: «Жили девочка и мальчик — брат с сестрой. Сестру звали Тайкынаун, брата — Тайкыгыргын. Жили они в селении Нуткан. Много было в нем жителей. Помогали они сиротам, приносили им мяса, чтобы те не голодали» 41. Однако сироты и в подобной ситуации, когда на помощь приходит не община, как ранее, а отдельные семьи, сами стремятся выйти из униженного положения, чтобы добывать еду самостоятельно. Им помогают одерживать победу над соседями находчивость, трудолюбие и чудесные звериные помощники — горностай и сова.

В чукотских сказках о сиротах герой часто подвергается угнетению со стороны своих дядьев-насильников, лишь один из которых заступается за него. В сказке «Сирота» (№ 30) герой помогает своему доброму покровителю-дяде отнять у вредоносных кэле похищенную жену. Чудесными помощниками сироты выступают травинка, напутствующая его на подвиг, и сделанная дядей стрела, указывающая путь в логово кэле. В сказке отражаются космогонические представления о границе света и отверстии в земле, через которые видны горы иного мира, где обитают вредоносные кэле. В основе сказки «Белая медведица» (№ 63), повествующей о сироте, жившем со своей бабушкой, лежит распространенное у приморских жителей Чукотки мифическое предание о брачном союзе охотника и белой медведицы. Здесь вместо охотника выступает сирота, которого уносит в море на льдине и которого спасает чудесным образом белая медведица. В благодарность за спасение сирота женится на медведице, которая, сняв шкуру, становится белотелой женщиной. Рождение медведицей двух сыновей — человека и медвежонка, а также фантастические похождения героя-сироты в стране белых медведей — все это свидетельствует о мифологической основе ранних сказаний о сироте, связанных с анимистическими и тотемическими представлениями.

В сказаниях о сироте позднего периода с особенной силой подчеркивается их социальный аспект, отражающий новые общественные отношения, возникавшие в связи с зарождением имущественного неравенства среди приморских охотников и оленеводов. Морально-этические нормы, сложившиеся в условиях первобытной общины, претерпевают в новых условиях существенные изменения. Героические подвиги обретшего силу сироты теперь направлены на искоренение насилия и несправедливости, чинимых старшинами и богачами-насильниками.

Чукотские и азиатско-эскимосские сказки о сироте трудно дифференцировать по принадлежности их тому или иному народу. Сказки на один и те же сюжеты бытуют как у чукчей, так и у эскимосов. Это объясняется как многовековой общностью материальной и духовной культуры приморских жителей — азиатских эскимосов и чукчей — и их тесными хозяйственными и культурными контактами с чукчами-оленеводами, так и причинами конвергентного развития в одинаковых экологических и социальных условиях существования этих народностей. Большинство сказок о сироте, записанных у чукчей, имеют параллели или варианты в фольклоре азиатских эскимосов.

Очень мало сказок о сироте в корякском фольклоре и совсем они не отмечены собирателями в ительменском фольклоре. Данное обстоятельство свидетельствует о возможных истоках этого вида устного творчества в палеоэскимосском фольклоре, поскольку сходные сюжеты отмечаются в ранних мифических преданиях у различных территориальных групп эскимосов Аляски, Канады и Гренландии.

В фольклоре палеоазиатов Чукотки и Камчатки выделяется жанр героических сказаний, развившийся, как и сказки о сироте, в период разложения первобытнообщинных отношений и становления социальной дифференциации у аборигенов этих северных окраин. Героями этих сказаний выступают сильные и отважные люди, воины и охотники, юноши и женщины, ведущие борьбу со своими обидчиками, захватчиками, которых непременно побеждают. Идейная сущность героических сказаний выявляется, например, в темах борьбы с пришельцами-таннитами, борьбы между отдельными богатырями, мирного решения конфликтов, призыва к миру между племенами. Морально-этическая сущность героических сказаний выражается в личном примерном поведении героя, в установлении справедливости, в наказании обидчиков. В сказаниях этого типа дается подробное описание военной и физической подготовки воина и охотника, поединков героев враждующих сторон, рисуются картины сражений при помощи луков, копий и пращей, преследования и уничтожения противника, захвата пленных и имущества. В отличие от мифических преданий, волшебно-мифической и волшебно-героической сказки героем этих сказаний выступает обыкновенный человек, наделенный физической силой, смекалкой. Он выступает защитником своего семейного очага, своего племени. Борьба между героем и враждебными ему силами совершается без участия чудесных помощников. Волшебное начало служит здесь лишь для наделения героя гиперболической силой, с помощью которой (но без участия чудесных помощников) он поражает превосходящие силы врагов. Главная сюжетная линия героических сказаний имеет конкретную историческую основу.

Л. В. Беликов, обосновавший необходимость выделения в чукотском фольклоре особого жанра героических сказаний, возникших и развившихся на основе бытовавших в народной памяти устных рассказов о межплеменных чукотско-корякских войнах за захват и концентрацию оленьих стад в XVII–XVIII вв., отмечает, что «межплеменные войны, ускорявшие консолидацию чукотской народности, породили необходимость и идейно-поэтического осознания этого единения» 42. Следует добавить, что такую же консолидацию в результате длительной межплеменной борьбы в то же историческое время обретали и коряки, противостоявшие чукчам. Следовательно, одновременно с чукотскими героическими сказаниями возникали и развивались героические сказания у коряков, о чем свидетельствуют соответствующие образцы корякского фольклора.

На примере анализа четырех чукотских героических сказаний («Сказание о Тале», «Сказание о Вытрытзе», «Сказание о Наикытэмтэне и его сыновьях», «Сказание о Кунлелю и его отряде») Л. В. Беликов показывает, что в чукотском фольклоре были заложены зачатки героического эпоса, который в силу изменившихся условий жизни его создателей не мог получить дальнейшего развития. На зачаточные формы чукотского эпоса и на невозможность его последующего развития указывал ранее также В. Г. Богораз 43. Героические сказания в значительном количестве представлены в настоящем собрании.

Прославление богатырской силы, ловкости и храбрости героя, его победоносной борьбы с врагами племени, общины или семьи, безусловной преданности своему народу, подчеркивание социальной значимости борьбы героя, сугубо правдивое изображение деталей быта, одежды, вооружения, неустанных физических упражнений героя в силе и ловкости, красочное описание поединков героя с вражескими богатырями или целыми отрядами врагов, исключение из действий героя чудесных помощников и преобладание в повествовании о нем правдивых элементов над фантастическими — таковы основные отличительные признаки героических сказаний.

Если героем волшебно-героической сказки выступает безымянный человек, то главные персонажи героических сказаний наделяются собственными именами, в лексической семантике которых часто оказываются отраженными их личные качества или внешние признаки (Кунлелю — «Одноусый», Лявтылевальын — «Качающий головой», Умилгу от эскимосского умилык — «силач», «богатырь» и т. д.).