Метели ложаться у ног - Ледков Василий Николаевич. Страница 28

— Смотри, — Делюк показал рукой левее чума, и Егор увидел нарезанное тонкими пластами оленье мясо, которое вялилось. — А ты говорил — дикари на лет стрелы не подпускают! Не тынзеем же он его поймал.

Вскоре вышел из чума мужчина, видимо, сам хозяин чума. Он на миг поднес ко лбу согнутую кисть руки и широким уверенным шагом направился к приезжим, заранее протягивая руку для приветствия Сэхэро Егору.

— Здорова! Опять здорова, Егор! — говорил он, пожимая руку своего старого друга и бросая любопытные взгляды на Делюка. Голос его звучал будто из порожней бочки. — Вижу, ты не один стал ездить по тундре. Кто же он — твой напарник? Глазами какого рода он смотрит на свет? — и он подал руку Делюку. — Лабута я. Из рода Ламбэй. Думаю, ты — наш, свой. Чужие люди не ездят с Сэхэро Егором. Кто же ты? Корни твои — кто?

Совсем ещё юное лицо Делюка выражало явное смущение, он растерянно переводил взгляд то на Егора, то на Лабуту.

— Делюк, — сказал он, пожав руку Лабуте. — Отец мой был Паханзеда, а дед — не знаю… тоже, конечно, Паханзеда.

— Слышал про такой род. Слышал. На Камень и на Ямал иногда они заезжают. Большой это род. Сильный.

— Не знаю, — обронил бесхитростно Делюк и добавил: — Корней своего рода я не искал, и они, думаю, не искали меня.

Когда Делюк говорил, от смущения глядя себе под ноги, Сэхэро Егор толкнул Лабуту локтем — ты, мол, не наседай на него: не простой он человек. Тот хотя и не совсем понял Егора, но у него мигом улетучилась бесцеремонность, которая сменилась чуть ли не испугом. Лабута знал, что бесстрашный Егор зря предупреждать не будет: Делюк, выходит, — птица не рядовая, шаман он — не меньше!

Подавив волнение, Лабута улыбнулся широко и сказал, разведя руками:

— Что мы тут языки чешем! Чума, что ли, нет? Добрые люди добрые слова в чуме сказывают. Идем!

И они пошли. Когда Делюк оказался на шаг впереди, Лабута взглянул на Егора, и тот повел рукой вокруг головы против хода солнца. И этот знак языка жестов подтвердил догадку Лабуты, что они имеют дело с могучим шаманом. И Лабута всё понял, а потому плечи у него заметно упали, сделались покатыми, сам он сгорбился слегка и стал вроде бы ниже ростом. Егору теперь Лабута Ламбэй показался стариком, хотя было ему только сорок два года от роду.

21

В чуме горел костер, но пламя было бледным. Зато большая дыра макодана довольно хорошо освещала внутреннее пространство, и было светло.

На жилой половине чума, на латах, суетилась возле костра женщина лет сорока. Она выбирала из закипающего котла накипь. На крюке рядом с котлом уже бунтовал чайник, выплевывая из горлышка прозрачную Струю. Женщина спешно отодвинула чайник от огня, сняла его с крюка и поставила на край тюмю — железного листа, на котором пылал костер.

Увидев вошедших, женщина встала в растерянности, разведя слегка руки, будто могла упасть. Ещё по-молодому румяное её лицо, озаренное пламенем, было мило и привлекательно. Большие черные глаза её под густыми неширокими бровями на высоком лбу часто мигали, видимо, от дыма, аккуратный прямой нос чуть-чуть подался кверху.

— Здоровы будем! — сказал Делюк, глядя на неё, потом перевел взгляд на пелейко и застыл на месте: на коврике из ивовых прутьев, вытянув ноги, сидела румяная девушка и шила пимы. Не в силах оторвать взгляда от её милого лица и аккуратных проворных рук, он молча смотрел на неё, потом перевел взгляд на Лабуту и обронил тихо:

— Так и живем?

— Живем, — ответил тот после некоторой паузы и добавил: — Как ещё жить-то?

Делюк, не ожидавший такого вопроса, пожал плечами, но тут же нашелся:

— Надо жить.

«Сопляк! Под носом ещё не высохло, а жить чуть ли не учит!» — подумала Нюдяне, жена Лабуты Ламбэя, и, поджав зло губы, отвернулась презрительно.

Мужчины рассаживались на край оленьих шкур на постели, подбирая аккуратно ноги. Нюдяне поставила на латы перед ними стол на низких ножках, который через минуту ломился от снеди. Это были вяленые пупки пеляди, чира, сига, их соленые тушки, а в большой деревянной чашке, слезясь от жира, горели ало нежные куски гольца и семги. Тут же рядом, тоже в открытой деревянной чашке, лежали куски свежего мяса дикого оленя. Пахло аппетитно жареным мясом. Это Нюдяне обжаривала на огне посыпанные солью оленьи ребра.

— Ешьте с дороги да рассказывайте, чем земля живет? О чём она говорит? — сказал Лабута, первым принимаясь за еду.

— Земля-то живет, как жила, — улыбаясь лукаво, посмотрел на Лабуту Сэхэро Егор. — А вот Ячи поклон тебе шлет.

Руки у Лабуты мелко задрожали, брови насупились, лицо скривила злая улыбка. Делюк этого не видел, он невольно тянулся глазами на другую половину чума, где шила пимы девушка. «Это дочь его или сестра жены? — думал про себя Делюк. — Красива!»

— Ячи, говоришь? — повернулся, наконец, лицом к Сэхэро Егору Лабута Ламбэй. — Будь он проклят твой Ячи! Волки бы его живьем разорвали! Или же… его же бешеные собаки!

Сэхэро Егор опять улыбнулся, посмотрел сначала на Лабуту, потом на Делюка и, увидев, что тот отвлекся, махнул рукой.

— Разорвут ли Ячи волки или бешеные собаки — не знаю, — заговорил он и снова взглянул на Делюка, который сидел безучастно, поглядывая то на макодан, то на пелейко. — А около пятисот рогатых от Ячи мы тебе пригнали. — Он кивнул на Делюка. — С ним вот, с Делюком, пригнали.

Лабута Ламбэй растерялся. Он знал, что не верить Сэхэро Егору нельзя. Если он говорит, то это так и есть.

Пришел, наконец, в себя и Делюк.

— Да, мы уже пригнали оленей. От Ячи пригнали, — сказал он, принимаясь за еду. — Тут, недалеко они… на сопках пасутся.

Лабута не знал, что сказать, а потому долгим вопросительным взглядом уставился на жену. Кивком головы показала та на подушки.

— В конце зимы, уже весной, волоча маленькие санки, я в Салехард ходил. Мешок песцов, две шкуры волка да шкуру росомахи надо было сдать, — сказал он, просунув руку к основаниям шестов под подушками и достал небольшой, литров на пять, дубовый бочонок. Спросил: — А эту еду вы… берете ли?

— Русская еда всегда в чести, — не замедлил с ответом Сэхэро Егор.

Снова глядевший на вторую половину чума Делюк молчал, будто вопрос хозяина чума не касался его. Чувствовала на себе взгляд Делюка и Ябтане, а потому она клонила голову ниже, чтобы не было видно её лица, и все же девичье любопытство брало своё: она поглядывала на Делюка из-под бровей. Чем-то ей явно нравился молодой стройный парень с добродушным открытым лицом и с большими черными глазами.

Занятый своими мыслями Делюк не видел, как Лабута открыл затычку бочонка и наполнил чашки вином.

— К чему же доброй еде на столе киснуть? Возьмем! — сказал Лабута, поднимая над столом полную с краями глубокую деревянную чашку и начал пить безотрывно небольшими глотками.

Выпили своё и Сэхэро Егор, и Нюдяне. Делюк тоже взял свою чашку. Он медленно поднес её к губам, выпил два глотка и, поставив быстро чашку на стол, встал и вышел на улицу, прижимая рот рукой.

Сидевшие за столом поглядывали друг на друга.

— Не брал он её, наверно, — сказал тихо Лабута Ламбэй.

— Мальчишка! — сказала с усмешкой Нюдяне.

— Молод он ещё, — подхватил Сэхэро Егор. — Да и не всем она, эта еда, по нутру.

Делюк вскоре вернулся и, тяжело дыша, сел на своё место, посмотрел внимательно на Лабуту Ламбэя и Сэхэро Егора. Он увидел, как на лбу у них засеребрились капельки пота. Ещё румянее стала и Нюдяне. Нет, она просто покраснела, и это подействовало на Делюка отталкивающе.

— Отец не брал её и я тоже не могу. Х-фо! Не надо мне больше! — сказал он, выплеснул содержимое своей чашки на костер, и почти до середины чума взметнулось вверх бледно-синее пламя, обдав жаром лица. — Вот какой огонь вы пьете!

— Не зря, значит, говорят, что сгорел от вина, — после недолгого молчания обронил задумчиво Лабута Ламбэй и откинулся на подушки. Ему теперь казалось, что в желудке у него мечется пламя, усилилась резь, и кружит голову.