Кровавое дело - де Монтепен Ксавье. Страница 119
— Боже мой! Что вы говорите! Mademoiselle Бернье упала? Не ушиблась ли она?
Пароли понизил голос:
— Она ужасно страдает: я провел ночь у ее изголовья и опасаюсь дурных последствий.
— Ах, бедняжка! Неужели она в самом деле в опасности?
— Да, я сделал все, от меня зависящее, но ее жизнь висит на волоске…
— Доктор, вы ее спасете!
— Дай Бог! Я так сильно люблю ее, что, если она умрет, у меня не хватит мужества жить…
— Повторяю вам, вы ее спасете, и знаете пословицу: «Нет худа без добра»; несчастье, случившееся с mademoiselle Бернье, развяжет вам руки… вы меня понимаете?
— Да, мой друг, понимаю, — прошептал итальянец, крепко пожимая руку де Жеврэ, — но страдания бедняжки разрывают мне сердце. Нашли ли вы наконец соучастника?
— Увы, еще нет, до сих пор истинный сообщник еще не найден.
— Анжель Бернье назовет его по имени не сегодня, так завтра, стоит только вооружиться терпением. Да, впрочем, и сам преступник, верно, промахнется: захочет снестись с нею, повидаться или написать… да, может быть, он уже это сделал…
— Это невозможно! — с живостью ответил де Жеврэ. — Со вчерашнего дня Анжель содержится в тюрьме Сен-Лазар, славящейся своими строгими правилами. Там запрещены свидания или переписка без дозволения высшего начальства.
— Знаете, если будут просить, надо дозволить, — возразил Пароли, — это поможет раскрыть тайну.
— Мне больше нет надобности вызывать mademoiselle Сесиль, можно похоронить Жака Бернье.
В эту минуту вошли с докладом, что мировой судья ожидает членов семейного совета. Заседание длилось не более получаса. Пароли, которого все превозносили до небес, был объявлен опекуном. Среди свидетелей этой сцены один только Жервазони не разделял всеобщего энтузиазма. Зная с давних пор в высшей степени эгоистическую натуру своего земляка, он спрашивал себя: какая тайная пружина заставляет его действовать как преданного человека?
Кроме того, он изумлялся внезапной чудесной перемене, произошедшей в образе жизни Анджело, и, несмотря на правдоподобные объяснения друга, недоумевал, каким образом пьяница, игрок вдруг стал видным лицом, официально признанной знаменитостью.
Закончив дела у мирового судьи, Пароли последовал за господином де Жеврэ, который вручил ему обещанную бумагу, после чего он поспешил в свою лечебницу и поднялся прямо к Сесиль, страдания которой все увеличивались.
С багрово-красными пятнами на щеках и темными кругами под глазами, дочь Жака Бернье тревожно металась по постели. Вид Анджело, казалось, придал ей немного бодрости.
— Как я рада, что вы вернулись, — произнесла она, протягивая руки, — когда вас нет, мне кажется, что я умираю!…
— Нет, дорогая, вы не умрете! Нас ожидает счастливое будущее; я больше вас не покину.
И доктор сел у изголовья Сесиль.
Между тем судебный следователь, пораженный словами Пароли, послал смотрителю тюрьмы Сен-Лазар письмо, прося его как можно тщательнее наблюдать за арестанткой, вследствие чего сторожа стали обращаться еще суровее с несчастной Анжель, и ни одна вещь не могла быть ей вручена без предварительного строгого осмотра.
В то время как следователь был на собрании семейного совета, его секретарь принимал свидетелей, вызванных по телеграфу из Марселя. За отсутствием господина де Жеврэ он вынужден был отложить их допрос до следующего дня.
Узнав об этом, следователь решил покончить завтра с делом Риго, который был приятно изумлен, услышав, что его зовут в приемную, где он увидел свою сестру.
Благодаря данному разрешению никто не наблюдал за свиданием, и они могли беседовать не только продолжительное время, но и о чем хотели. Оскару казалось невозможным, чтобы после показаний больничного служителя Мишо и жителей Марселя господин де Жеврэ не выпустил его тотчас же на свободу.
— Тебя заподозрили вместо другого и выбросят на улицу без всякого удовлетворения? — воскликнула Софи.
— Что же делать, таков закон. Ну, что твой судья?
— И сама не знаю: я его не видела с того дня, как распушила за твой арест. Думаю, что он на меня дуется.
— Собирается он бросить тебя?
— Похоже на то. Это трус, разыгрывающий из себя человека нравственного, поборника приличий. Я угрожала ему скандалом, конечно, он мною недоволен. Ну да ладно, если он не придет, так плевать на него! У меня шикарная обстановка, хороший гардероб и кругленький капиталец. Одного потеряю, десятерых найду. Будь спокоен, милый Оскар, по выходе отсюда ты не останешься без пристанища. Я живу на улице Дофин, ты придешь ко мне, как только тебя освободят, и я для тебя найду маленькую комнатку поблизости.
Оскар Риго был в восторге.
— Вот чудесно-то! — воскликнул он.
— И если ты окажешься человеком работящим, способным честно зарабатывать кусок хлеба торговлей, я могу тебе одолжить на первое обзаведение…
— Так у тебя порядочные деньжонки, сестренка?
— В моем полном распоряжении хорошенький загородный дом, конюшня и большой сад; я могу его отдать внаем на лето за кругленькую сумму; есть у меня также несколько облигаций кредитного общества и парижские акции. Сам знаешь, с такой собственностью нельзя назваться богачом, но и не рискуешь умереть с голоду.
— Черт возьми, ты все это нажила в три года, тогда как я голодал в Африке! — воскликнул Риго с искренним восхищением. — Гром и молния! Чудесно быть красивой женщиной! Ах, если бы я был такой…
— Но ты не красавец, да еще под замком, — возразила Софи со смехом. — Скажи-ка по совести, если ты когда-нибудь разыщешь молодца, по милости которого попал в Мазас, я думаю, ты заставишь его расплатиться, да еще с процентами?…
— Не бойся! Мне бы только побыть с ним наедине пять минут!
Визит длился больше часа, и надзиратель пришел сказать Софи, что время расстаться.
Любовница господина де Жеврэ продолжала видеться с Рене Дарвилем, который стеснялся спросить ее об Оскаре, ожидая, что Софи заговорит первая. Увлечение красивой молодой женщины студентом казалось серьезнее обычных ее любовных прихотей и не только не угасало, но, напротив, разгоралось сильнее. Вечером Софи увиделась с Рене, предупредившим ее, что завтра он несвободен.
— Почему? — спросила она с живостью ревнивой женщины.
Провинциал объяснил, что его закадычный друг Леон Леройе, сын дижонского нотариуса, приедет в Париж и что он должен его встретить и устроить.
— Но по крайней мере ты свободен вечером?
— Не могу ответить ничего положительно: все зависит от Леона.
— Так я никуда не уйду! Приходи с ним и познакомь нас.
— Хорошо. Если уломаю Леона, истого пуританина, мы придем.
Следующий день был богат событиями. Луиджи утром, не предупредив Пароли о своем отъезде, вышел из лечебницы, прошел добрых три четверти Парижа и направился к вокзалу Венсеннской железной дороги. За ночь подморозило, было холодно, при лучах восходящего солнца иней блестел на ветвях деревьев. Оружейник, тепло одетый и обутый в толстые сапоги, в фуражке, надвинутой на уши, и в теплых перчатках, занял место в поезде, идущем до парка Сен-Мор. Луиджи знал вдоль и поперек этот уголок близ Парижа, веселый, зеленый, освещенный солнцем весной, но тоску наводящий зимой, потому что большая часть его обитателей с ноября покидают свои дачи и возвращаются в столицу. Выйдя из вагона в парке Сен-Мор, Луиджи пошел прямой дорогой через долину и мелкий лесок и достиг берегов Марны.
На пути ему встречались только калитки запертых садов, дома с заколоченными окнами, от подвалов до чердаков. Редко-редко попадалась населенная вилла.
Вода в Марне была грязная, желтая.
Нигде ни души, одни вороны тяжело перелетали с места на место. Только и слышно их карканье да однообразный плеск воды. Луиджи шел скорым шагом и осматривал дома.