Другой жизни не будет - Нуровская Мария. Страница 3

Сейчас меня жизнь так захлестнула, как волна в море, поэтому я должна высоко голову держать, чтобы не захлебнуться. Ко мне любовь пришла настоящая, одна на всю жизнь. Если бы мне сказали под этими словами подписаться, я бы подпись свою поставила и рука бы не дрогнула, что я судьбу свою от других закрываю. Только он один существует для меня на этом Божьем свете. Он для меня, а я для него.

Так произошло, что мы друг к другу руки протянули в одно и то же мгновение. Пока мы на празднике сидели за столом, наши глаза искали друг друга, а головы поворачивались, как у слепого к солнцу. Его ко мне, а моя к нему. Рядом сидел тот человек из Варшавы. Он чего-то плел, я даже не запомнила что. Сама смотрела только за Стефаном, что-то он уж очень много пил. А потом мы с ним танцевали. И он шептал мне, мол, я ему такого задала, что он ночами спать не может, только обо мне и думает. А я ему на это отвечаю, дескать, ладно уж, это он от водки глупости несет. А он за свое, что может это повторить и на трезвую голову. Ну и замучилась я с ним. Он еле на ногах держался. А парень ведь не маленький — под метр девяносто. Мяса, правда, на нем маловато, зато рослый, от того и вес приличный. Если бы я его не поддерживала во время танца, то он бы на мне, как на вешалке, повис. А вокруг люди во все глаза смотрят, сразу бы языками чесать стали, что воевода во время государственного праздника в стельку надрался. Наконец я его во двор выпроводила и вместе с шофером в машину запихала, а он меня за руку хватает: возьми меня, Вандочка, обними, спрячь, чтобы мамочка в таком виде не увидела. Ну, я подумала, может, он и прав. Сказала шоферу к моему дому ехать. Потом мы его наверх ко мне затащили. Шофер спрашивает, ждать ли ему в машине. А я отвечаю: пусть домой едет и выспится, как человек, тут уж сама справлюсь. Он меня поблагодарил и уехал. Я Стефану ботинки сняла, а у него ноги с моей кровати свисают, ну, длиннющий парень. Спал, как младенец, даже на бок ни разу не повернулся. А я на стуле около стола притулилась. Может, там и задремала, но все время старалась следить, чтобы с ним что-нибудь плохого не случилось.

Потом только на рассвете сон меня разморил. Ничего не слышала — ни как Стефан встал с постели, ни как дверь перепутал и вместо туалета попал в детскую и шкаф описал. Проснулась от крика хозяйки. Вылетела из комнаты, а они все повскакивали и обступили его со всех сторон. Он около этого шкафа стоит, как распятие, качается взад и вперед. А на полу лужа. Хозяйка орет — разорвать меня готова, дескать, я черт-те кого в дом притащила. Здесь порядочные люди живут. Я тоже ответ приготовила, очень не люблю, когда на меня голос повышают. Но она как рот раскрыла, невозможно было ее перекричать. Говорю ей, что это не черт-те кто, а воевода. А она кричит, мол, это ее не касается, давай убирайся вместе с ним, только сначала заплати за нанесенный ущерб, потому что паркет рассохнется. А я ей, как человеку, говорю, куда нам в такую рань идти, можно до утра остаться, но хозяйка слушать ничего не хочет. Выставила нас за дверь, даже ботинки ему надеть не дала. Я посадила его на лестнице, сама рядом села. Его голова тут же у меня на коленях оказалась. Так мы с ним до утра и просидели.

Я боялась, что будет, когда люди проснутся и начнут из квартир выходить. Наш скандал и так уж соседей по этажу разбудил. А что делать, будить его смысла не было, пока вся водка не выветрится. Слава Богу, примерно около пяти он икнул раза два, потом голову поднял. Смотрит на меня, как бы не узнает. Я усмехаюсь, дескать, я это, я. А он продолжает смотреть на меня, как на чужую. Где мои ботинки, спрашивает. Я отвечаю, что закрыты в квартире наверху. В чьей квартире, спрашивает. Ну, моих хозяев, у которых я комнату снимаю. Нельзя ли принести ботинки? А я не знаю, что ему ответить. Чувствую, он злится на меня, как будто я в чем-то виновата. Но не настаивает на этих ботинках, когда увидел, что я не побежала за ними наверх. Встал, разгладил брюки и собрался идти прямо в носках. Пан Стефан, отважилась я, может, я сбегаю за шофером, чтобы он сюда приехал, или такси пригоню. Он подумал немного и согласился, но все равно продолжал на меня злиться. Я вышла из дома, а тут наша машина подъезжает. Я говорю шоферу, что не верю глазам своим, просто чудо какое-то, а он смеется и отвечает, что сам подумал, может, шефу нужен".

Закрыл тетрадь и пошел в кухню. Включил газ, поставил чайник, дождался, пока вода закипит.

Решил не обращать внимания на этот бабский вздор. Все знали, что Ванда не очень умна, она тоже отдавала себе в этом отчет, но то, что он читал минуту назад, переходило всякие границы. Он не представлял себе этой женщины. Сказать, что у нее были куриные мозги, означало сделать ей комплимент.

Идти куда-то он вроде уже не собирался, но сейчас все-таки решил выйти из дома. Два кофе сегодня уже выпил. А жаль, мог бы заглянуть в бар неподалеку и посидеть там за маленькой чашечкой. Обычно он выбирал самый темный угол и оттуда наблюдал за людьми. Как правило, сюда приходили молодые — здесь стоял музыкальный автомат.

Думал о прошлом. Проиграл. Это единственное, что оказалось правдой. Могло ли его утешить, что проиграли и другие, все его поколение. Только какому противнику? Это было ясно меньше всего. Неправда, что тогда, в первые годы, лишь у немногих руки были действительно чистые. Он сам мог бы показать сотни таких. Чем труднее было жить, тем больше находили в себе сил к сопротивлению. Это только тот польский соус всем навредил. В комплексе с блюдом, которое им подавали, он оказался отравой. Может, хватило бы только изменить компоненты или же просто пропорцию. Тут всегда всего было с избытком, ничего не кончалось, только лилось и разливалось.

Прошел мимо бара «На распутье», неплохое название для нерешительных, и пошел в сторону серых и неприглядных в эту пору года Лазенек.

Однако же выбрала время, чтобы умереть. Только, может, там ноябрь не такой мерзкий и безнадежный. Никогда об этом не думал, но где-то в глубине души таил уверенность, что это он умрет первым. Ванда казалась сильной, крепко державшейся за жизнь. Он не мог вообразить себе ее старости. Но на самом деле она не была старой. Сколько же ей лет… Так, сейчас, надо подумать, когда родила Михала, ей едва было двадцать. Михалу сейчас тридцать семь. Значит, ей не хватило несколько лет до шестидесяти. Не дождалась шестого крестика, а он его уже преодолел.

Он поймал себя на мысли, что думает о Ванде исключительно в эротическом плане. Потому что в период женитьбы на Ванде был в самом подходящем возрасте для того, чтобы заниматься любовью. «Заниматься любовью», — как это противно звучит. И ничего не передает. Этот момент, когда два жаждущих друг друга тела сближаются, сливаются, казалось бы, в неразрывном объятии. А потом так мало что чувствуешь.

Ванда… он не мог сказать, что любил ее, но не мог также и категорически отрицать это. Она была единственной женщиной в его жизни, к которой он питал чувства, самому до конца не ясные. Когда она находилась близко, не было сил от нее оторваться, когда она исчезала с его глаз, переставал о ней думать. Может, потому мамаше было так легко их разделить. Но только для того ли он согласился с ней расстаться, что мамаша этого жаждала? Наверное, нет. Ванда была как препятствие на дороге, которое он никак не мог преодолеть. При ней он забывался, а это опасно. Он должен был контролировать ситуацию. Всегда было какое-то неясное предчувствие, что она обойдет его сзади.

Замерзли ноги. Пальцы задеревенели, по ногам поползли неприятные мурашки. Он повернул в сторону дома.

Жара стоит такая, что человек, как рыба, только ртом ловит воздух. В учреждениях с двух сторон пооткрывали окна, иначе выдержать невозможно. От сквозняков занавески бьют в лицо входящему.

Стефан еще будто бы на меня злится, словно в претензии, в глаза не смотрит. Один только раз, когда я ему ботинки отнесла, спросил, есть ли у меня какие проблемы с жильем. Ответила, что на прежнем месте отказали, но я нашла другое, еще ближе к работе. Это было неправдой, ну что ему с этим голову морочить? Две недели ночевала на работе. Измучилась страшно, потому что и с мытьем проблемы, и со спаньем. Кушетка в кабинете твердая, кожаная. И к тому же боялась: вдруг меня кто-нибудь заметит. Ведь не положено. В общем, как-то образовалось. Нашла другую комнату, только без права пользоваться кухней и значительно дальше.