Другой жизни не будет - Нуровская Мария. Страница 5

Домой в этот раз вернулся пешком. Снял с облегчением ботинки и сунул ноги в домашние тапочки.

«Как же одна женщина может до печенки достать другую! Это мать Стефана, вроде бы неглупая, а никак не хочет понять, что Стефан только со мной может быть спокойным и счастливым. Мужчине необходимо дать безопасность и любовь. Ну и чтобы в доме было чисто, обед вовремя приготовлен. В такой квартире, как у нас, действительно можно прожить счастливо целую жизнь.

Теперь мне стало тяжело ходить, а как нагнусь, так сразу руками надо обо что-то упереться, иначе вниз головой упаду. Уже почти девять месяцев живот ношу, а в нем наш ребеночек, мой и Стефана. Если бы не он, то Стефан не женился бы на мне, мать бы послушал. Чего только она не творила, чтобы нас разлучить. Сумасшедшую из себя изображала, только чтобы его от меня оторвать.

Возвращались мы однажды из деревни от моих родителей. Погода теплая, шофер верх у машины опустил. Езда, как в сказке, — по обеим сторонам темный лес, а дорога в свете фар, словно желтая река. Платье от ветра задирается прямо на голову, мы его со Стефаном ловим, ну, конечно, не обходится без того, чтобы он там меня рукой не зацепил. Водки, настоянной на сливах, выпил, весело ему было.

Уже кончился лес, свет вдалеке показался, и тут какое-то существо чуть нам под колеса не попало. Шофер резко затормозил, так что нас в ров снесло. И в тех фарах она — мать Стефана. Седые волосы развеваются, прыгает по дороге, будто танцует, руками размахивает. Стефан к ней подходит, а она его — бах по одной щеке, бах по другой. Он ее за руки хватает, а она вырывается и рычит нечеловеческим голосом. Шофер подскочил, подтащили ее к машине. Как только меня увидела, снова глазами начала вращать. Сыночек, кричит, спасайся, единственный мой. У нее отрава в трусах. Меня такой страх после ее слов разобрал, что я сразу прощаться стала со Стефаном. И слезы из глаз брызнули, крупные, как бусины. А Стефан мне машет, дескать, с глаз мамашиных долой, а то она нервничает. Я сошла с машины — и в ров, в тень. Колени дрожат. Не знаю, что дальше будет со мной — я ведь ребенка под сердцем ношу.

Стефан о свадьбе совсем уж было перестал вспоминать. А когда узнал про ребеночка, кажется, обрадовался. Сразу к моему животу приник, тогда он еще плоский-плоский был, и говорит: как ты там, сынок. Учись плавать, чтобы на глубине не утонуть. Ты должен подняться еще выше, чем твой отец. Генералом станешь или президентом. Ну, мне-то надо бы сразу в загс. О костеле не могло быть и речи, только если по-тихому. Комендантша, мы с ней дверь в дверь живем, сообщила по секрету, что их с Владком ксендз обвенчал. Но это было аж на другом конце Польши. Ее отец настоял, мол, без костела дочку не отдам. Ну, комендант погавкал-погавкал и в конце концов колени перед Богом был вынужден преклонить. А мать Стефана лишь потом узнала, что мы со Стефаном уже давно женаты. А сейчас он обращается к нашему только что зачатому ребенку: вот бабушка будет рада, когда я ей скажу. Уж сколько лет внука ждет. Но она, как только узнала, сделалась темнее тучи. И к Стефану — мол, ни в коем случае. Ну, он приходит ко мне. Знаешь, говорит, Ванда, сейчас время такое, неизвестно, что нас ждет, может, война будет, где тут о ребенке думать. А я на эти его слова ничего не ответила, только голова у меня на грудь упала, как будто ее кто-то подрубил. Он снова за свое, дескать, это безопасно, он доктора найдет. Вам что, спрашиваю, не терпится из меня убийцу сделать, а голос у меня хриплый, губы дрожат. А он мне на то, что все берет на себя, не волнуйся, это ведь еще как бы лягушачий глаз, который в пруду плавает. У него нет ни нервной системы, ничего, поэтому он ничего не чувствует.

Это ты человека с лягушкой сравниваешь? — говорю и моего единственного, любимого Стефана изо всех сил пятерней хрясть. Попала по зубам. Кровь наша родная льется — у меня из руки, у него изо рта. Смотрим друг на друга. Он губы языком облизывает. Мне его уже жалко стало, хотела было прижаться к нему, прощения попросить, ан нет. Словно железный прут в меня вставили от пят до головы. Повернулась, как кукла на штыре, и пошла к двери. Иду по лестнице вся одеревенелая, подбородком не могу пошевелить. Не помню, как попала в свою комнату, как на кровать легла. В голове шумело, глаза делались все суше, будто вся влага из них выпарилась. Я даже бояться стала, что мой ребеночек из-за этой сухости куда-нибудь прилепится и с ним что-нибудь плохое случится. И тут все хуже и хуже во рту, в носу. Попить бы надо, но даже пальцем не могу пошевелить от слабости.

Потом уж я белого света не помнила. Кто-то надо мной склонялся, голову мою хотел приподнять, а она неподвижно-твердая, железный прут, тот, что внутри меня, мешает. Какие-то краны вокруг, резиновые трубочки. Уколы в вену. И мир вокруг холодный, белый, мерцающий. То Стефан передо мной заплаканный, то кто-то чужой, потом мой отец. Губы у них у всех скачут по лицу, на щеке появятся, затем над глазом. Что такое творится, думаю, где я нахожусь. Но тут возникло лицо Стефана, и у него все на своем месте: глаза под бровями, усы под носом, а потом только губы. И он говорит мне:

— Ванда, ты меня слышишь?

— Слышу, — отвечаю. А сама удивляюсь его глупому вопросу.

Тогда он встает на колени и опускает мне на грудь голову.

— Прости меня, жена моя дорогая и единственная, — шепчет.

Я снова удивляюсь.

— А мы что, поженились? Ничего не помню.

— Поженимся, как только выйдешь.

— Может, в костеле обвенчаемся? — говорю я тихо, неожиданно осмелев. — Для родителей важно.

— Хоть в костеле, хоть в церкви, хоть в храме буддийском, где только хочешь. И пусть уж у нас ребенок родится, даже если он и дебилом будет после этой твоей болезни.

— Значит, я больна?

— Была больна, но уже поправляешься, счастье ты мое единственное, — говорит и руки мне целует.

— Стефан, а где я?

— В больнице. Палата у тебя отдельная и все, что необходимо.

Я снова очень удивляюсь и спрашиваю, о каком ребенке он говорит.

Он посмотрел на меня и тоже удивился:

— Не помнишь, что будешь матерью?

— Я?

На эти мои слова он берет мою руку и кладет на живот. Я чувствую, что живот округлый.

— Что это я так поправилась? Наверное, от этого лежания.

— Ты что, Ванда. — Он смотрит на меня недоверчиво, не делаю ли я из него сумасшедшего. А мне так тяжко стало мыслями ворочать.

Тут доктор входит. Стефан к нему:

— Она ничего не помнит, пан доктор. Теперь это навсегда?

— Все будет в порядке, — отвечает доктор, — только не нужно ее нервировать.

Стефан сделал несчастное лицо и шепчет ему, думая, что я не слышу, мол, случайно, я того, не двинулась? А меня вдруг такая злость взяла, что я сразу все вспомнила и как закричу:

— Это ты и твоя мать со мной такое натворили, что у меня в голове все перемешалось. Но ты не бойся. Я от вас ничего не хочу. Женись на ней, она мечтает об этом. А я не пропаду.

Стефан чуть до потолка не подскочил от радости. Конечно, не от моих слов, а от того, что память ко мне возвращается.

Я здорово в этой больнице застряла, три месяца провалялась. После выписки родители забрали меня в деревню для укрепления здоровья. Ну и Стефан, значит, с шофером приезжают на „виллисе“ меня назад забирать. Но о свадьбе ни слова, только сказал, что пора на работу возвращаться. Я тут не знаю, как от людей брюхо спрятать, а он говорит, что без секретарши не справляется. Мои родители не осмеливались спрашивать, только отец глазами показывает, мол, спроси, а я делаю вид, будто не замечаю его знаков, потому что напоминать об обещании жениться как-то глупо и неудобно. Думала, как Стефан с отцом выпьет, так начнет какой-нибудь разговор. А он ни словечка. Мама отважилась и говорит, дескать, я теперь так хорошо выгляжу, что она мне платье в поясе расставила. А Стефан как бы под дурачка: красивая у вас дочь, пара сантиметров в поясе ее красоту не испортит.

А затем мы влезли в „виллис“. И в конце леса его мамаша на дорогу выскочила. Они затащили ее в машину и рванули с места. Я осталась в лесу одна. Стефан в мою сторону даже не обернулся, так мамаша его напугала. Иду я по дороге и не знаю, что обо всем этом думать. Оглянулась — позади отчий дом, к которому неизвестно как возвращаться, впереди — комнатушка в чужой квартире. Руками живот придерживаю и говорю своему неродившемуся ребеночку: дай мамочке сил, чтобы она могла до добрых людей добраться. Кажется, мы с тобой одни остались.