Святая грешница - Нуровская Мария. Страница 15

— Не будь таким амбициозным, Михал, — сказал та ему. — Они только длиннее тебя. А знаешь, что говорил Наполеон? «Они длиннее, а я выше».

Это высказывание Михалу очень понравилось.

Я стала работать переводчиком в нотариальной конторе. В начале сорок шестого года на твое имя пришло письмо из шведского «Красного Креста». Я не вскрывала его, но где-то в глубине души почувствовала страх. Еще раньше, получив письмо из польского «Красного Креста», поняла, что ты ее ищешь. Мы никогда не говорили на эту тему. Я отдала тебе письмо и пошла в ванную. Это была та самая ванная, в которой я закрывалась после выхода из гетто, да и потом еще много раз. Теперь она выглядела иначе: повсюду висели чужие полотенца, чужое выстиранное белье. От вида широких подштанников портного мне всегда становилось дурно. Вся эта обстановка вокруг не соответствовала моим переживаниям. Я присела на край ванны, чувствуя, как беспокойно колотится сердце. Потом вымылась и отправилась спать. Ты заскочил сразу после меня, чтобы никто не успел тебя опередить, иначе придется снова отскребать ванну. Вернулся уже в пижаме, залез под одеяло и погасил свет.

— Я получил известие от Марыси. Она в шведском госпитале.

— Ты поедешь за ней?

— Нет, они ее привезут сюда.

Мы оба молчали.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Нет.

И это все. Мы были только вдвоем. Поэтому ты не должен был, как тогда в деревне, задавать вопрос: «Когда ты хочешь, чтобы я привез этот овес?» В своем молчании ты походил на страуса, засунувшего голову в песок. Если она приезжает из госпиталя, значит, больна или, в лучшем случае, поправляется после тяжелой болезни. Как можно согласиться на то, чтобы мы обе были при тебе, когда за стеной толкутся чужие люди. Даже без неизбежных свидетелей это невозможно. И каким образом объяснять ей мое присутствие? Словно подслушав мои мысли, ты произнес:

— У Марыси есть сестра под Краковом, я отвезу ее туда.

— Может, она захочет быть с тобой и с сыном, — волнуясь, произнесла я, стараясь овладеть своим голосом.

И вновь молчание, как острая рана.

— Я отвезу ее туда сразу из аэропорта.

Всю ту ночь я не сомкнула глаз. Лежала рядом с тобой, боясь пошевелиться. Ты спал крепким сном, потому что возвращался из клиники очень усталым. Через несколько часов я включила ночную лампу, поставив ее на пол. Мне хотелось видеть твое лицо. Я не верила в то, что ты говоришь. Ты не мог знать, какой будет ваша встреча. За вами была прожитая жизнь, у вас рос сын. Возможно, случится так, что я стану в твоей жизни лишь эпизодом, по ошибке принятым тобой за любовь. Что будет со мной, когда она отберет у меня вас с Михалом… И не думала о том, что до этого поступила точно так же. Я боялась за себя, за свою жизнь, которая без вас для меня ничего не стоила. Ведь только ваше присутствие позволяло мне верить в себя. Со всеми моими недостатками. Если бы не детская ручка в моей ладони тогда, у реки, я точно стала бы другой. Может, скатилась бы снова назад, возненавидела мужчин или стала мстить им за все. С момента, когда я вышла из гетто, слово «мужчина» имело для меня определенное значение, сходное слову «самец». Я научилась разделять эти понятия только с мыслью о тебе. Иначе воспринимала и свое тело. Когда женщина хочет мужчину, внизу ее живота начинает ощущаться тепло, как будто кто-то кладет ей туда руку. Это такая же тайна для женщины, как и для мужчины, она выходит за рамки обычной анатомии, не зависит от хороших и плохих периодов. Существуя как бы в тени сознания или невероятно разрастаясь в нем. Чего-то требует, чего-то ждет. И эти ожидания всегда связаны с конкретным адресом, ни один другой не годится. Ты был моим адресом. Кем бы мне пришлось стать без тебя? Я уже оторвалась от своей судьбы, сформировалась как некая другая личность. Даже изменила имя и фамилию. Последний раз Эльжбета существовала, стоя перед дверью с табличкой «А. В. Кожецы». А вошла в квартиру уже как Кристина. Нельзя теперь взять и вернуть ту, другую. А впрочем, и Кристиной я тоже еще не была, только носила ее имя, служившее мне щитом.

Но Марыся может запретить мне видеться с вами. На ее месте я наверняка поступила бы так. Она имеет право сделать со мной что захочет… Эти мысли не покидали меня ни на минуту до самого ее приезда. А перед этим была последняя ночь. Мы любили друг друга, и прикосновение твоих пальцев, как всегда, было для меня чем-то необыкновенным. Наша близость. Наши слова. Мы звали друг друга, хотя были совсем близко, рядом. Когда ты вошел в меня, я обняла руками твои бедра, как бы желая их удержать.

— Что с тобой, любимая? — спросил ты. — У тебя что-то болит?

Ты не понял жеста, потому что не имел понятия о моих действительных переживаниях. Может быть, я тоже мало знала тебя. Ведь последнее время мы почти не разговаривали. Мне казалось, что оба стали какие-то искусственные. А когда ты просишь меня подать соль или я говорю тебе, что вымыла ванну, наши голова звучат театрально. Только один раз я спросила:

— А Михал знает, что возвращается его мама?

Ты удивленно посмотрел на меня.

— Для него это может быть большим потрясением, — добавила я.

На минуту наши взгляды встретились. Я увидела в твоих глазах беспокойство. Как в тот раз, когда ты не знал, обращаться ко мне на «ты» или на «вы».

— Я считал, что она поедет в Краков… через некоторое время…

Это прозвучало неубедительно и вызвало у меня еще большую тревогу. Я поняла, что ты и сам не знаешь, как выйти из ситуации, а Краков, может быть, придумал для меня.

— Анджей!

Ты повернул голову в мою сторону, словно ожидая удара.

— Я уеду. Привези ее сюда, пусть побудет с вами, потом как-нибудь все решится… Захочешь — придешь ко мне.

Ты подошел так близко, что я даже слегка отодвинулась. И обнял меня.

— Никуда не поедешь, — твердо произнес ты.

Я освободилась от объятий и посмотрела тебе прямо в глаза.

— Ну тогда, как ты себе все представляешь?

— Марыся — мать Михала, но я не люблю ее. Я сделаю для нее что смогу.

— Ты искал ее…

Ты серьезно посмотрел на меня.

— А ты знала об этом?

Я молча кивнула.

— Я искал ее, но обманывать не стану. Это было бы непорядочно.

Кто может знать, что порядочно, а что нет, подумала я.

— Мы решим, каким образом поступить с Михалом, — продолжал ты. — Может быть, Марыся захочет его забрать, ведь она мать.

Я не отвечала, но эти слова испугали меня не меньше, чем предыдущие. Михал стал такой же важной частью меня, как и ты. Без Михала я не была бы человеком в полном смысле. Но не мне тут следовало ставить условия. Я могла их только принимать.

Утром я ушла на работу. Ты взял выходной. Собирался вернуться из Кракова на следующий день, но когда я пришла с работы, то внизу увидела Михала. Он стоял возле арки, как на карауле.

— Ты что тут делаешь? — удивилась я.

— Папа просит, чтобы ты не поднималась наверх…

От этих слов у меня закружилась голова, и я вынуждена была прислониться к стене.

— Кристина, — спросил Михал, — ты что, больна?

— Нет-нет, — выдавила я из себя улыбку, — это так. Ничего…

— Ты постой тут, а я пойду к папе, — сказал он, — так папа велел…

Все было ясно: мне нужно уйти. Но я не могла. Стояла, словно прикованная. Так хотелось вымолить милостыню, зная, что именно этого мне делать нельзя. Еще подумала о том, как охарактеризовать грех. Можно ли считать грехом то, что я сделала с собой или, скорее, с другими? Отец, а теперь вот она… Я знала твою жену только по фотографии. Красивое, спокойное лицо. Короткие темные волосы, темные глаза, смешливый носик. На тех фотографиях вы были вместе, обнимались и смеялись в объектив. Тогда я испытывала обыкновенное любопытство, потом к нему прибавилась боль… Но я сознавала, что делаю, и где-то в глубине души ожидала такой конец.

Другого не заслуживала. Я пришла в этот дом с улицы. Сначала присвоила себе ее одежду, а потом любовь сына и твою. Это не могло пройти безнаказанно, за такую кражу надлежало заплатить. Я должна повернуться и уйти. В неизвестность. Что с того? Марысю это не должно касаться. Но я все стояла в этой арке, Анджей. Я все стояла…