Знак «фэн» на бамбуке - Фингарет Самуэлла Иосифовна. Страница 20

Часть III

СТЕНЫ И БАШНИ

Глава I

ПРОЗРАЧНАЯ ТИШИНА

С листом бумаги, кистями и тушечницей Цибао расположился за низким столом, за которым ещё недавно работал Ни Цзань. Цибао верил, что стол сохранил частицу высокого духа художника. Не могла не помнить столешница, как касалась её сквозь бумагу смелая вольная кисть, – скользила размашисто, переворачивалась вокруг волосков, пританцовывала на месте. Цибао учил свою кисть повторять те же приемы – скользить, крутиться, выбивать дробь мелких ударов. Но вместо прозрачного озера на листе разливалась мутная, как во время дождя, лужа, ветви деревьев торчали палками. Не слышала кисть, как дерево растёт. Если бы удалось ещё раз увидеть за работой господина Ни Цзаня. Цибао ни разу не пожалел, что отдал картину. Избил его тогда отец до полусмерти. Мать и сестра в ногах у отца валялись, просили простить глупого сына. Слёзы и мольбы не помогли. Отец в ярость впал – мог и убить. На все вопросы Цибао одно твердил: «Актёрам картину отдал, чтобы спасти названого брата». Даже сестре Цибао не проговорился, что, назвавшись актёром, сам вручил начальнику Судебной управы бесценную картину Ни Цзаня. «Где актёров увидел?» – кричал отец. «В городе, на рынке. Вы Гаоэра в тот день с поручением отослали. Я воспользовался и убежал». Отец отшвырнул палку. Велел слугам выпороть Гаоэра, чтобы лучше смотрел за младшим господином. Калитку в саду приказал забить. Нет, ни о чём не жалел Цибао. Одно только мучило, что не увиделся с братом. Обнял бы его, расспросил бы о Первом. Гаоэр сбегал на рынок, потолкался возле актёров, между делом, спросил: «Плясал здесь недавно один актёр, песню пел про обжору мышь. Куда подевался?» – «Не вертись под ногами, – цыкнули на него. – Расспросчик какой нашёлся. Ушёл твой актёр из города, не доложил куда. И ты ступай отсюда подальше».

«Пусть растёт на берегу озера бамбук», – решил Цибао. В книгах написано: «Бамбук – символ благородства. Внутрь он вбирает всё лучшее, снаружи твёрдо сопротивляется скверне мира». Бамбук был связан с воспоминаниями о братьях.

Цибао сменил тонкую кисть на толстую, обмакнул в тушь. Он хотел, чтобы кисть упала сильно и тяжело и пошла, ложась набок и изворачиваясь, всё меньше касаясь бумаги, пока не оторвётся совсем. Тогда тёмное сменится светлым, густое – прозрачным. Тень перейдёт в свет, и бамбук оживёт, закачается на ветру. Но он набрал слишком много туши. С волосков сорвалась капля и плюхнулась на бумагу, как свалившаяся с высоты черепаха. «Никогда не исправляй проведенную линию, иначе она утратит напряжение и изящество», – не раз говорил отец, когда обучал каллиграфии.

Цибао скомкал испорченный лист и бросил на пол.

– Клочок бумаги очень нелёгок, – раздался за спиной голос сестры. – Одни рубили бамбук, другие его трепали, вымачивали в чане с известью, чтобы стал он мягким и волокнистым. Как говорится, бумага прошла через семьдесят рук.

Цибао даже не обернулся. Разве он нарочно испортил лист, что сестра его попрекает?

– Не сердись, – подошла ближе сестра. – Я сказала без всякого умысла. Пришёл зеркальщик, сидит во дворе с горшочком ртути, зеркала полирует. Не хочешь ли свои зеркала также почистить, смотри, иные совсем потускнели.

Цибао промолчал.

– Смешной зеркальщик, весёлый, – продолжала сестра. Ей было жаль, что она огорчила брата. – Шутками и загадками всех потешает. Служанки избегались. По всему дому разыскивают зеркала, чтобы подольше его задержать.

– Как же я не расслышал его трещотки, – смягчился Цибао. – Зеркальщики всегда оповещают трещотками о своём приходе.

– В работу углубился, как настоящий художник, оттого не расслышал. А знаешь, он о тебе расспрашивал.

– Кто?

– Зеркальщик. «Правда ли, – говорит, – что вашего младшего господина украли, когда ему и шести лет не минуло, и только благодаря чуду вернулся он в дом?» Служанки уши развесили. «Правда-правда, – лопочут. – Все чуть с ума не посходили в тот год от горя». Глупые болтушки. «А сам-то он где? Или ветром со двора сдуло и в бамбуковую рощу занесло?»

– Здесь я! – закричал вдруг Цибао неизвестно кому и опрометью бросился во двор.

– Вот и наш молодой господин, о котором вы спрашивали, – обрадовались служанки.

Все расступились, и Цибао увидел зеркальщика. Он его сразу узнал, хотя видел всего один раз, да ещё с лицом, разрисованным белыми кругами и полосками. Это был актёр, что играл на сцене злодея, а никакой не зеркальщик. Неважно, что он вырядился в рубаху мастерового.

– Здравствуйте, – торопливо поклонился Цибао.

– Счастливой вам долгой жизни, молодой господин, – поклонился в ответ зеркальщик и, улыбнувшись, добавил: – Занесло попутным ветром в ваш благоденствующий дом, и так мне здесь приглянулся, что навек бы остался. Разве что снова поднимется ветер и унесёт, словно листочек бамбука.

Неизвестный художник. За работой. Фрагмент свитка на шёлке. XIII век.

Служанки рассмеялись. Меньше всего коренастый коротконогий зеркальщик напоминал лёгкий листок. Цибао рассмеялся вместе со всеми, а сам в это время торопливо соображал: «Актёр пришёл рассказать о брате и даёт мне об этом понять, повторяя к месту и не к месту про ветер и бамбук. Во что бы то ни стало надо подстроить так, чтобы остаться с ним наедине».

– Прошу вас, пройдёмте со мной в мою комнату. Вы сами отберёте зеркала, нуждающиеся в полировке, – сказал Цибао.

– Зачем вам беспокоить себя, младший господин, – наперебой захлопотали служанки. – А мы на что? Сбегаем, принесём.

Цибао не произнёс больше ни слова, повернулся и направился к постройке. Зеркальщик поднял плечи, развёл руками, но ослушаться не посмел. Двинулся следом.

– Вы от него? – быстро спросил Цибао, как только они прошли в помещение и циновка, висящая на дверях, пропустив их, вернулась на место.

– От него.

– Он на свободе? Где он? Как мне его увидеть? Жив ли Первый? Что он просил передать?

– Ваши вопросы не обхватишь двумя руками, ответ же поместится на ладони. Мисян на свободе. Просил передать, что вы спасли ему жизнь.

– Его имя Мисян – «Медовое благовоние»? Где он? Скажите, пожалуйста, под пыткой брата не выдам.

– Поверьте, молодой господин, я бы охотно сказал, да сам ничего не знаю. Мисяну велено было покинуть город, а в какую сторону надумал направиться, верно, побоялся при стражниках сообщить. Да вы не печальтесь сильно, поступит от него весть. Он мне так и сказал: «Передай моему дорогому брату, спасшему мне жизнь, что мы с ним непременно увидимся».

– Как же вы отыскали меня? Разве вы знаете моё имя?

– Мисян надоумил. «Если будет, – сказал, – расспрашивать обо мне мальчик лет двенадцати, одетый, как господин, разузнай, не похищал ли его торговец живым товаром. Если окажется, что похищал, то скажи, что жизни Второго брата не хватит, чтобы отблагодарить Третьего за спасение. Только прежде, чем говорить с ним начнёшь, непременно два слова произнеси – „бамбук“ и „ветер“». Вот и всё, что он успел мне шепнуть. Стражники его с обеих сторон обступили: «Хватит прощаться, пора в путь». Два дня прошло, в самом деле мальчонка явился. Я его оглядел – не сошлись приметы. Лет ему не меньше, чем все пятнадцать, и одет, как слуга. Говорить я ему ни о чём не стал, а до дома тайком проводил. Решил проверить, не от вас ли посыльный, и оказалось, что не ошибся, от вас.