На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Коэльо Пауло. Страница 22

— Он — революционер. Он обладает властью и наделен даром говорить с Пречистой Девой. Если ему удастся сконцентрировать свою энергию, он может выйти в первые ряды, стать одним из тех, с кого начнется духовное преображение рода человеческого. Мир переживает сейчас очень важный момент.

И если таков будет его выбор, ему суждены будут тяжкие страдания. Многое откроется ему раньше времени. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях и потому понимаю, что ждет его впереди.

Он повернулся ко мне, обхватил меня за плечи:

— Прошу тебя, избавь его от грядущих страданий. Он не выдержит.

— Я понимаю, что вы любите его…

— Ничего ты не понимаешь, — покачал он головой. — Ты слишком молода, чтобы понять, сколь разнообразно и обильно зло, царящее в мире. В этот миг ты и сама представляешь себя революционеркой — хочешь вместе с ним переделать мир, открыть новые пути, сделать так, чтобы история вашей любви стала легендой, которую будут передавать из уст в уста, из поколения в поколение. Ты еще думаешь, что любовь способна восторжествовать.

— Разве нет?

— Да нет, способна, но вопрос в том когда. Это произойдет в определенный час, после того, как завершатся небесные битвы.

— Я люблю его. И для того, чтобы моя любовь победила, мне нет надобности ждать, когда завершатся небесные битвы.

Теперь его взгляд был направлен в какую-то дальнюю даль.

— Как грустно… — заметила я.

— Это первые строчки псалма, где говорится об изгнании, о тех, кто хочет вернуться в землю обетованную, да не может, И это изгнание продлится еще известный срок. Что могу я сделать, чтобы попытаться предотвратить страдания человека, который хочет попасть в рай раньше времени?

— Ничего, отец мой. Ровным счетом ничего.

— Вот он, — сказал священник.

И я увидела его. Он стоял на коленях в снегу метрах в двухстах от меня. Он был по пояс голым, и даже издали я заметила, что от холода его кожа приобрела лиловый оттенок.

Голова его была опущена, ладони сложены для молитвы. Не знаю, что было тому причиной — вчерашнее ли совместное действо, восторг ли женщины, собиравшей хворост, — но никогда прежде ни на кого я не глядела с таким неистовым душевным напряжением. Я видела человека, больше не принадлежащего этому миру — он жил в союзе с Богом и с просвещенными духами горних высот. Сверкающий снег вокруг только усиливал это впечатление.

— На этой горе есть и другие такие, — промолвил священник. — Они пребывают в постоянном религиозном восторге, приобщаясь к опыту Бога и Приснодевы. Они внимают ангелам и святым, выслушивают пророчества и мудрые откровения, а потом передают все это немногочисленным единомышленникам. Если бы на этом все и заканчивалось…

Но он не останется здесь. Он обойдет весь свет, неся учение Великой Матери. Сейчас Церковь этого не хочет. И уже приготовлены камни, которыми мир забросает тех смельчаков, кто первыми заговорят об этом.

— И цветы, которыми увенчают тех, кто придет следом.

— Да. Но ему они не достанутся.

И с этими словами священник двинулся в его сторону.

— Куда вы?

— Надо вывести его из транса. Сказать, что ты мне понравилась. Что я благословляю ваш союз. Я хочу сделать это здесь, на этом священном для него месте.

Меня стало подташнивать — так бывает от неосознанного, но непреодолимого страха.

— Мне надо подумать, отец мой. Я не знаю, так ли все это…

— Никто не знает, — отвечал он. — Многие родители совершают ошибки, потому что считают, будто знают, что лучше для их детей. Я тебе не отец и знаю, что поступаю не правильно. Однако должен исполнить то, что мне предначертано судьбой.

С каждой минутой меня охватывала все большая тревога.

— Не надо мешать ему, — сказала я. — Пусть он завершит свою молитву.

— Он должен быть не здесь. Он должен быть с тобой.

— Может быть, он сейчас беседует с Девой.

— Может быть. И все равно мы должны подойти к нему. Увидев меня с тобой, он поймет, что я рассказал тебе все. Он знает, о чем я думаю.

— Сегодня — праздник Непорочного Зачатия. Это особый день для него. Вчера вечером, у пещеры, я видела, как он счастлив.

— Праздник Непорочного Зачатия — праздник для всех, — отвечал он. — Но теперь уже я не желаю вести с тобой теологические дискуссии. Идем.

— Почему вы так спешите, отец мой? Почему непременно в эту самую минуту?

— Потому что знаю — в эту минуту он решает свое будущее. И может выбрать не правильный путь.

Я повернулась и по той же тропке, что привела нас к этому месту, зашагала вниз. Священник шел за мной.

— Что ты задумала? Разве ты не понимаешь — ты единственная, кто может спасти его?! Разве не видишь — он любит тебя и бросит ради тебя все?!

Я прибавляла и прибавляла шагу, и ему все труднее было поспевать за мной. Тем не менее он держался рядом.

— В этот самый миг он делает выбор. Он может принять решение оставить тебя! Борись за то, что любишь!

Но я не останавливалась. Я спешила как могла, оставляя позади эту гору, священника, необходимость выбора. Знаю — человек, вприпрыжку бегущий следом, читает мои мысли и знает, что все попытки вернуть меня — бесполезны. И все-таки он не отставал, настаивал, приводил новые доводы — боролся до конца.

И вот мы оказались у того камня, где полчаса назад остановились передохнуть, В изнеможении я опустилась на землю.

Я ни о чем не думала. Мне хотелось только сбежать отсюда, остаться одной, спокойно и не торопясь обо всем подумать.

Спустя несколько минут подошел, с трудом переводя дух, и священник.

— Видишь эти горы вокруг? — спросил он. — Им не надо молиться, ибо они сами — Божья молитва, потому что обрели в мире свое место и пребывают на нем. Они стояли здесь еще до того, как человек впервые взглянул на небо, услышал гром и спросил, кто сотворил все это. Мы рождаемся, страдаем, умираем, а они стоят неколебимо.

Приходит минута, когда мы обязаны задуматься — а нужны ли такие усилия? Почему бы не уподобиться этим горам — мудрым, древним, нашедшим себе подходящее место? Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы преобразить полдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что усвоили, и тотчас ввязываются в новую авантюру? Почему бы не подождать, пока определенное количество обезьян-людей научится тому, чему нужно, после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?

— Вы и вправду так думаете, отец мой?

На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь священнослужителя.

— Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится к попытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание, несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают: «Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»

И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жиля они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.

— Они — точно такие, как горы, — сказала я. — Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца. Горы — живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор — всего лишь свидетельствовать о ней.

В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

— Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?