Обреченный на бой - Злотников Роман Валерьевич. Страница 77

– Ха-ха-ххек.

Франк ударил его кулаком по темечку, и Алкаст мешком свалился у ложа. Франк повернулся к реддинам:

– Заберите его.

Старший осторожно произнес:

– Нам приказано было проводить вас.

– И что вы будете делать, если я не пойду?

Реддины угрюмо переглянулись. Прямого приказа применять силу они не получали, и тот, кто мог бы его отдать, валялся без памяти. А проявлять подобную инициативу в отношении сына базиллиуса…

Когда утром Франк с Беллоной спустились в нижние покои. Алкаст встретил его ненавидящим взглядом и, презрительно кривя губы, что-то пробормотал. Плотная толпа подлиз вокруг него радостно загоготала, зашевелилась, и оттуда выскочил Ксун, один из ближних прихлебателей Алкаста. Окинув взглядом Франка, перебирающего струны киафары, он презрительно посмотрел на Беллону и громко произнес:

– Ну как, Франк, тебе понравилась моя подстилка?

Беллона сжалась как от удара, а Франк отложил киафару в сторону и спокойно, но так же громко произнес:

– Если ты еще раз произнесешь это слово, я отрежу тебе язык.

Над покоем повисла мертвая тишина. Ксун бросил встревоженный взгляд на Алкаста, но тот лишь криво усмехнулся, и Ксун вновь подбоченился и повторил:

– Что ж, если моя подстилка тебе нравится, я дарю ее те…

Франк неуловимым, но стремительным движением скользнул к нему и ударил… Ксун рухнул на колени. Франк надавил на болевую точку у основания нижней челюсти и, когда тот от боли разинул рот, молниеносным движением руки вытащил и растянул язык, а другой рукой полоснул по нему кинжалом. Ксун отчаянно завизжал. Франк брезгливо отбросил кровоточащую мякоть и, повернувшись к слуге, как и всё оцепенело пялящемуся на эту картину, кивнул на Кеуна и произнес:

– Позови лекаря, надо прижечь, а то захлебнется собственной кровью.

Когда Ксуна унесли, Беллона подняла измученное лицо и тихо спросила:

– А что теперь?

Франк обнял ее, прижал к себе и произнес:

– Подожду, кто будет следующий, а потом отрежу язык ему. – Он повернулся к Алкасту и добавил чуть громче: – И тому, кто вложил в его губы эти слова.

Дома разбушевалась буря. Мать при любом малейшем шуме ахала, нюхала соль, стонала и жаловалась на ужасную мигрень, орала на него, как уличная торговка.

– Ты понимаешь, тупица, что ты наделал? Ты своими руками разрушил построенную мной, – она стукнула себя в грудь стиснутым кулачком, – твою дорогу к трону.

– Но разве я могу жениться на своей сестре?

Мать возмущенно втянула воздух:

– Да кто говорил об этой подзаборной сучке, которая вешается на всяких базарных нищих и портовых стражников! Ты стал бы единственным базиллиусом!

– А ты бы крутила мной на пару с Юнонием, – Франк саркастически улыбнулся. – Вернее, крутил бы Юноний, тебя бы он вряд ли подпустил близко к трону.

– Как ты разговариваешь с матерью? – взвизгнула она.

– Так, как она того заслуживает, – холодно ответил Франк и вышел из покоя, шарахнув дверью.

Ночью он предложил Беллоне выйти за него замуж и уехать с ним. Она печально улыбнулась и покачала головой:

– Нет, Франк, я не пойду с тобой к подножию богини и не уеду с тобой. Я не могу бросить Толлу и никогда не смогу смириться с тем, что тебе будут шептать обо мне в любой подворотне. Тебе не нужна такая жена. Но знай, когда бы ты ни приехал в Эллор, я жду тебя. И так будет до тех пор, пока ты сам меня не бросишь.

Он едва успел проскочить, пока не закрылись перевалы. Войдя в кабинет Грона, он увидел там Гагригда и Сиборна. Только он успел доложить о прибытии из отпуска, как Грон заявил:

– Ну вот, все проблемы решены.

Франк непонимающе посмотрел на них. Гагригд улыбнулся и объяснил:

– Сиборн будет заниматься только Академией. Ее переводят в Южный бастион, в долину Эгиор. Меня ставят на первый полк. Тебе принимать «ночных кошек».

Франк не верил своим ушам.

– Но… как же так… ведь я…

Грон рассмеялся:

– Ну вот, а ты говорил, что он, получив команду, не задает вопросов.

Франк захлопнул рот и отдал честь:

– Есть. Разрешите идти принимать сотню.

Грон одобрительно кивнул:

– Подожди на улице, капитан Гагригд сейчас спустится.

Франк вышел на улицу. Было не по-зимнему тепло. Солнце светило ярко, так что на обрезах крыш начали появляться сосульки. Франк вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся. Он был дома.

Они лежали на густой медвежьей шкуре, прикрытые только роскошными волосами Толлы, которые разметались по его груди и животу.

– Боги, неужели ты опять уедешь?! – прошептала она.

– Еще не скоро, – мягко ответил Грон, – у нас есть еще почти две луны.

Толла отбросила волосы и села на шкуре.

– О, Грон, я больше так не могу. Всю зиму я жду, когда наконец приедешь ты, а когда ты приезжаешь, я теряю голову. Совершаю глупейшие ошибки. Юноний вертит мной, как хочет.

Грон сел.

– Ну уж в это я никогда не поверю.

Она повернула к нему мокрое от слез лицо.

– Понимаешь, наша связь уже для него не секрет.

Грон усмехнулся:

– Не только для него. Убогно еще год назад поздравил меня. Правда, когда он понял, что я не хочу продолжать эту тему, то больше к ней не возвращался.

Толла кивнула со слабой улыбкой, но потом снова посерьезнела:

– Кроме того, мне кажется, Юноний знает, кто ты.

Грон помолчал. О том, кто он такой, знала только дюжина самых близких друзей. Конечно, если не принимать во внимание посвященных. Впрочем, то, что Юноний обладает этим знанием, было лишним подтверждением тому, в чем он и так был уверен.

Толла тряхнула волосами.

– Ну почему боги так несправедливы ко мне?!

Грон вздохнул, протянул руку к одежде, комом валявшейся рядом со шкурой, и начал одеваться. Толла смотрела на него печальными глазами. Когда он затянул ремень, она тяжело вздохнула и произнесла:

– Мне придется выйти замуж, Грон.

Он замер, потом медленно повернулся к ней:

– За кого?

Она горько усмехнулась:

– Ты можешь догадаться.

Грон задумчиво покачал головой:

– Значит, Юноний перетянул на свою сторону солидную часть систрархов городов.

Толла поднялась на ноги и тоже начала одеваться. Грон испытующе смотрел на нее:

– Я могу помочь тебе справиться с этим.

В ее глазах вспыхнула надежда, но через мгновение погасла.

– Как?

Грон свистнул, и Хитрый Упрямец степенно вышел из-за деревьев. Грон подсадил Толлу в седло ее белоснежной Нэрос и вскочил в седло сам. Некоторое время они ехали молча, потом Грон договорил:

– Понимаешь, мы все только думаем, что поступаем только так, как хотим сами. На самом деле у каждого из нас торчат во все стороны такие невидимые ниточки, как у кукол-марионеток. Дерни тебя за одну – поднимется рука, за другую – откроется рот.

Толла усмехнулась:

– Я уже десять лет дергаю за эти ниточки.

Грон кивнул:

– Правильно. А сейчас дернули тебя, и тебе кажется, что некуда деваться.

– Я уже выросла из того возраста, когда кажется, что, стоит только рвануться, и ниточки оборвутся, – молвила Толла. – Если я откажусь стать женой Алкаста, Юноний начнет гражданскую войну.

– Вот видишь, – пришла очередь усмехаться Грону. – Ты дергала за ниточки, и другие люди прыгали, как тебе хотелось, но стоило кому-то дернуть твои, как ты пришла в ужас.

Она недоуменно посмотрела на него:

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что Юноний так же, как и ты, забыл, что где-то болтаются концы и его ниточек. Он так часто двигал людьми, как куклами, что стал казаться себе чем-то вроде бога – не хуже тех, кто наверху, – вершащего судьбы мелких людишек. А это ошибка – что в политике намного хуже, чем преступление. Он такой же, как и все, и может очень скоро в этом убедиться.