Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 49

– Будьте осторожны, – сказал Жильбер, – подобная поглощенность своими мыслями, в какой сейчас находится Себастьен, свидетельствует скорее о слабости, нежели о силе, и является симптомом скорее болезни, нежели здоровья. Да, вы правы, господин аббат, этому мальчику не надо советовать трудиться, если он действительно трудится, а не мечтает.

– Уверяю вас, сударь, он трудится.

– Вы думаете?

– Да, и подтверждение этому то, что долг для него превыше всего. Поглядите, у него шевелятся губы. Это он повторяет урок.

– Ну что ж, господин Берардье, в дальнейшем, когда он будет так повторять уроки, отвлекайте его. Хуже знать их от этого он не будет, но зато чувствовать себя будет лучше.

– Вы уверены?

– Совершенно.

– Что ж, вы в этом лучше разбираетесь, – промолвил аббат. – Недаром же господа де Кондорсе и Кабанис [134] утверждают, что вряд ли кто в мире сравнится с вами ученостью.

– Но только, – продолжал Жильбер, – когда будете отвлекать его от задумчивости, примите некоторые предосторожности: вначале обратитесь к нему тихо, а потом чуть громче.

– Но почему?

– Чтобы постепенно возвратить его в этот мир, который он покинул.

Аббат с недоумением воззрился на Жильбера. Похоже, он готов был счесть, что тот немножко не в себе.

– Сейчас вы увидите подтверждение моих слов, – сказал Жильбер.

Вошли Бийо и Питу. Питу бросился к мальчику.

– Ты звал меня, Себастьен? – спросил Питу, заключая его в объятия. – Ты очень любезен, спасибо тебе.

И он прижался щекой ко лбу мальчика.

– Смотрите, – шепнул Жильбер, хватая аббата за руку.

Себастьен, внезапно вырванный из задумчивости ласковым прикосновением Питу, вздрогнул, лицо его залилось бледностью, голова резко упала на грудь, словно шея уже была не в силах удерживать ее. Страдальческий вздох вырвался у него из груди, но скоро щеки его порозовели от румянца.

Он кивнул и улыбнулся:

– Ах, это ты, Питу. Ну да, я же звал тебя.

После этих слов он внимательно оглядел Питу и спросил:

– Значит, ты сражался?

– Да, и показал себя храбрецом, – заметил Бийо.

– Почему вы не взяли меня с собой? – с упреком обратился к ним мальчик. – Я тоже принял бы участие в сражении и хоть что-то сделал бы для отца.

– Себастьен, – сказал доктор Жильбер, подойдя к мальчику и прижав голову его к своей груди, – ты гораздо больше сделаешь для своего отца, если будешь слушать его советы, следовать им и станешь выдающимся, известным человеком.

– Как вы? – с гордостью спросил Себастьен. – О, это моя мечта!

– А теперь, когда ты обнял и поблагодарил наших добрых друзей Бийо и Питу, не хотел бы ты пройти со мною в сад и поговорить.

– С удовольствием. Те два или три раза, что я провел наедине с вами, во всех подробностях запечатлелись в моей памяти.

– Господин аббат, вы позволите? – спросил Жильбер.

– Ну, разумеется.

– Бийо, Питу, друзья мои, может, у вас есть какие-то дела?

– Еще бы, – ответил Бийо. – Я с утра не ел, и, думаю, Питу не сытей меня.

– Да нет, – возразил Питу, – утром я съел почти целиком круглый хлеб, а потом, перед тем как вытащить вас из воды, пару колбасок, но, правда, после купания снова проголодался.

– Идемте в трапезную, – предложил аббат Берардье, – там вас накормят.

Питу с сомнением хмыкнул.

– Вас пугает постная монастырская еда? – осведомился аббат. – Не беспокойтесь, вас накормят тем, что мы подаем гостям. И к тому же, мне кажется, дорогой господин Питу, что вам неплохо было бы не только насытить желудок, но и прикрыть тело.

Питу смущенно оглядел себя.

– И если вам предложат не только обед, но и панталоны…

– Признаюсь, господин аббат, я приму их, – ответил Питу.

– Тогда идемте, обед и панталоны ждут вас.

Он повел Бийо и Питу, меж тем как Жильбер с сыном направились в противоположную сторону.

Они пересекли рекреационный двор и вошли в прохладный и тенистый садик, предназначенный для учителей, где достопочтенный аббат Берардье любил читать Тацита и Ювенала.

Жильбер сел на деревянную скамью в беседке, увитой ломоносом и диким виноградом, притянул к себе Себастьена и откинул у него со лба волосы.

– Ну, вот, мой мальчик, мы снова вместе, – сказал он.

Себастьен возвел глаза к небу.

– Это божье чудо, – промолвил он.

– Если это чудо, то сотворил его мужественный народ Парижа.

– Нет, нет, папа, – возразил Себастьен, – не устраняйте господа от того, что только что произошло. Ведь, увидев вас, я невольно возблагодарил бога.

– А Бийо?

– Бийо – орудие бога так же, как карабин – орудие Бийо.

Жильбер задумался.

– Да, мой мальчик, ты прав, – согласился он. – Бог присутствует во всем. Но вернемся к твоим делам и немножко поговорим, прежде чем снова расстаться.

– Отец, значит, мы снова расстаемся?

– Думаю, ненадолго. У Бийо похитили шкатулку, содержащую драгоценные для меня бумаги, и одновременно арестовали меня и заключили в Бастилию. Мне необходимо узнать, по чьему приказу я был заключен, и тогда я узнаю, кто похитил шкатулку.

– Хорошо, папа, я подожду, когда вы завершите поиски.

И мальчик вздохнул.

– Вам грустно, Себастьен? – спросил Жильбер.

– Да.

– Но почему?

– Не знаю. Мне кажется, в отличие от остальных детей жизнь не создана для меня.

– Себастьен, что ты говоришь?

– Это правда.

– Объяснись же.

– У них есть какие-то развлечения, какие-то радости, а у меня нет.

– У тебя нет ни развлечений, ни радостей?

– Я просто хочу сказать, отец, что не получаю удовольствия от игр сверстников.

– Берегитесь, Себастьен. Мне было бы очень прискорбно, если бы оказалось, что таков ваш характер. Себастьен, умы, которые обещают прославиться в будущем, подобны прекрасным плодам в период созревания: они так же горьки, кислы, зелены, и только потом обретают сладость зрелости. Поверьте мне, дитя мое, молодым быть прекрасно.

– Но в том, что я не такой, как все, не моя вина, – печально улыбнувшись, ответил мальчик.

Жильбер, сжимая руки сына и пристально глядя ему в глаза, продолжал:

– Ваш возраст, мой друг, это время сева, и ничего из того, что закладывает в вас учение, не должно пока пробиваться наружу. В четырнадцать лет, Себастьен, серьезность – это следствие либо болезни, либо гордыни. Я уже спрашивал вас, не больны ли вы, и вы ответили: нет. А сейчас я задам вам вопрос: нет ли в вас гордыни? Постарайтесь дать мне такой же ответ.

– Успокойтесь, папа. Моя печаль происходит не от болезни и не от гордыни, ее причина – тоска.

– Тоска? Бедный мальчик! Боже мой, но откуда в твоем возрасте может быть тоска? Говори же, говори.

– Нет, нет, отец, когда-нибудь потом. Вы сказали, что торопитесь и можете уделить мне лишь четверть часа. Давайте не будем говорить о моих сумасбродствах, поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет, Себастьен, иначе я буду беспокоиться. Скажи мне, в чем причина твоей тоски?

– Право, отец, я не решаюсь.

– Чего же ты боишься?

– Боюсь, что вы сочтете меня визионером, мечтателем, а я, может быть, затрону темы, которые вас огорчат.

– Ты гораздо больше огорчишь меня, если будешь хранить свою тайну.

– Вы же знаете, у меня нет от вас тайн.

– Тогда рассказывай.

– Я, право же, не решаюсь.

– Ну, смелей!

– Хорошо, отец. Это видение.

– Видение, которое тебя страшит?

– И да, и нет, потому что, когда оно мне является, я не боюсь, я чувствую, будто перенесся в иной мир.

– Объяснись.

– У меня уже были такие видения, когда я был совсем маленьким. Как вы знаете, несколько раз я заблудился в лесу, окружавшем деревню, в которой я вырос.

– Да, мне рассказывали.

– А дело было в том, что я следовал за чем-то вроде призрака.

– Вот как? – протянул Жильбер, глядя на сына с удивлением, граничащим с испугом.

– Было это так, отец: когда я играл с другими детьми на улице, когда я находился в деревне, когда около меня или неподалеку находились дети, я ничего не видел, но стоило мне отдалиться от них, стоило выйти из деревни, я чувствовал рядом шорох платья; я протягивал руки, чтобы схватить его, но ловил только воздух, однако по мере того как шорох удалялся, призрак становился зримым. Сначала это был прозрачный туман, но потом он сгущался и принимал очертания человека – очертания женщины, которая не шла, а скорее струилась, и чем дальше углублялась в лес, в самые глухие его дебри, тем становилась отчетливее.