Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 148

За ночь ветер ослабел, но по-прежнему дул с моря. На рассвете толпа вновь запрудила набережные. Она приветствовала английскую эскадру громкими криками, должно быть надеясь, что король изменит решение. И действительно: лишь море стало поспокойнее, мы увидели, как депутации, что вчера у нас на глазах так бесполезно метались по берегу, не только появились вновь, но и сели в лодки и направились к «Авангарду».

Депутаций было три: одна от духовенства во главе с архиепископом Капече Дзурло, другая — от местной знати, третья — от магистратуры и муниципалитета. Все они явились умолять государя, чтобы он остался, уверяли, что считают для себя честью защищать его до последнего дыхания.

Однако король не согласился принять никого, кроме кардинала Дзурло, архиепископа Неаполя. Прочие остались на лодках и кружили вокруг «Авангарда», тщетно простирая руки к небесам.

Кардинал Капече Дзурло проявил большую настойчивость, пытаясь удержать его величество, но король был непреклонен.

— Монсиньор, — сказал он, — земля меня предала. Я хочу посмотреть, не окажется ли море более надежным.

Архиепископ покинул «Авангард» со смертельным отчаянием в сердце, заявив, что не берется даже предсказать, что сделает Неаполь, предоставленный самому себе.

— О, — пробормотала королева, — если вы не знаете, что сделает Неаполь, то я знаю, что я с ним сделаю, если когда-нибудь моя нога еще ступит на этот берег!

LXXXVI

Около пяти часов ветер переменился и мы отплыли, подняв якоря в семь. Нас сопровождали фрегат «Минерва» и еще десять-двенадцать торговых и транспортных судов.

Но едва лишь мы миновали Капри, как разразилась сильная буря. Можно было подумать, что море, столь же неверное, как земная твердь, также решилось предать короля. Весь понедельник прошел в борьбе со стихией. Ночь была ужасна — ветер обломал три брам-стеньги и утлегарь бушприта. Раз двадцать нам казалось, что судно развалится на части, такой стоял кошмарный треск!

Трудно описать состояние, в котором находилось королевское семейство. Король, совершенно раздавленный страхом, взывал ко всем святым, особенно к святому Франциску Паоланскому, к которому в этих обстоятельствах, казалось, проникся чрезвычайным почтением. Он обещал святому, если будет им спасен, воздвигнуть в его честь церковь, не уступающую своим великолепием храму святого Петра в Риме. О спасении своей семьи он при этом вообще не упоминал: это несомненно подразумевалось. Юные принцессы погибали от усталости и морской болезни. Наследный принц, похоже, был напуган не меньше отца. Принцесса Клементина, с дочерью на руках, меланхолически улыбалась ненастному небу. Королева была мрачна и, казалось, полностью погрузилась в свои мысли.

Время от времени Нельсон, остававшийся на палубе в неустанной заботе о безопасности своих именитых пассажиров, спускался к нам, чтобы сказать что-нибудь ободряющее. Из всех присутствующих я одна отвечала на эти его слова взглядом или движением руки. Поскольку в основном именно этого взгляда или жеста он искал, он возвращался на свой пост удовлетворенным.

К утру погода несколько прояснилась. Нельсон сказал нам, что надеется на двухчасовую передышку и что если мы пожелаем ненадолго подняться на палубу, то, как ему представляется, мы там почувствуем себя лучше. К тому же это время будет использовано, чтобы навести хоть какой-то порядок в наших каютах.

Король, большую часть ночи проведший на коленях, вознося мольбы Небесам, вздохнул свободнее и, подавая нам пример, оперся на единственную руку Нельсона и вместе с ним поднялся на палубу. Королева последовала за ним. Так как она приблизилась к трапу одна и к тому же пошатываясь, я поспешила поддержать ее. Нельсон спустился вновь вместе с капитаном Харди, чтобы предложить руку наследной принцессе и младшим принцессам. Что касается наследника, он был утомлен и разбит, как никто из нас. Самый младший из королевских сыновей остался лежать в своей подвесной койке, не в силах пошевельнуться.

Палуба «Авангарда» являла зрелище беспорядка, не уступающего тому, что творился в наших каютах. Матросы использовали передышку, дарованную им бурей, чтобы заменить брам-стеньги и утлегарь. Было очевидно, что они готовятся принять новый бой со штормом, который должен был начаться.

Опершись на судовой леер, король с завистью поглядывал на фрегат адмирала Караччоло, плывущий по правому борту от нас. Казалось, этот корабль заколдован: все его снасти были целы, нигде ни единой поломки, и когда на него накатывали те же громадные валы, что трепали наше судно, казалось, он воспринимал их удары так же естественно, как конь, пускаемый в галоп ударом хозяйского хлыста.

— Вот видите, сударыня! — сказал король, обращаясь к жене, и жестом показал на «Минерву».

— Так что же? — спросила королева.

— А то, что из-за вас я оказался на этом корабле, вместо того чтобы плыть на том!

— Какое счастье, — заметила королева, — что адмирал не знает итальянского языка.

— Это еще почему?

— Потому что, как мне кажется, — произнесла она, — с него довольно, что приходится везти у себя на борту трусливого короля. Незачем показывать ему, что он везет еще и короля неблагодарного.

И она повернулась к нему спиной.

— Пусть я неблагодарен, если вам так угодно, — возразил король, не удостоив внимания первый эпитет, — но тем не менее справедливо то, что я куда охотнее был бы сейчас на фрегате Караччоло, чем на «Авангарде».

В это время ко мне пришли сказать, что маленький принц, оставшийся в своей койке, зовет меня.

Я поспешила спуститься к нему.

Это был шестилетний мальчик по имени Альберто; королева не питала к нему особой нежности, впрочем, по-настоящему она любила только своего второго сына, девятилетнего Леопольдо. Поэтому бедный малыш Альберто, бессознательно ощущая эту холодность матери, привязался ко мне, называл меня своей мамочкой и спешил броситься в мои объятия всякий раз, когда хотел избежать наказания или снискать какую-нибудь милость.

Теперь бедный ребенок, почувствовав себя немного лучше, просил меня проводить его на палубу. Несмотря на качку, я взяла его на руки и отнесла туда.

За прошедший час небо вновь затянулось тучами. Ветер повернул на юго-восток, и «Авангарду» пришлось несколько изменить курс, держась по ветру. Что касается «Минервы», то могло показаться, будто ей нипочем все причуды погоды и даже встречный ветер придает ей крылья.

В общем, нетрудно было догадаться, что приближается новый шквал. Тучи — угрюмые, серые, чреватые дождем — быстро собирались, опускаясь все ниже, словно наваливаясь своей тяжестью на верхушки мачт «Авангарда». Порывы теплого изнуряющего ветра несли с собой духоту — то был ветер с берегов Ливии, самый ненавистный для моряков Средиземноморья.

Нельсон предупредил нас, что передышка, подаренная штормом, кончается и, если нам угодно, можно спуститься в каюты, а он в наше отсутствие встретит врага лицом к лицу.

Уходя, я в последний раз глянула на неаполитанский фрегат и, при всем моем пристрастии к Нельсону, поневоле признала, что ход «Миневры» гораздо лучше, чем у нашего «Авангарда».

В самом деле, мы двигались со спущенными парусами, оставив только два зарифленных паруса и кливер, в то время как «Минерва» своими развернутыми марселями, казалось, бросала вызов буре; более стройная в носовой части, она легче рассекала волны, ее меньше качало, чем «Авангард». Это зрелище заставляло признать справедливость эгоистических сожалений короля.

Через десять минут после предупреждения Нельсона, когда мы уже устроились в своих каютах, шторм вновь обрушился на нас.

Так мы провели весь вторник и среду.

В четверг случилось ужасное несчастье.

Около четырех часов пополудни у принца Альберто, моего любимца, начались судороги, и они все усиливались. Судовой врач спустился в каюту, но все его средства оказались бессильны. Я держала ребенка на руках, прижимая к груди, и чувствовала, как все его тело корчилось, терзаемое недугом. Два или три раза королева пробовала взять его на руки, но малыш держался за меня, ни за что не желая со мной расстаться.