Могикане Парижа - Дюма Александр. Страница 131

Эти слова были произнесены с таким выражением, что Сарранти вздрогнул. Сын его земного божества осуществлял все его мечты: он был достоин своего великого отца!

Корсиканец поднял на юношу увлажнившиеся от прилива чувств глаза.

– В эту минуту я вполне вознагражден за всю мою преданность, заботы и труды! – проговорил он. – Плачьте, плачьте, монсеньер! Не стыдитесь, вы плачете слезами льва!

Герцог схватил руку Сарранти и, молча пожимая ее, поднял глаза на его суровое, мужественное и омытое слезами лицо.

– Неужели отец мой не поручил вам обнять меня вместо него? – спросил он.

Сарранти вскочил на ноги, обхватил юношу обеими руками. Крепкий дуб и юный тростник зарыдали вместе.

Успокоившись от этого подъема чувств, Сарранти показал Рейхштадту, что локон прикрывает текст короткого письма.

– Это от отца? – спросил юноша.

Сарранти медленно и почтительно кивнул головой.

– И писал это сам отец?

Сарранти молча поклонился.

– Я раз двадцать просил у матери, чтобы она дала мне хоть несколько слов, написанных его рукой! – вскричал Рейхштадт. – И она всегда отказывала мне в этом!

Он с каким-то богопочтением поцеловал бумагу и, очевидно, руководствуясь только инстинктом сына, прочел письмо, которое едва ли разобрал бы кто-нибудь посторонний:

– Значит, тогда он был еще жив! – вскричал Рейхштадт – Все это написано его собственной рукой! Так будьте же моим вторым отцом, и я стану любить вас, как вы того достойны! Обнимите меня еще раз, Сарранти!

– Да, да, – продолжал он, прижимая к груди соизгнанника своего великого отца. – Я стану исполнять ваши советы так же свято и точно, как если бы они исходили от того, кто уже умер, но кто, именно и вследствие своей смерти, и теперь видит и слышит нас, и даже, может быть, стоит между нами.

Произнеся эти слова, принц с каким-то страхом протянул руку к самому темному углу комнаты.

– Но все-таки прежде всего скажите мне, как вы сюда попали?

– Соблаговолите последовать за мной, монсеньер, – ответил Сарранти, подводя юношу к свету и показывая ему другую бумагу, на которой был начерчен план с надписями, сделанными почерком императора.

– Это что такое? – спросил Рейхштадт.

– По всей вероятности, вам известно, монсеньер, что вы живете в тех самых апартаментах замка Шёнбрунн, в которых жил и ваш покойный отец.

– Да, я это знаю, и, признаюсь, это обстоятельство составляет для меня предмет и горечи, и утешения.

– Потрудитесь взглянуть на этот план, монсеньер. Вот прихожая, гостиная, спальня и уборная и вот все подробности, не исключая расположения дверей и мебели.

– Да ведь это план той самой части замка, где мы стоим теперь!

– Да, монсеньёр, и начерчен он по памяти вашим августейшим отцом, десять лет спустя после того, как он здесь жил.

– Я начинаю понимать, какую услугу оказал вам этот план, если вы сумели войти из парка в эту уборную. Но как вы это сделали?

Сарранти взял с камина свечу и направился к двери уборной.

– Соблаговолите пойти за мною, монсеньер, – сказал он, – и вы увидите все это вашими собственными глазами.

Принц покорно пошел за человеком, который внушал ему немалую долю страха как существо сверхъестественное.

Уборная по-прежнему имела совершенно уединенный вид.

– Ну и что же? – спросил принц с нетерпением.

– Соблаговолите подождать один момент, монсеньер.

Сарранти подошел к зеркалу, осветил всю его раму, обведя ее зажженной свечой и нажал на один из выступов резьбы. Вся рама с зеркалом тяжело повернулась на каких-то невидимых петлях и открыла начало лестницы.

Принц подошел к ней с величайшим удивлением.

– Что это значит? – спросил он.

– Это значит, монсеньер, что когда император Наполеон жил здесь в 1809 году, все прихожие и приемные его были постоянно заполнены просителями и поклонниками. Постоянная же необходимость отвечать на просьбы посетителей и улыбки льстецов настолько утомляла вашего августейшего отца, что он, чтобы воспользоваться хоть иногда свежестью и простором здешних садов, приказал проломить эту дверь и эту лестницу, которые ведут в уединенную оранжерею, в которую никто и никогда не ходит. Всю эту работу произвели приближенные, офицеры императора, так как он желал, чтобы о существовании ее никто не знал, кроме его тени, которая, может быть, приходит иногда навещать ваше высочество.

– Так, значит… – проговорил окончательно озадаченный принц.

Он не посмел окончить начатой фразы.

– Это значит, монсеньер, что лестница, устроенная отцом, может послужить для сына.

– И в то время, когда ее делали, меня еще не было на свете.

– Всеведущее око Бога провидит в самую вечность, монсеньер, и тайны Его прописаны в книгах судеб заранее. Но если пути их проявляются так осязаемо, то смертным остается только следовать по ним.

Юный принц протянул Сарранти руку.

– Что бы ни судил мне Бог, я противиться воле Его не стану! – проговорил он с глубоким чувством.

Сарранти запер потайную дверь, пропустил принца обратно в спальню и прошел за ним.

– Теперь я гораздо спокойнее, – сказал Рейхштадт – Потрудитесь начать, я вас слушаю.

Он дружески положил руку на плечо Сарранти и прибавил:

– Говорите совершенно смело и не торопясь. Вы сами понимаете, что мне необходимо знать все, что касалось его и его планов относительно меня.

VIII. Деленда Картаго!

– Когда-то, ваше высочество, были в мире два города, которых отделяло один от другого целое море, – начал корсиканец, – но, тем не менее, им казалось, что для них двоих тесна вся Вселенная. Три раза они, как Геркулес и Антей, вступали в смертельный бой, и борьба окончилась только тогда, когда один из них пал под игом другого. Те города были Рим и Карфаген. Рим был воплощением мысли, Карфаген – факта.

В этой смертельной борьбе факт покорился разуму. Точно то же произошло с Англией и Францией. У вашего достославного отца была только одна заветная мысль: разрушить Карфаген! Delenda Cartago!

Ради этой идеи совершил он свой поход в Египет, ради нее поставил лагерь в Булони, ради нее заключил Тильзитский мир, ради нее завязал войну с Россией.

Была одна минута, когда ему показалось, что цель его достигнута. Это произошло тогда, когда на Неманском мосту он пожимал руку царя Александра.

В тот же вечер оба императора стояли у двух особых столов, на которых были раскинуты карты всей Вселенной.

Один из них смотрел на них смутно, небрежно и даже бросил на них перчатку. Другой пожирал их жадным взором и переворачивал дрожащей рукой.

Эти два человека делили между собою шар земной. Нечто подобное происходило и за тысячу лет перед тем, между Октавием, Антонием и Лепидом; теперь то же самое повторяли два императора – Александр и Наполеон.

– Итак, – говорил ваш отец своим мягким и повелительным голосом, – пусть север принадлежит вам, а юг – мне. Вам: Швеция, Дания, Финляндия, Россия, Персия и Индия до Тибета, а мне: Франция, Испания, Италия, Рейнская Конфедерация, Далмация, Египет, Йемен и Индия до Китая. Мы, Александр и Наполеон, станем живыми полюсами земного шара и будем поддерживать его равновесие.

– А Англия? – рассеянно спросил Александр.

– Англия должна погибнуть, как погиб Карфаген. Не станет Индии, не станет и Англии, а Индию мы поделим между собою.

По лицу царя скользнула улыбка сомнения.