Дураки умирают - Пьюзо Марио. Страница 87

Как обычно, Мозес Вартберг удивил всех. Абсолютно не реагируя. Лишь изредка он мстил любовнику и никогда — жене.

Первый раз это произошло, когда молодой парень, звезда рок-н-ролла, громогласно сообщив о своей победе, назвал Беллу Вартберг «шизанутой старой мандой». В устах звезды рок-н-ролла эти слова прозвучали как высший комплимент, тогда как Мозес Вартберг воспринял их как оскорбление. За альбом музыкант получал в десять раз больше, чем за характерную роль в фильме. Но уж больно ему хотелось полюбоваться собой на экране, обратить в явь мечту каждого американца. В день просмотра он пришел в зал в сопровождении целой свиты других музыкантов и подружек. Там же присутствовали все звезды «Три-калчур студиоз». И, естественно, все кинокритики.

Звезда рок-н-ролла смотрел, смотрел и смотрел на экран. Ждал, ждал и ждал. Но себя он так и не увидел. Эпизод, в котором он принимал участие, остался на полу монтажной.

Свой переход из продюсеров в руководители киностудии Мозес Вартберг отметил блестящим маневром. За долгие годы работы он заметил, какую ярость вызывают у киномагнатов те внимание и восторженный прием, которыми во время вручения наград Академии наслаждаются актеры, сценаристы, режиссеры и продюсеры. Их выводил из себя тот факт, что они как бы оставались ни при чем, а все заслуги за созданный ими фильм отходили наемным работникам. В стародавние времена Мозес Вартберг одним из первых поддержал учреждение премии Талберга [17] и вручение ее вместе с «Оскарами». Его стараниями в Положение о премии внесли пункт о том, что вручалась она не ежегодно и получали ее только те продюсеры, которые многие годы демонстрировали высочайший уровень своих работ. Понятное дело, что получить премию Талберга можно было только один раз. В результате многие продюсеры, чьи картины так и не удостоились «Оскара», но обладавшие немалым весом и влиянием в кинобизнесе, получали свою долю известности за счет премии Талберга. Однако руководители киностудий по-прежнему оставались обделенными. И тогда Вартберг предложил учредить Гуманистическую премию, которая вручалась бы за выдающийся вклад в дело процветания киноиндустрии и человечества. Два года тому назад этой премией наградили и Мозеса Вартберга, который и принял ее на глазах ста миллионов американских телезрителей. Награду вручал японский режиссер. По той простой причине, что у любого известного американского режиссера при вручении премии лицо перекосило бы от злобы (во всяком случае, Доран, рассказывая о награждении, меня в этом заверил).

В тот вечер, когда Мозес Вартберг получил премию, двое сценаристов от ярости слегли с сердечным приступом. Актриса выбросила телевизор из своего люкса на четвертом этаже отеля «Беверли-Уилшир». Трое режиссеров вышли из Академии. Но Мозес Вартберг остался лауреатом Гуманистической премии. Как метко выразился один сценарист, с тем же успехом заключенные концентрационного лагеря могли отдать свои голоса Гитлеру при определении самого популярного политика.

Именно Вартберг придумал эффективный способ укрощения разгорающейся кинозвезды. Он убеждал молодого актера или актрису купить роскошный особняк в Беверли-Хиллз, а потом тем приходилось сниматься в паршивых фильмах, чтобы расплачиваться по кредиту. Вартберг первым из киномагнатов начал налаживать контакты с Вашингтоном. Политиков развлекали красавицы-старлетки, их поездки и отпуска оплачивались из секретных фондов. Вартберг знал, как обернуть закон себе на пользу. Как с его помощью воровать и обсчитывать. Так, во всяком случае, утверждал Доран. Мне же казалось, что Вартберг — обычный американский бизнесмен.

Наряду с хитростью Вартберга его связи в Вашингтоне также способствовали укреплению позиций «Три-калчур студиоз».

Его враги распускали о нем множество грязных слухов, которые опровергались аскетизмом Вартберга. Говорили, что каждый месяц он летает в Париж, чтобы поразвлечься с малолетними проститутками. Говорили, что он обожает смотреть, как сексом занимаются другие. Что через специальное окошко он наблюдает за происходящим в спальне жены, когда та кувыркается в кровати со своими любовниками. Ни один из слухов не соответствовал действительности.

Впрочем, относительно ума и сильного характера Вартберга двух мнений быть не могло. В отличие от других киномагнатов, он не рвался под свет юпитеров, на экраны телевизоров, на страницы газет. За исключением одного случая: когда он получил Гуманистическую премию.

Доран въехал на автостоянку «Три-калчур студиоз». Киностудия впечатления не производила. Обычные бетонные коробки, словно в какой-то промышленной зоне. Места на специальной стоянке для нас не нашлось, поэтому пришлось парковаться в платной зоне. Шлагбаум поднимался автоматически, после того как в щель бросали четвертак.

Я подумал, что произошло это случайно, из-за ошибки секретаря, но Доран разъяснил мне, что это один из стандартных приемов Мозеса Вартберга, направленных на то, чтобы поставить писателя на место. Ни со звездами, ни с режиссерами такого не допускалось. Я рассмеялся, сказал Дорану, что он параноик, но, пожалуй, во мне начало закипать раздражение.

В главном здании охранник, узнав наши фамилии, позвонил в секретариат, чтобы удостовериться, что нас ждут. В холле появилась секретарь, и вместе с ней мы поднялись на верхний этаж.

Должен признать, обаяние Джеффа Уэгона произвело на меня впечатление. Я знал, что ему нельзя доверять, что он мошенник, но казалось, что другим он просто и быть не может. Никто же не удивляется, находя на тропическом острове несъедобный экзотический фрукт. Мы сели перед его столом, мой агент и я, и Уэгон попросил секретаря ни с кем его не соединять. Чтобы потрафить нам. Но, должно быть, не произнес тайного словечка, потому что за время нашего разговора как минимум трижды брал трубку.

С Уэгоном мы провели полчаса. Он рассказывал забавные истории, в том числе и о девушке из Орегона, которая полоснула его по яйцам. «Если бы она лучше справилась с этим делом, — сказал Уэгон, — то в последующие годы сэкономила бы мне немало денег и освободила от многих забот».

Наконец на столе Уэгона зажужжал зуммер, и он повел меня и Дорана в роскошный конференц-зал, который при необходимости служил съемочной площадкой.

За длинным столом для заседаний, оживленно беседуя, сидели Уго Келлино, Холинэн и Мозес Вартберг. Чуть в отдалении устроился мужчина средних лет с поседевшими курчавыми волосами. Уэгон представил его как режиссера фильма. Звали мужчину Саймон Беллфорд. Фамилию я узнал. Двадцать лет тому назад он снял отличный фильм о войне. А потом подписал долгосрочный контракт с «Три-калчур студиоз» и в точности выполнял указания Джеффа Уэгона.

Молодого мужчину, сидевшего рядом с ним, представили как Фрэнка Ричетти. Заостренные черты хитрого лица, одежда в стиле хиппи. Джанель мне не раз про таких рассказывала. Всегда расписывала в черных тонах. Возможно, для того, чтобы подбодрить меня. Я ясно видел, что перед таким, как Фрэнк Ричетти, не может устоять ни одна девушка. Его назначили исполнительным продюсером фильма.

Мозес Вартберг не стал тратить время на светскую болтовню. Сразу взял быка за рога.

— Мне не нравится сценарий, который оставил нам Маломар. — Его голос переполняла властность. — Этот подход нам не годится. «Три-калчур студиоз» такие фильмы не снимает. Маломар был гений, он смог бы поставить фильм по такому сценарию. Равного ему у нас нет.

— Я в этом не уверен, мистер Вартберг, — проворковал Фрэнк Ричетти. — У нас есть отличные режиссеры, — и ослепительно улыбнулся Саймону Беллфорду.

Вартберг холодно глянул на него. Я понял, что больше мы голоса Ричетти не услышим. А Беллфорд покраснел и отвернулся.

— В этот фильм мы закладываем большие деньги, — продолжил Вартберг. — Мы должны подстраховать наши инвестиции. Но мы и не хотим, чтобы критики набросились на нас, обвиняя в том, что мы загубили шедевр Маломара. Мы должны использовать его репутацию на благо фильма. Холинэн выпустит пресс-релиз, который мы все подпишем. В пресс-релизе будет сказано, что фильм будет именно таким, каким он виделся Маломару. Это будет фильм Маломара, монумент его величию, его финальный вклад в американский кинематограф.