Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна. Страница 11

— Мама? Знаете, где сейчас моя мама? В Риме, ждет отправки в Америку.

— То есть как?

— Они выехали в Вену, ну, как будто в Израиль, а оттуда в Италию…

— Они? Мама с мужем, да?

— Да.

— А Варвара Семеновна не в курсе?

— Нет. Мама запретила ей говорить… Она несколько раз меняла фамилию… и в анкете написала, что детдомовская… Ой, только вы никому… — испугалась вдруг собственной откровенности Ева. Она была в таком смятении!

— Постой, а как же ты?

— А что я?

— На что же ты живешь? На одну стипендию?

А Платон ни разу не спросил ее об этом.

— Нет, мне отчим пишущую машинку оставил и печатать научил…

— А жених твой кто?

— Вы. Или вы опять пошутили?

Он вдруг счастливо рассмеялся.

— Ева, ты только что узнала, что я твой жених, я, кстати, тоже, но ведь до этой минуты у тебя был другой…

— Он — был и всё.

— О, да ты девушка с характером, вся в бабку. Ох, Ева, боюсь, Варвара Семеновна не обрадуется…

— А вы рады?

— Честно? Я в смятении…

— Но тогда ничего не надо.

— Какая ты…

И тут снова полил дождь. Он сорвал с себя куртку, накинул на плечи Евы и вдруг втолкнул ее в подворотню.

— Ой, вы совсем промокли…

— Ева, я люблю тебя… Я боялся этого… думал, зачем я ей нужен, она девочка, красавица, у нее все впереди… У нее жених, мне бабка твоя сказала… Я дурак, да?

— Да, еще какой дурак… Поцелуйте меня, это будет как в кино…

Он пристально смотрел на нее, и она опять увидела, как из голубых его глаза стали черными. Она дрожала, то ли от предчувствия, то ли от промозглой сырости.

— Ева… — хрипло проговорил он, — что ты со мной делаешь… — И поцеловал ее.

Она не выдержала. Обняла его за шею, прижалась к нему. Тут уж и он не выдержал, сдавил ее так, что она едва не задохнулась.

— Поехали к тебе, — прошептал он. — Я больше не могу… Это далеко?

— Метро «Филевский парк».

— О господи! Что ты со мной делаешь? Я как Адам перед грехопадением… А ты и Ева и змей-искуситель в одном лице.

Дождь между тем зарядил не на шутку.

— Стой тут, я поймаю такси.

— Куртку возьмите!

— Ты же замерзнешь…

— Я? Замерзну? Нет! А если замерзну, вы меня сумеете согреть, правда?

— Да что ж ты со мной делаешь? — простонал он и, накинув куртку, выбежал на улицу.

Ева стояла, закрыв глаза и вся дрожа. Вот оно, счастье, совсем рядом… Я люблю его, люблю, и он меня любит, и нам должно быть хорошо вместе, скорей бы он поймал машину… Скорей бы сесть с ним рядом, прижаться и ни о чем не думать.

— Ева!

Он стоял рядом с ветхой бежевой «победой» и держал открытой заднюю дверцу. Она юркнула на сиденье, а он захлопнул дверцу и сел рядом с шофером. От обиды она чуть не взвыла.

— Ева, возьми куртку.

Она открыла глаза. Он обласкал ее взглядом. И она поняла, что он просто побоялся сесть с ней рядом. Ничего, мы скоро приедем… Я свяжу ему новый свитер, в таком нельзя уже ходить… А у меня есть хорошая эстонская шерсть… Если бы знать, что я его встречу, я бы обед сготовила… Он, наверное, голодный… Ничего, в морозилке еще остались пельмени, хорошо Тоник сейчас в Карелии в байдарочном походе, не все съел, он так любит мои пельмени… Тоник… Ой, а как же я ему скажу, что у меня другой мужчина? Нет, не так, у меня мужчина, а он… мальчик еще, избалованный столичный мальчик. И я совсем его не хочу… Я хочу этого седого, старого, в заношенном свитере, с грубыми шершавыми руками…

Наверное, впервые в жизни Ева чувствовала себя спокойно и защищенно. Казалось бы, это была просто безумная страсть, с обеих сторон, но она твердо знала, что нашла мужчину своей жизни, инстинкт ее не обманул, он был для нее всем, этот едва знакомый человек. Она знала — он ее не предаст, не бросит, защитит от всех бурь, он даже во сне держал ее за руку, а она смотрела на него, задыхаясь от любви. Наверное, такое редко бывает, во всяком случае она никогда ничего подобного не слышала ни от кого, хотя на практике в гинекологическом отделении больницы вдоволь наслушалась любовных историй. Георгий Иванович успел сказать ей, что завтра должен вернуться в Ленинград, на несколько дней, чтобы уладить дела и перебраться к ней, в Москву. Он сказал, что теперь не отпустит ее никуда. И она свято ему верила. Такой человек просто не может ее обмануть. Сначала она хотела поехать с ним — ну как можно расстаться? — однако потом решила, что не будет виснуть на нем, и к тому же у нее лежала диссертация одного дядьки, которую надо сдать на той неделе. За диссертации платят лучше, чем за обычные тексты, по целому рублю за страничку, против двадцати копеек. Есть разница? И еще за это время она должна пойти к матери Тоника и сказать ей, что не нужно делать ремонт у нее в квартире и заодно вернуть все подарки. А главное, успеть связать Георгию Ивановичу новый свитер… Он что-то замычал во сне, она прижалась губами к его плечу. Как странно, мы с первого взгляда оба поняли, что созданы друг для друга… Ну он, понятно, взрослый многоопытный мужчина, но я? Весь мой опыт это Тоник… А я сразу поняла, что хочу только этого мужчину, нуждаюсь только в нем. Говорят, по-настоящему женщины начинают понимать толк в любви годам к тридцати, но это ерунда, все зависит от мужчины… Если он ТВОИ, ты сразу все поймешь и почувствуешь…

Георгий Иванович стоял в тамбуре плацкартного вагона, куря одну сигарету за другой. Что я наделал, старый дурак? Какое имел право сойтись с этой девочкой, юной, прекрасной, доверчивой? Ну и что же, что я люблю ее? Что при одной только мысли о ней, у меня перехватывает дыхание? Я испорчу ей жизнь… Она говорит, что любит меня… Она романтичная девочка, ей кажется, что я невесть какой герой… Словом, декабристка… «Покоен, прочен и легок на диво слаженный возок…» — припомнились вдруг строки Некрасова. «Сам граф-отец не раз не два его попробовал сперва». Смешно, ей богу. У Евы нет графа-отца, ничего… Она одна, хрупкая, нежная… Но я не могу, не имею права… У нее есть какой-то там жених, из благополучной семьи, а у меня ни кола, ни двора, ни работы… ничего. Только судимость по политической статье… Нет, я не имею права… Не имею права сбежать от нее, от ее любви. Я что, старая развалина? Я разве не мужик? Или мужик только в постели? Неужто я не найду работу? Я же многое могу и умею и буду ей опорой… Кто знает, как сложится ее жизнь, если я сбегу от нее? Она, конечно, не выйдет за того парня, останется совершенно одна… Она так красива и соблазнительна, что мужики будут виться вокруг стаями, а она ведь цельная натура, и любит… меня любит… Я нужен ей… Я буду защищать ее от этой жизни. Я смогу… Сейчас по вечерам в Москве неспокойно… Она ходит одна… каждый может обидеть… Я люблю ее… Сразу, как увидел, с ума сошел… Но и она тоже… И нам так хорошо вместе… Он вспомнил, как она стояла в подворотне, когда он позвал ее в машину. Какие у нее были при этом глаза… А утром, когда он вышел из душа, она сидела, уткнувшись лицом в его старый, не первой свежести свитер, как будто вдыхала его запах… Нет, я ее не отдам никому, она моя и хочет быть моей, значит, ее желание для меня — закон. Ну а разлюбит, что ж… так тому и быть, но я хоть урву у жизни свой кусок счастья… Судьба мне послала ее в момент, когда я смогу начать все заново и не надо противиться подаркам судьбы, если тебе уже пятый десяток. И ты к тому же никакими обязательствами не связан. Хватит с меня политики, хватит идей, теперь моя жизнь будет подчинена одной идее — счастье любимой женщины… И нам обязательно нужен ребенок… Вот приеду, отремонтирую ее крохотную квартирку, и пойду куда-нибудь на стройку. Хотя сейчас, кажется, ничего не строят. Неважно, пойду в такси, в метро, в троллейбусный парк… Мужик с руками и головой найдет себе дело. А она пусть все-таки окончит институт, а уж потом родит мне сына… Пусть у нее будет профессия. И будем жить… Он вспомнил ее обалдело-счастливое лицо в момент, когда он довел ее до высшей точки близости… И шепот: «так не бывает, Иваныч!»