Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна. Страница 13

— Так я и знал… не надо мне было ехать с ребятами…

— Тоник, что за глупости, если она нашла другого?

— Но почему, мама?

— Тоничек, ну откуда же мне знать? Может, он в постели больше ей подходит…

Платону кровь бросилась в лицо. Ничего хуже мать сказать не могла. Ревность, обида, оскорбленное чувство собственника буквально душили его.

— Нет, мама, я не верю! Тут что-то не то… И я это выясню! Прямо сейчас!

— Тоник, это, конечно, твое право, но не советую!

— Мама, я уже большой мальчик! И я хочу понять!

— Тогда сбрей бороду. Без бороды ты куда лучше!

— Думаешь?

— Уверена!

По дороге к Еве Платон решил, что сделает вид, будто ничего не знает. Просто заявится к ней без предупреждения. Пусть она сама ему все скажет, а то мало ли… Он вдруг заподозрил родителей в заговоре против Евы. Мол, он гордый и не поедет дознаваться… Что-то подобное они проделали когда-то со старшим братом. Недаром тот ушел из дому и скитается невесть где… Но он не позволит… Хотя мама ведь не возражала, когда он заявил, что поедет к Еве. А может, они сами подсунули Еве какого-то парня и тот сумел ее отвлечь? В их кругу подобные штуки практиковались. Высокопоставленные мамаши и папаши часто ничем не брезговали, чтобы не допустить мезальянса… Он вспомнил Инку, одноклассницу, которая влюбилась в сына простого шофера. Кончилась история тем, что паренька спровоцировали на драку, а потом посадили на три года. Инка билась головой об стенку, рыдала, потом выскочила замуж за сына посла, а через год покончила с собой, выбросилась из окна… Подходя к подъезду Евиной пятиэтажки, он был уже уверен в правильности своей догадки. Но нет, дорогие предки, со мной этот номер не прохиляет! Взбежав на третий этаж, он сразу увидел, что дверь квартиры приоткрыта. Оттуда пахло краской.

— Ева! Евочка, я приехал!

В крохотную прихожую выглянул немолодой мужик в шапке из газеты на седой голове.

— Вы к кому? — осведомился он, как-то весело глядя на Платона.

— К Еве. Она дома?

— Нету ее.

— А где она?

— По делам ушла. Мне она не докладывается.

— Отец, а ты что тут делаешь?

— Ремонт, сынок, сам что ли не видишь?

— Да вижу… А я могу подождать?

— А где тут ждать? Вон разгром какой… Да и вообще, откуда я знаю, кто ты и откуда.

— Я Евин жених.

— Ах жених? Странно. Вообще-то у нее другой жених…

Платон побледнел.

— Другой? — упавшим голосом переспросил он.

— Другой, другой.

— А ты откуда знаешь?

— А я, сынок, родственник жениха-то… А что, тебя в известность не поставили? Уж извини, сынок…

— Сука! — выдавил Платон и опрометью бросился вон из квартиры.

Сумасшедшая девчонка, предпочла меня этому красавцу. Счастье и безмерная гордость переполняли Георгия Иваныча.

— Жень, ты будешь у меня свидетельницей?

— Свидетельницей? На свадьбе? — ошалела Женька.

— Ну да!

— Буду, конечно, буду! Слава богу, Ева! А где свадьба-то? В «Праге»? Ох, надо чего-то с платьем придумать, а то там такая публика будет, может, и я отхвачу себе богатенького, — заверещала Женька, только вчера вернувшаяся из Херсона, где гостила у родственников.

— Жень, никакой свадьбы…

— Как это?

— Денег нет.

— А родичи что, такие жлобяры?

— Жень, ты даже не спросила, кто жених, — засмеялась Ева, страшно довольная произведенным эффектом.

— Как это? Разве не Платон?

— Не-а.

— Ну ты даешь! А кто же?

— Георгий Иванович.

— Какой Георгий Иванович? — обалдело переспросила Женя.

— Помнишь, я зимой к бабке ездила?

— Тот зэк что ли?

— Именно.

— Мама родная! Ты совсем спятила? Он же старый и бедный, сама говоришь… Ева, ты вообще-то в своем уме?

— Женька, я такая счастливая! Я так его люблю и он меня…

— Ну ни фига себе… А его что, отпустили из ссылки?

— Да.

— Дела…

— Женька, ты не представляешь, какой он…

— Ты с ним спишь?

— А то!

— И как?

— Жень, я даже вообразить себе не могла, что так может быть… С Тоником я просто терпела и все, а с Иванычем…

У Евы сделались такие глаза, что Женя невольно вздрогнула, словно увидела что-то неприличное.

— Но он же старый!

— Ха!

— И вы чего, заявление уже подали?

— Да! И он уже переехал ко мне… Из Ленинграда. И сейчас делает ремонт…

— Сам?

— Да, у него золотые руки, он все умеет…

— Я уж вижу по глазам, что все умеет, особенно в койке, да?

Ева залилась таким румянцем, что Женька даже смутилась.

— Что, так классно трахается? — едва слышно прошептала она.

— Я не буду про это говорить! — вдруг заявила Ева. — Это никого не касается.

— Ну ты и свинюга!

— Какая есть! — отрезала Ева. — Короче, ты будешь свидетельницей?

— Конечно буду! И что, совсем ничего праздновать не станете?

— Нет! Мы сразу к бабушке уедем! Поживем там недельку и домой.

— Да, Евка, надо же как бывает…

— Ты о чем?

— Был у тебя жених, молодой, красивый, богатый, в Крым собирались… А теперь старый, бедный и в глушь… Бывает, но редко…

— Я люблю его.

— Вот я и говорю… А когда свадьба-то?

— Девятнадцатого. А уедем двадцатого.

— А учиться-то дальше будешь?

— Конечно. Иваныч первого на работу выходит. На стройку.

— Ошизеть! Тоник где работает? Напомни!

— Да иди ты! — засмеялась Ева. — Я, Женька, самая счастливая на свете. А ты все Тоник, Тоник… Не нужен он мне тыщу лет.

До свадьбы оставалась неделя. Ремонт в квартире был окончен. За две недели Георгий Иванович сотворил настоящее чудо. Все сверкало свежей краской и лаком. Ева сшила новые занавески из пестрого ситчика, большой рулон которого лежал на антресолях, купленный когда-то давно матерью. Из него же Ева сделала подушки на старенькие стулья, скатерку на обшарпанный стол. Ах, как ей нравилось ее жилище! Но главное — Георгий Иванович! Он словно сбросил с себя какой-то груз. Распрямились плечи, голубые глаза сверкали весельем. Это был совсем другой человек. А уж как похорошела сама Ева!

Но однажды, за пять дней до свадьбы, она затеяла большую стирку, благо накануне включили, наконец, горячую воду. В крохотной ванной было уже нестерпимо жарко, Ева вдруг пошатнулась и едва не упала. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Ее вырвало. После этого стало легче. Неужто залетела? Она перевела дух. Ох, некстати! Надо завтра же сбегать к врачу. Если бог даст обойдется, нужно во что бы то ни стало поставить спираль. Иванычу она ничего пока не сказала. Да и не может этого быть. Рано еще.

На другой день она пошла в женскую консультацию.

— Поздравляю, вы беременны, — сказала старая врачиха.

— А какой срок?

— Примерно десять недель.

— Не может быть…

— Дорогая моя, я как правило, в таких вещах не ошибаюсь.

Ева была в отчаянии. Это ребенок Платона…

— Пожалуйста, напишите мне направление на аборт!

— Начинается! А ты, дуреха, понимаешь, что первый аборт это опасно?

— Для кого? Для меня? Ну и черт со мной! Да не нужен мне ребенок от этого…

— У тебя теперь другой, что ли?

— Да, другой, я люблю его…

— Ах, девочка, что ж ты так быстро-то всё? Один, другой. Первому тоже небось по любви давала?

— Доктор, пожалуйста, я вас умоляю… У меня в пятницу свадьба…

— Ладно, вот тебе направление, но уйди с глаз долой. Надоели вы мне. Даете направо и налево, а потом канючите тут…

— Спасибо, спасибо вам, — заливаясь слезами пролепетала Ева.

По дороге к дому она лихорадочно думала, как же ей быть, под каким предлогом лечь в больницу? Там, конечно, долго держать не будут, хотя кто знает… На обезболивание у нее денег нет… Ничего, вытерплю, хотя, говорят, боль адская, но другие же терпят… А как неохота врать…

Слезы душили ее. Она уже подходила к дому, когда кто-то схватил ее за плечо.

— Попалась!

Иваныч. Веселый, радостный.

— Ева! Что случилось, почему ты плачешь? Девочка моя, что с тобой? Идем скорее, что на улице рыдать? Пошли! — Он потянул ее к подъезду. И только закрыв за собой дверь квартиры, схватил в объятия.