Противостояние. Книга первая (СИ) - "Сан Тери". Страница 17

- Что ищешь, Реми? – спросил он, улыбаясь и незамедлительно поднимая добычу высоко над головой.

- Питьку с касетками, - ответил я, пытаясь выкрутиться и отпинаться и заявляя, что дядя Дьюрандель поднимает меня выше.

Мастер Канто рассмеялся и подбросил меня вверх, ловя в воздухе. Фокус так понравился, что я завизжал от восторга и начал смеяться вместе с Айгурой, требуя:

– Исё, исё. Ты питька? - спросил, когда на ладони Канто блеснула знакомая алая слеза сладостей.

- Я Айгура, а ты - малыш Реми.

В детстве я не выговаривал собственное имя, смягчал окончание, и Канто поддразнивал меня. Со временем это стало привычкой, и он не называл меня иначе. Я стал взрослым, а для него навсегда остался малышом Реми.

- Нет, не Реми, я питька, – возразил я и поделился с ним конфетой. – Питька с касетками.

Канто прыснул.

– Сладкая птичка, - шепнул и уткнулся лбом в мой живот, подозрительно напоминая Дьюранделя своей глупой блаженной улыбкой. – Птенчик, хочешь полетать?

Наставница Сольвей вопила на всю улицу, обещая, что, если Канто ещё раз утащит чужого ученика без соизволения и никого не предупредит, она ему дурную башку оторвёт и в задницу засунет.

В храме с ног сбились, разыскивая пропажу, а у меня не осталось никаких воспоминаний об этом путешествии. Айгура Канто показывал окрестности, но оценить я смог, только став взрослым. А тогда - помню, что уснул. И проснулся от криков наставницы Сольвей, которая метала громы и молнии, обвиняя Айгуру в предательстве и краже ребёнка. Успокоить её не могли никакие увещевания госпожи Эвей, предлагающей разойтись по домам, раз недоразумение разрешилось.

Закончилась вся эта эпопея очень несправедливо. Канто безразлично пожал плечами и ушёл, а наставница Сольвей сорвала злость на мне. Меня наказали за то, что никого не предупредил, словно случившееся целиком и полностью было моей виной.

После этого случая я затаил обиду на мастера Канто, решив, что он злой, раз бросил меня одного.

Утром, как и всегда, обнаружив под подушкой конфеты, я забрался на подоконник комнаты и, раскрутив мешочек, с размаха выбросил в окно, испытав чувство мстительного удовлетворения, когда он улетел со свистом, врезавшись в ствол дерева. Восторгу нашедших угощение детей не было предела, а моя сладкая птичка с тех пор перестала прилетать. Наверное, оскорбилась на детскую неблагодарность.

Годы шли, насыщенные разными событиями: радостями и печалями, успехами и неудачами. Халява всеобщего попустительства закончилась к десяти годам. Я вырос, возмужал. Подкупающая очаровательная детскость исчезла, уступив место жилистой худобе, состоящей из одних мышц. Щёки ввалились, очерчивая скулы, подбородок заострился, белоснежные волосы перестали напоминать облако пуха, превратившись в жёсткие, торчащие проволокой патлы. Я стягивал хвост лентой, чтобы не мешался в драке, отчего напоминал тощего, угловатого журавля. Из-под светлых бровей смотрели стылые по-волчьи глаза, в которых васильковая дерзость соперничала с беспощадным упрямством, предостерегая желающих задеть. Впрочем, самоубийц не находилось. Наставником и учителем моим давно был Айгура Канто. С его приходом пришла пора отвечать за собственные поступки.

Дьюрандель к тому времени погиб. Смерть великана была нелепой. Он решил погеройствовать, полез спасать детишек в горящем доме - поступок говорящий о том, что в глубине души он был добрым малым. Детей не спас; крыша обрушилась внутрь; все находящиеся в здании погибли мгновенно. Жизнь полна подобных ужасных примеров, они напоминают нам о том, что случиться может всё что угодно, в любой момент, и порой беда приходит с той стороны, откуда не ждёшь. Мне не пришлось долго горевать о моём великане. Дети растут и быстро забывают всё на свете. На ту пору тренировки стали не просто серьёзными, но по-настоящему жестокими.

Мы взрослели. Началась настоящая ломка: физическая, психологическая, моральная. Мне было не до мыслей о верзиле с яблоками, когда я едва живым доползал до койки после занятий, понимая, что никто не позволит мне отлёживать бока и я не смогу лечь спать до тех пор, пока не выполню все свои дела и обязанности.

Несмотря на то что я числился на хорошем счету, обязанностей с меня никто не снимал.

Бойцы храма выстраивались в очередь у дверей магистра, требуя и доказывая необходимость моего присутствия на заданиях, однако это не отменяло того факта, что я был рабом. Мало кто воспринимал меня равным. Личностью, имеющей мысли, чувства, желания. Большинству членов клана я представлялся забавной игрушкой, удобным инструментом, безотказным и незаменимым слугой, который может дерзить и пререкаться, но при этом будет выполнять приказы и делать то, что ему велят.

Дьюрандель умер, а я научился знать собственное место и сдерживать язык.

Мастер Канто относился ко мне неплохо, но в отряде ночных дисциплина и послушание регулировались особым, отдельным законом, и довольно скоро мне предстояло это понять.

Графство сен Риберне должно было стать моим первым взрослым заданием.

Я просился отработать соло. Хотел сделать всё чисто и доказать своё право на самостоятельность, не разделяя лавры с более опытными товарищами, которые, будучи старше, частенько приписывали себе мои заслуги. В результате мало кто воспринимал меня всерьёз.

Переход из учеников в отряд элиты Призраков мог кардинально изменить мой статус в храме, поставив на одну планку с уважаемыми войнами.

До этого, я был рабом, всеобщим мальчиком на побегушках. Даже храмовые слуги имели право мне приказывать и, пользуясь положением, спихивали на меня грязную работу. Вообще, такое не поощрялось, и старший распорядитель мог задать им взбучку, однако распорядители менялись, всеведущими они не были, а за жалобы наказывали жестко - лучше уж вычистить лишний раз нужник на заднем дворе или надраить полы в тренировочных залах и комнатах послушников.

Жена главы клана, госпожа Эвей, подливала масла в огонь, обламывая все мои попытки добиться уважения. Вредная старуха заимела привычку приходить на тренировки, где любила удариться в воспоминания. Истории из жизни "пусика" пользовались бешеным успехом. Кто был старухиным "пусиком", несложно догадаться.

Обычно обучение бойцов начиналось рано: с трёх-пяти лет. В моём случае вся система воспитания выстраивалась по принципу эффективности боевой подготовки. Группироваться я учился с своих первых дней, когда бабка Эвей, раскачивая колыбель, тщательно выбирала момент и ударяла ею об стену. Стоило начать держать голову, Эвей выкладывала меня на пол и толкала в моём направлении мяч, заставляя уклонятся и ставить блоки, запихивала в сетку и отправляла качаться в направлении стены, вынуждая отталкиваться руками и ногами. Нырять и плавать я научился раньше, чем ходить, то же относилось к лазанию и умению висеть, зацепившись за что-нибудь, часами. Занятия усложнялись, тренировки росли и множились. Им был подчинён весь день, расписанный с утра и до самого вечера. В возрасте трёх лет, придя в младшую группу наставницы Сольвей, я едва доставал до пояса большинству учеников, но от меня требовали не меньше, чем от остальных, заставляя кувыркаться и прыгать на раскачивающемся бревне, которое со временем заменилось верёвкой, осваивать многообразные техники и приёмы.