Помоги мне исполнить мечты (СИ) - Либерт Таисса. Страница 80

— Лондон, — произношу.

Она не отвечает. Тогда я ложусь рядом с ней и обвиваю её тело руками. Вот так просто. Чувствую, как её трясет от рыданий. Но я не могу ничего сделать.

Я вспоминаю, что почти всегда она меня успокаивала. В первые месяцы после того, как я узнала о болезни. Когда я заходилась в истериках. Когда меня избила Стейси. И когда меня чуть не изнасиловал Брэд. Всегда. Почему я ни разу не могла её утешить? Почему я не могу подобрать слов сейчас?

Лондон плакала, а я все ждала, пока она успокоится. Я не знала, как выразить ей своё сожаление.

Как она будет жизнь без меня? Нет, не так. Как я буду жить без неё там, в пустоте? Или, быть может, где-то ещё, куда после смерти попадают души людей, если они и попадают, конечно. Я не могу представить свою жизнь, свою смерть без неё, без Майки, без моей семьи. Потому, порывшись у себя в воспоминаниях, я нахожу, пожалуй, единственные правильные слова:

— Я, правда, не хочу тебя терять. — Эти слова Лорен говорила мне всегда, когда я начинала заводить разговор о своей кончине. Она всегда их мне произносила.

— Я, правда, не хочу тебя терять… — эхом отозвалась Лондон.

Она развернулась ко мне лицом и стала рассматривать мои черты. У подруги такие несчастные глаза. Заплаканные, красные, опухшие. Я её не узнаю. И дело даже не в том, что она расплакалась, что она снова не накрашена и что она оказалась беременна. А, скорее, в том, что та весёлая Лондон, всегда подбадривающая меня, испарилась. Исчезла та девушка со скептическим взглядом на жизнь «Любви нет», которая вечно повторяла фразу «Смотри не влюбись» и смеялась чувствам в лицо. Пропала. Ушла. Умерла. И всё это из-за того, что она полюбила ещё раз, открылась Тренту.

Все мы кажемся сильными, пока не находим человека, который делает нас слабыми.

Хотя нет, не совсем так. Мы сильные, пока с нами те, кто нас поддерживает: друзья, родные, любимые люди. Но как только кто-нибудь из них нас покидает, мы становимся настолько слабыми, что вряд ли можем устоять на ногах под давлением всех чувств, внезапно обрушившихся на нас. Мы слабеем из-за того, что доверяемся.

А слабость — это не всегда хорошо. Она даёт свои собственные производные: нерешительность, трусость, робость, заниженное самомнение. А ведь все наши беды из-за собственной слабости. Я понимаю это, как никто другой, ведь я слаба; я боюсь признаться Майки во всём, боюсь, что он уйдет, боюсь разбить его свои признанием, боюсь причинить ему такую сильную боль, что он не выдержит. Да и я сама не вынесу. Мне будет больнее во много тысяч раз.

Но Лондон — это совершенно другое. Её слабость — это страх потерять меня, который, к сожалению, неизбежен.

— Расскажи мне, как такое произошло, — прошу я.

— Я не знаю. Болела гриппом и ничего не замечала, то спихивала всё на лекарства, то совсем забывала. Затем поняла, что у меня довольно долгая задержка. Купила тест и… — Она замолкла, сглатывая слюну. Её голос сорвался. Как же её тяжело говорить об этом.

— И? — подытожила я.

— Положительно. Он показал положительный результат. Я долго не верила, приходила в себя, старалась собраться с силами. И я хотела бы рассказать об этом Тренту, но он… сообщил мне о том, что уезжает, возможно, навсегда. И я просто не смогла. А затем я поплелась куда-то, и через время оказалась у твоего порога.

— Ясно. — Только и смогла выдавить я. Больше ничего. Как мне реагировать на всё это?

Мы выдохнули. Вместе. Одновременно.

— И что будем делать? — спросила я.

— Мы? — удивилась она.

— Да, мы. — Мы — семья. Я, она — мы как составляющие этой семьи. Конечно же, «мы», а не просто «она». Лорен не останется одна.

— Я не знаю. — Лондон закрыла лицо ладонями.

— А срок ты уже знаешь?

— Нет. Я ничегошеньки не знаю.

— Значит, больница.

— Больница, — вторила она.

И мы обе поняли всё. Завтра мы пойдем в больницу. Вместе.

Я попыталась растормошить подругу, привести в чувства, и думаю, что хотя бы немного, но вышло. Для начала мы спустились вниз, где я заставила Лондон съесть хотя бы пару кусочков омлета, чтобы у неё были силы. А затем сели у телевизора у меня в комнате, чтобы поболтать. Когда Лондон наконец-то начала улыбаться, я поняла — теперь всё хорошо. Она была чертовски умилена кроликом, что подарил мне Майки. И пока она рассматривала животное, сидящее в клетке на моем письменном столе, я решила, как бы невзначай, спросить то, что меня гложило весь день:

— Лондон, — пауза, — ты уже решила, что будешь делать с ребенком?

— Не знаю. Это сложно. Я не хочу портить себе жизнь, Эм.

Я поняла. Она не собирается его оставлять. Если будет возможность, если ещё не поздно, то она сделает аборт. В любой другой ситуации я бы, наверное, поняла её, но не сейчас. Как она может думать об убийстве чей-то жизни, даже ещё не сформировавшейся, ещё не появившейся на свет, пока её подруга, наоборот, теряет ту самую жизнь? Как бы я хотела родиться заново. Здоровой. Как бы я хотела прожить полноценную жизнь и не быть обрывком чьих-то воспоминаний. Но я так и буду осколками воспоминаний людей. Я буду осколком в их памяти.

И я злюсь. Я чертовски злюсь на неё за то, что она хочет отнять жизнь у своего ребёнка.

Хватаю подушку, которая была у меня под боком, и со всей силы швыряю её в Лондон.

— Эй, ты чего? — возмущается она.

А я хватаю другую подушку, подбегаю к подруге и начинаю колотить её. Сильнее, сильнее. Пойми же, как мне больно! Пойми же, что я не хочу, чтобы ты убивала его! Но, видимо, Лондон принимает это за ещё одну непонятную мою забаву, она тоже подхватывает подушку с пола и начинает отбивать мои удары. Она смеется. А мне настолько больно, что хочется плакать. Почему она не замечает, как я мысленно подаю ей сигналы? Не убивай его! Не убивай своего ребенка!

Когда мы запыхались, то сели на пол. Мне стало легче. Злость вновь отступила куда-то вдаль — я выместила свои чувства в ударах. Иногда я не могу разобраться в себе, точнее в своих эмоциях. Они словно накатывают откуда-то на меня, внезапно, скачкообразно, словно вспышки на солнце. Сейчас я могу быть спокойной, но в следующую секунду могу рвать и метать со злости, еще через секунду уже могу рыдать белугой, а еще через две буду заходиться в безудержном смехе. Что это? Почему весь калейдоскоп эмоций может показаться всего за какие-то несколько мгновений?

Лондон прикасается к медальону, что весит у меня на шее. Открывает — а оттуда в воздух устремляется музыка. Это мелодия напоминает мне о Майки. Почему? Не знаю. Просто всегда, когда она звучит, у меня в голове вспыхивает его образ.

— Удивительная вещь, — произносит Лорен. А затем добавляет: — Расскажи, что произошло за тот промежуток твоей жизни, из которого я выпала?

Рассказать? Что мне ей рассказать? Память словно рассыпается, она не дает мне ухватиться за любое воспоминание — вот такая вот беда. Не могу сконцентрироваться. Теряюсь. Я слишком много волнуюсь. Слишком много думаю. Я кривлюсь.

— Просто расскажи.

И я рассказываю всё, что произошло, в основном, правда, плохие моменты. Но, как ни странно, не роняю ни единой слезы. Лондон выдыхает: «Прости, что меня не было рядом». Я лишь киваю.

Атмосфера немного накаляет, и я решаюсь её разбавить чем-нибудь. А затем мне в голову приходит замечательная идея.

— Держи. — И я протягиваю подруге второй фломастер.

— Чего?

Я встала у стены и жестом показала, чтобы Лондон нашла и себе свободный, чистый кусок стены, не исписанный моими ненормальными фразами или желаниями. Я слишком люблю записывать на стене всё, что чувствую. Но Лондон к этому привыкла, она видела несколько из них, но она не видела мой список. Забавно, знаю.

На стенах громоздилось несколько новых фраз настолько тяжелых, что я не знаю, как только кусок камня может их выдержать. «Не умирай, не сегодня». «В последний день февраля Ив не стало». «Пусть она живет ещё много, много лет». «Зима забрала её с собой». «Привет, душитель-март». Последняя была намеком на мои чувства после смерти Ив, ведь первые дни марта петлёй весели на моей шее — настолько мне было тяжело смириться с её смертью.