Помоги мне исполнить мечты (СИ) - Либерт Таисса. Страница 81

— Пиши на стене всё, что ты делала в своей жизни. Безумные поступки. Совершенно ненормальные, — твержу я. — А затем мы сравним наши списки.

— Ока-а-а-й, — протягивает она и начинает что-то чертить.

Я тоже вывожу буквы. Интересно, а когда я умру, мама с папой перекрасят стены? А какая у них будет реакция на всё, что здесь написано? Ещё слово. Ещё один поступок. Ещё один вычеркнутый пункт списка.

— У меня всё, — произносит подруга.

— Сейчас, — твержу я и стараюсь вспомнить еще моменты своей жизни.

Когда мы закончили, то всё должно было распределяться таким образом: она говорит свой один поступок и поясняет его, затем говорю я.

— Пожалуй, самое безумное в моей жизни, — говорит Лондон, — это беременность.

И мы почему-то смеемся. Но почему? Что здесь смешного? Это, скорее, неожиданно, чем безумно. Хотя, может быть, одно другому сродни.

— Прыгала с моста на тарзанке, — говорю я.

— Что? — удивляется Лондон. — Когда успела?!

— Майки подтолкнул.

И мы вновь смеемся. Мы словно подхватили какую-то пушинку смеха. Ещё один поступок от Лондон, один от меня, и мы уже почти что катаемся по полу со смеху из-за ситуаций, при которых они происходили. Так и продолжалось, пока по крупице, по кусочку я не выложила ей все, что произошло со мной с тех пор, когда я решила, что буду наслаждаться жизнью, пока есть возможность, а Лондон — то, что произошло с ней за всё время. Конечно, у Лондон список оказался чуток больше, но она была крайне удивлена, что я почти что догнала её по количеству безумий за такое короткое время. Ну, когда тебе остается жить не очень много, и не такое устроишь, да?

Пусть я и чувствую, что во мне что-то не так, но мне, если честно, не кажется, что я умираю. Просто словно кто-то включает и выключает некоторые кнопки, отвечающие за тошноту, головную боль и эмоции, у меня в голове. А, быть может, мне теперь не кажется, что я умираю? Быть может, я настолько почувствовала вкус жизни, что смерть отступила на задний план? А может, это просто небольшое затишье перед большой бурей.

— Так значит, вы это сделали. И как он, твой первый раз? — поинтересовалась Лондон.

Я пожала плечами.

— Мне показалось, что я влюблена в него. А может, и не показалось.

— Ты его любишь? Говори прямо, ведь мне интересно! — Да, вот она, бесстыжая Лондон, которая ставит свои интересы превыше других. Она снова начала проявляться в этой грустной девушке.

Но я ушла от ответа, сказав, что очень уж устала за весь день. А завтра нам еще в больницу ехать. Нужно как следует выспаться.

Люблю ли я его? Не знаю. Слишком рано судить о чем-то подобном. Но одно я знаю точно, мои чувства к Майки — это не просто привязанность и, скорее всего, даже не просто влюбленность. Это что-то более глубокое и сильное.

Мне снился ребёнок — милый малыш с золотистыми кудрями и глазами точь-в-точь как у Лорен. Всё его личико было усыпано медными веснушками. Кожа молочно-белая. Пухленькие розовые щечки. Я держала её на руках и поднимала выше к небу, играясь. Девочка заливалась звонким смехом, она пускала слюнки, которые я постоянно подтирала слюнявчиков, посасывала свои пальчики, затем переходила на мои пальцы. Девочке безумно нравились мои волосы, потому она постоянно накручивала их себе на маленькую ручку с крошечными пальчиками; мне было больно, когда она со всей силы дергала пряди, но я не подавала виду, а лишь ещё больше улыбалась.

Когда я проснулась, то у меня в груди щемило ещё больше.

Джеральд вызвался нас довезти до больницы: меня, Лондон и мою маму. Совершенно недавно он смог накопить нужную сумму денег и купить наконец-то себе личный транспорт, а то старый конфисковали, теперь проблем с поездкой из дома в университет совершенно не было, и такое путешествие выходило почти в два раза короче, чем на поезде, электричке или же автобусе.

Хоть маме и на работу сегодня, она все-таки поехала с нами, сказав, что прекрасно успеет вовремя. Папа уже ни свет ни заря ушел на работу. А вот Кристи дома, и она ждет нас с новостями.

— Лондон… — заныла я, когда мы подъехали к больнице. — Прости меня. Можно я… я посижу здесь, в машине, на улице?

— Но почему?

— Я не могу зайти в здание, там всё пахнет ею, — пояснила я.

И правда, Ив слишком долго пролежала в больнице. Совсем скоро, ближе к своей кончине, она совершенно пропахла ею: простынями, лекарствами, едой. И теперь этот запах у меня всегда ассоциируется с ней. Возможно, позже я свыкнусь, но пока что не могу. Прости меня, Лондон.

— Ею? — переспросила Лондон. А потом, закусив губу, кивнула. Вероятно, вспомнила.

Я видела, как она, держась за мою маму, шла к входу в здание. Её всю трясло, и она грызла ногти. А затем они открыли дверь и вошли внутрь.

— У вас что-то серьезное? — поинтересовался Джеральд. И я кивнула.

Мы сидели в машине всё то время, что требовалось. Долгие полтора часа тянулись словно сутки. И с Джеральдом мы не обмолвились больше ни словом; он просматривал веб-страницы в телефоне, я же раскинулась на задних сидениях и смотрела в крышу машины, полностью погруженная в свои мысли. Я думала о девочке из сна, какая же она красивая… Как бы я хотела, чтобы у нас с Майки были точно такие же дети.

— Эй, идут! — окликнул меня Джер, и я тут же поменяла своё положение — села.

Лондон, радостная и почти что счастливая, села на заднее сидение с другой стороны, моя мама — рядом с водителем.

— Шесть недель, — выдохнула Лондон. — Я еще могу это сделать, Эмили!

Кровь хлынула к моим кулакам, и я их сжала. Чему она радуется? Тому, что она убьет только-только зарождающуюся жизнь в себе? Тому, что она будет убийцей? Да, быть может, с точки зрения биологии, это еще не сформировавшийся человек, — всего шесть недель — и это не убийство. Но, с моей точки зрения, это ещё как убийство! Это то же самое, как если бы она убила меня!

— И тебе совсем не страшно? — холодно спрашиваю я. — Не будешь жалеть потом об этом? Знаешь о последствиях?

— Эмили, я же тебе объяснила — я не хочу губить свою жизнь. Если мои родители узнают, я не представляю, что со мной будет. — Она выдохнула. Снова. И снова. Она не радостная, мне так показалось, она волнуется, но определенно она отчасти рада слышать, что ещё может сделать аборт.

— Лорен, хорошенько подумай, пожалуйста.

— Эмили, я не…

И я её обрываю, чувствуя, что не выдержу того, что она хочет мне сказать. Я не могу этого выдержать. Во мне всё кипит, бурлит, вырывается наружу.

— Джер, можно на минутку сесть на твоё место? — спрашиваю я его. — Давно хотела кое-что попробовать.

— Эм-м, да. Я не против, — произносит тот, но я вижу, как он достает ключи, чтобы машина не завелась. Это меня весьма забавит, но я ведь не собиралась устраивать здесь черти что. Я никогда не поставлю чью-то жизнь под угрозу.

Открываю дверцу и сажусь на сидение водителя. Обхватываю руками руль. Достаю телефон и включаю «My Darkest Days – Save yourself». Пару секунд тишины, а затем начинает играть песня. И как только солист выдает свой первый крик, я хватаюсь за руль и начинаю колотить его, словно ненормальная, ногами, руками. Я бью панель ладонями, нажимаю на руль со всей дури, ударяю кулаками. Всего пару секунд. Всё один крик. И я прекращаю.

Открываю дверь и выскакиваю из машины, слышу, что кто-то выкрикивает мне вслед моё имя, но мне плевать. Я бегу, не останавливаясь, не оборачиваясь; бегу, что есть мочи, петляю между улицами, чтобы меня не нашли, и стараюсь удержать в себе всё, что чувствую. Если бы у меня сейчас была возможность, я бы разрушила этот гребанный неправильный мир. У меня внутри разрастается целая буря, перерастая в шторм, в ураган, в смерч, сметающий и рушащий всё на своём пути, а на самом-то деле я просто продолжаю бежать. Я чувствую, что вот-вот упаду, что ноги заплетаются, что у меня больше сил нет сделать ни шагу, что мне в горло кто-то засунул раскаленное железо, мне тяжело дышать, мне больно, но я всё равно бегу, и бегу, и бегу.