Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 52

– Кто ты?! – сердце грозило пробить грудную клетку и горящим комом выпасть на дно челна. – Чего ты хочешь от нас?!

– Вот именно – от вас. От вас обоих. Но в первую очередь от тебя, сын Ганги и раджи Шантану. Перед тобой – Вишну-Даритель, Опекун Мира.

Гангея не поспешил упасть ниц, и даже сложенные ладони остановились на полдороге ко лбу.

– Прости мою дерзость, светоч Троицы… Но откуда я могу знать, что в Сатьявати вселился именно ты, а не мятежный дух, укравший громкое имя?

– Мне нравится, царевич, что ты отказываешься верить на слово. Даже богу. Недоверчивость – залог мудрости будущего правителя. Что ж, не поскупись на малую толику собственного Жара и произнеси тайную мантру, которой научил тебя достойный Рама-с-Топором! Будь дерзок до конца, убедись, кто перед тобой…

Гангею пробрал озноб. "Мантрой Раскрытия" он пользовался всего раз в жизни, и то под присмотром Гуру. Ничего страшного она в себе не таила, и Жара-тапаса на распознавание истинной сущности собеседника уходило совсем мало; но… Наследник престола боялся другого. Он боялся увидеть, как сквозь родные черты Сатьявати проступит чужое лицо!

И хорошо еще, если это действительно окажется лицо бога!

Гангея сосредоточился, вызывая в себе прилив Жара, ощутил, как жгучая волна поднимается изнутри, заполняет его всего, без остатка, пенясь и начиная изливаться наружу; после чего впился взглядом в непроницаемое лицо женщины-истукана – и тихо произнес четыре слова.

Нараспев, потому что в "Мантре Раскрытия" главным были не слова, а тон.

Словно пульсирующие цепи разом сковали его воедино с женщиной на корме. Черты Сатьявати дрогнули и начали исподволь меняться. Кожа стала еще смуглее, до боли напомнив внешность Черного Островитянина, отвердели скулы, ушла раскосость, легкая горбинка выгнула переносицу, а полные губы сами собой сложились в понимающую и чуть снисходительную улыбку… На Гангею смотрел Вишну, Опекун Мира: таким его облик был запечатлен в статуе из чунарского песчаника, воздвигнутой перед входом в центральный храм Хастинапура.

Сомнения ушли: перед сыном Ганги сидел "дэвол", человек, одержимый богом. Пусть сами боги и их противники звали друг друга сурами и асурами, напрочь запутавшись, что из этих имен значит "Светоносный", а что – наоборот; люди же испокон веку именовали небожителей "дэвами".

Мать-Ганга даже сына сперва хотела назвать Подарком Богов, то есть Дэвавраттой, но вовремя передумала.

Наследник потрясенно вздохнул – и видение померкло одновременно с угасанием Жара.

– Каюсь в дерзости, – он склонился перед богом, и сложенные ладони теперь уже без помех добрались до лба, – и возношу хвалу Опекуну Мира за честь лицезреть его облик!

– Недоверчивость и почтительность – хорошее сочетание. Поднимись. Я хочу говорить с тобой.

Гангея послушно выпрямился. Когда-то увидеть Вишну, благородного Опекуна и своего кумира, было для него пределом мечтаний. О, как много хотел он сказать утонченному божеству, покровителю царей-кшатриев – но сейчас, когда сокровенное желание исполнилось, все слова разом вылетели из головы, язык присох к небу, и Гангея мог только восторженно смотреть в сияющие глаза Сатьявати, угадывая за ними виденный минуту назад лик.

Увы, первый же вопрос, заданный богом, окончательно сбил наследника с толку, заставив вновь усомниться в подлинности явленья!

– Почему бы тебе действительно не жениться на этой женщине? Тебе не кажется, что вы предназначены друг для друга?

– Но… мой отец!

– Понимаю, – в голосе Опекуна прозвучала легкая грусть. – Подобная забота о родителе весьма похвальна. Но раджа, в свою очередь заботясь о тебе, никогда не согласится на условия рыбака-упрямца. Кроме того, жизнь Шантану близится к завершению…

– Отец скоро умрет?! – вырвалось у Гангеи.

– Раджа тяжко болен, хотя ни он сам, ни другие еще не подозревают об этом. Уйми печаль, мой юный друг! Шантану – достойный правитель, за свою жизнь он накопил немало духовных заслуг и вскоре будет вкушать блаженство в небесных садах… Уж это я тебе обещаю! – но счастье отца отравит скорбь, если здесь, на земле, останется страдать его любимый сын!

– Я… я не понимаю!

– Что тут понимать? После смерти раджи тебя ждет трон. Значит, тебе понадобится добродетельная жена и множество наследников, дабы род царя Шантану не угас – в противном случае все заслуги мира не спасут его от адских мук! Я знаю, у тебя есть сын, дитя сиюминутной страсти – но о нем лучше умолчать, поскольку представить Вьясу на престоле… Пускай считается меж людьми брахманом, сыном Спасителя-риши! Мой тебе совет: не медли, обменяйся свадебными гирляндами с Сатьявати! Доверься мне!

Мысли Гангеи путались. Опекун желал добра ему и его отцу; все слова были правильными, но…

Согласиться с радостью?

Пренебречь советом бога?

Словно в насмешку над родным отцом, жениться на той, которая без остатка заполнила сердце раджи?!

"Соглашайся!" – вкрадчиво мурлыкал внутри незримый советчик, и когда сын Ганги наконец понял, ЧЕЙ это совет – он мимо воли содрогнулся.

Зверь в душе мурлыкал: "Да!"

Зверь и бог – заодно?!

Возможно ли?!

– Прости глупца, Великий, но трудно мне решиться перейти дорогу собственному отцу! Видимо, недостоин я оказанной чести…

– Если я явился к тебе – значит, достоин! – сухо отрезал Опекун.

И Гангея ужаснулся: своим упорством и тупостью он разгневал любимого бога!

– Что ж, попробуем объясниться, – казалось, Вишну смягчился, и у наследника отлегло от сердца. – В заботах о благе Трехмирья я вынужден тщательно подбирать себе помощников. Я говорю не об аватарах (они в каком-то смысле и есть Я!), а именно о помощниках. Добровольных и разумных. На Земле мой выбор пал на тебя.

– На меня?!

– Не перебивай! Забыл, что младший должен ждать позволения заговорить? – а я настолько старше тебя, насколько гора Кайласа старше муравья, родившегося сегодня утром! Вот когда мы найдем общий язык – тогда, возможно, я дарую тебе право перебивать меня трижды в год! Хочешь воспользоваться будущим правом?!

– Чем же я, смертный, могу помочь светочу Троицы? – осмелился подать голос наследник. – Приказывай! – я с радостью выполню любое поручение!

– Прежде чем выполнять, надо понимать. Начнем с простого: тебе наверняка известно, что Трехмирье не раз стояло на краю гибели! Также, полагаю, не будучи брахманом, ты все-таки слыхал, что Вселенная сотворена при помощи Жара-тапаса, который по сей день лежит в основе творения… Да или нет?

– Да. Гуру говорил мне об этом.

– Отлично. Тогда, надеюсь, он говорил тебе и о том, что любое существо Трехмирья, предавшись аскезе и подвижничеству, способно накапливать Жар в себе?

Гангея кивнул.

– Разумеется, это справедливо, когда честный подвижник получает при жизни некий дар, или после смерти пожинает плоды своих трудов в небесной обители. Но ведь случалось, что Жар накапливался исключительно в корыстных целях! Вспомним хотя бы Десятиглавца, ракшаса-убийцу! Да, он был аскет, каких мало – но едва наш рохля… то есть Брахма-Созидатель обменял Жар Десятиглавца на дар неуязвимости от богов и демонов, как Трехмирье заходило ходуном! Даже после того, как я в облике земной аватары разделался с ублюдком – по всей земле еще долго дымились руины, а вдовы оплакивали погибших мужей! Впрочем, ракшас – это хоть как-то понятно! Зато когда основы Мироздания начинали колебать святые аскеты…

Вишну помолчал, прежде чем заговорить снова. Челн продолжал скользить против течения, но Гангее было не до того – он всем сердцем внимал речи бога.

– Приказывай! – словно в бреду, шептали белые губы.

– Не приказываю – предлагаю. Когда душа раджи Шантану обретет райские миры, ты займешь его место на престоле. Да, царство твоего отца процветает, люди в нем обеспечены и счастливы, исправно возносятся молитвы и творятся обряды – но так ли обстоят дела в сопредельных державах?! А еще дальше простираются земли заик-барбаров [49], чьи женщины испражняются стоя, а мужчины не чтят богов, допускают смешения варн или вовсе не признают их, дают нечистым собакам вылизывать посуду, из которой едят… Да ты, верно, и сам это знаешь?