Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 57
– Прошу тебя, Сатьявати, оставь меня. Иначе я не выдержу и кинусь на вдову собственного отца. Обеты обетами, – Гангея горько усмехнулся, чувствуя, как зверь точит когти о кору его души, – а страсть страстью! Ты ведь за этим пришла?
– Если тебе так угодно – да, за этим! Шантану умер, да обретет его душа небесные миры; я была верна мужу, но траур закончился. И если я не последовала за раджой на погребальный костер, то не для того, чтобы пылать в огне весь остаток жизни! Люби меня, и будь что будет!
– Но мой обет…
– Ты сохранишь свой драгоценный обет в целости и сохранности! – победно улыбнулась Сатьявати. – Я не потребую жениться на мне, и не стану рожать тебе детей! Ведь в этом ты поклялся?!
– Я вижу, из подкидыша вышла превосходная царица… Но жить вне брака, да еще с собственной мачехой?
– А отказать женщине, которая любит и хочет тебя – не грех? Женщине, которую ты в свое время лишил девственности и бросил одну, с ребенком-уродом на руках – не грех?! В конце концов, если ты помнишь, за тобой водится еще один обет… Я не хотела этого, но вынуждена: я ПРОШУ тебя, Гангея!
В следующее мгновение зверь внутри Грозного порвал привязь; ложе сладостно застонало, принимая на себя тела преступных любовников, и понимающе усмехался в изголовье Цветочный Лучник…
Их встречи были редкими, но дворцы плохо приспособлены для тайн. Скоро об этом знали все. Шушукались, подмигивали друг дружке, но тактично помалкивали до поры. Упаси небо осуждать Грозного – мужчина в соку, чистый бык, отчего и не дать выход силушке! Зато Сатьявати перемыли все кости: ее, шудру-рыбачку, что окрутила раджу, а после свела его в могилу, и раньше не слишком-то жаловали, а уж теперь…
Сатьявати ходила с гордо поднятой головой, и при виде вдовствующей царицы сплетники почему-то осекались. "Рыбьему подкидышу" с детства было не привыкать к насмешкам и издевательствам, а уж косые взгляды… Переживем! Она – законная царица, вдова Шантану, ее дети унаследуют престол, и Гангея наконец снова с ней!
Все остальное – вздор.
Зато Гангея не находил себе места. С головой окунался в государственные дела, в подготовку войск, лично ездил с посольствами к соседям, до седьмого пота изматывал себя очистительными медитациями – тщетно! Душа разрывалась на части, металась по замкнутому кругу вопросов без ответов, и регент выл по ночам, остервенело колотя кулаком по безответному ложу.
Что он мог сделать?! Нарушить первый обет, раз и навсегда отказав Сатьявати? Плюнуть на память отца, узаконив звериную похоть браком, и тем самым нарушить другой свой обет? Продолжать жить во грехе с собственной мачехой и былой возлюбленной?
Только в минуты близости он забывал обо всем, целиком отдаваясь дикой, животной страсти, выпуская на волю зверя и сам становясь зверем вне долга и правил. Но рано или поздно утомление брало верх, стыд и раскаяние переполняли душу, и Сатьявати оставляла его покои, понимая состояние Грозного.
Он был благодарен ей хотя бы за это.
Потом Гангея засыпал, и ему снился отец. Шантану-Миротворец молча смотрел на сына, и ласковый взгляд раджи был хуже любых упреков и проклятий!
Так продолжалось десять лет, и Грозный был близок к тому, чтобы собрать воедино весь собственный Жар и проклясть свою жизнь.
Другой у него не было – и не предвиделось.
…наконец ты забылся сном – и снова увидел отца. На этот раз взгляд покойного раджи был иным; вместо понимания в глазах Шантану метались тревога и боль. Кажется, он хотел о чем-то предупредить своего непутевого сына. Губы отца зашевелились…
– Молю о прощении, Грозный, – взволнованно раздалось над ухом, – но только что прибыл гонец. Похоже, у него дурное известие. Требуется ваше присутствие…
Глаза открылись сами.
Ты был один на ложе, и рядом почтительно ждал доверенный слуга.
Многих (чтобы не сказать – всех!) пришлось силой выволакивать из постелей.
Горожане просыпались от грохота копыт по булыжнику, вслушивались в затихающее эхо и переглядывались с бледными женами: откуда напасть? Не враг ли у стен? Не боги ли прогневались на Город Слона?! Давным-давно отвыкнув от ночных гонцов, столичные жители успели подзаплыть жирком беззаботности – и теперь привыкать заново к самой возможности дурных вестей…
Правду говорят: грешника боги сперва помещают в райскую обитель, чтобы после падения оттуда участь горемыки в аду казалась вдвое горше!
А во дворце, в многоколонном зале собраний, мерял шагами пол Гангея Грозный. Ходил из конца в конец ожившей скалой, твердо ступал по полированному паркету, инкрустированному кораллами и халцедоном, кусал губы, нервно сжимая пальцы в кулаки. Пальцы похрустывали, возмущенные насилием, кровь отливала от костяшек, и кулаки выходили что надо – кого бы припечатать в честь рассветного переполоха?! Выходило, что никого. Пока – никого.
Новости, дурные или очень дурные, задерживались. Регент хотел первым допросить злополучного вестника, еще до того, как в зале соберутся главные сановники державы – но лекаря строго-настрого запретили врываться в Покои Отдохновения, где они приводили в чувство единственного свидетеля.
Иначе может случиться так, что спрашивать захотят многие, а отвечать будет некому!
Вот ведь какое странное дело: лекарское умение ковыряться в смертной плоти всегда считалось занятием низким, недостойным высших варн! Кое-кто из брахманов-законников даже путал целителей с цирюльниками – предлагая зачислить их скопом в чандалы-неприкасаемые, строго оговорив: когда и в каких случаях не возбраняется прибегать к их услугам!
Идеи высокоумных брахманов в свое время поступили на рассмотрение еще к царю Пратипе, деду Грозного – но Пратипа тогда скорбел животом и встал на сторону лекарей.
Так и остались шудрами.
Мало-помалу зала стала наполняться людьми с одинаково заспанными физиономиями. Одного из престарелых советников принесли в паланкине, а в саму залу старца пришлось втаскивать на носилках – им оказался тот самый брахман, что участвовал в знаменитом сватовстве; в последние годы ноги отказывались служить изношенному телу. Хастинапурская знать, подобно рядовым горожанам, отвыкла от тревог и теперь внимательно следила за выражениями лиц регента и вдовствующей царицы.
Что скажут?
Не подадут ли знак?!
Тем паче что до официального возведения на престол царевича Читры оставалось меньше недели.
На ступеньках у трона вертелась мартышка в ярком головном платке, игнорируя опасную близость тигров-альбиносов. К старости Кали стала втрое сварливей, шерсть ее местами поседела, местами вылезала пучками, обнажая бледно-розовую кожу – и многие всерьез поговаривали, что в обезьянке и впрямь сидит частица Темной, богини злой судьбы. Дескать, Грозный приручил злосчастье, и потому держава в последние годы процветает! Да и сам регент обласкан небесами! – не жизнь, а сплошное везение…
Эти разговоры бродили по Хастинапуру, от общественных бань до ремесленных кварталов, и сами себе удивлялись.
Если жизнь похожа на сказку, то почему сам Грозный менее всего похож на баловня судьбы?
…Наконец резные створки дверей в конце залы распахнулись, впуская вестника.
И плечистый слуга опустил колотушку на медный гонг, заставив медь произнести священный звук "Ом-м-м!", начало начал, вдох рождения и выдох гибели.
Вошел вестник сам, своими ногами, хотя его изрядно пошатывало, и на обветренном лице воина застыла изумленная гримаса. Так бывает, когда человек внезапно оглохнет и никак не может привыкнуть, что мир остался ярким, но перестал быть звонким.
Выйдя на середину, он упал на колени и схватился обеими руками за горло, словно хотел помешать словам вырваться наружу.