Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 151
- Сорок восемь... Где еще шестеро?
- Загляни, - сказал дядя Вася.
Шесть трупов бросили в снег и проверили списки.
- Господин поручик, все налицо...
Здесь работала другая контрразведка - кемская (филиал мурманской), и здесь привыкли расправляться открыто: место глухое - тундра! Один матрос с эсминцев, зябко дрожа в своем бушлатике, подрезанном с краев для пущей лихости, сказал:
- Кажется, труба, дядя Вася... Последний денек околеваем!
Старый печник в ответ выколотил дробь:
- Чего каркаешь? Молодой ишо... сопляк! Не загадывай судьбу.
В этой первой группе, предназначенной к отправке на сторону большевиков, были и иностранцы: мадьяры, один поляк, два латыша. Лучше всех держался на морозе поляк - гибкий и худущий; оскал его рта, изъеденного цингой, был страшен.
- Вы! - сказал он с презрением. - Вы еще ничего не знаете. Вам еще не пришлось супу из морской воды похлебать...
- Это где же такой суп-то? - спросил его дядя Вася.
Поляк раскрыл рот - пустой, как могила.
- В Иоканьге... - ответил. - Там служба налажена. Даже комиссар при тюрьме имеется, некий сэр Тим Харченко.
Вглядываясь в просторы тундры, матрос плясал на морозе.
- Ничего, - решил вдруг похвастать, - на "Чесме" тоже лафа была сидеть: аж пальцы к железу примерзали. Одначе не привык!
- Тронулись! - скомандовал поручик, и люди пошли.
Не пошли, а побежали по шпалам, стараясь согреться, и конвоиры, путаясь ногами в длиннополых шинелях, нагоняли их. Так они пробежали версты две-три, когда вдруг - команда:
- Налево! Сходи со шпал... Быстро, быстро!
Матрос сказал:
- А я что говорил? Конечно, шлепнут... "Налево!"
- И в Мурманске могли бы шлепнуть, - возразил дядя Вася, настроенный оптимистично. - На кой хрен им было возить нас?
Изо ртов людей морозно парило. Тихий треск слышался в воздухе. Дорога вела в сторону, и вот наконец показались вдали лопарские вежи, дымки, путаница оленьих рогов. Здесь уже все было приготовлено. "Приверженцев большевизма" рассадили по нартам, узким-узким, как лодочки, и олени сразу налегли на гужи. Теперь ветер пронизывал насквозь, летели вихри снега из-под копыт. Один мадьяр столбиком свалился с нарт и остался лежать на снегу. Замерз. Гнали дальше. Не оглядываясь. Вперед.
- Хорк, хорк, хорк! - покрикивали каюры.
- Жми да нажимай! - орали конвоиры: им эта езда только в радость; морды у них красные, как бураки, пахнет от них самогонкой...
Поручик был одет в добротную бекешу с галунами.
- Стой! - задержал он бег каравана и, когда люди сошли с нарт, велел лопарям отъехать в сторону и ждать.
- Шлепнут, - колотило матроса. - Как есть, последнюю минутку живем... Ну, ты! - гаркнул он на офицера. - Кончай уж сразу...
Поручик вскинул на него серые мальчишеские глаза.
- Не имею на то приказа, - ответил. - Вы же хотели жить в совдепии? Вот туда и отправляйтесь... А казенное имущество снять! Снимай! - И, подойдя к матросу, он потянул с него бушлат.
Под бушлатом - форменка, темно-синяя.
- Снимай тоже, - сказал поручик. - А вы чего ждете? - прикрикнул на остальных. - Шинели вам - не пальто, чтобы форсить с девочками! Шапки воинского образца вам не папа с мамой купили...
Людей раздели - безжалостно. На морозе. И одежду покидали на нарты. Сверху с гоготом расселись солдаты и помахали ручкой:
- Прощайте! Можете идти теперича в свое царство свободы. У большаков всего много, они вас приоденут...
Уехали. Тишина. А вокруг - снега, холмы, гибель.
- У кого есть спички? - заговорил находчивый поляк.
- У меня были, - сказал матрос. - В бушлате были... Но уже далеко уехал его бушлат со спичками.
- Кто знает это место? - спросил поляк.
Дядя Вася выдрал одну ногу из сугроба, сразу же рухнул до пояса в другой, вытер лицо от снега.
- Лоухи, - ответил печник, - святая из здешних мест. Так умные люди сказывали. Тундряная ведьма! А тундры тута зовутся Волчьими. Потому как людей не сыщешь, а только волки рыскают. Да песец кой-когда попадется... Тоже - шакал хороший!
- Все понятно, - сказал поляк черной впадиной рта. - Человека три из нас выберется. Остальные - лягут... Можете в последний раз полюбоваться на свои уши и руки - скоро их у нас не будет. Пошли!
Никто не оборачивался. Два латыша легли в снег и запели:
Дзинь-дзиринь, дзинь-дзиринь,
дзинь-дзиринь...
- Ну их к черту! - сказал поляк. - Не поднимайте! Каждый умирает, как ему нравится. А эти умирают со своим гимном на устах... Я сказал: к черту слабых! Вперед, сильные...
Шли. Падали. Снова шли. К морю. К деревням.
Матрос прищурил глаза, вглядываясь в заснеженные холмы.
- Едут! - закричал. - Гляди-ка... едут!
Маленькие точки скользили по увалам тундры. Где-то скрылись за гиблым леском, и вот уже, закинув головы назад, олени домчали нарты. Спрыгнул с них тот же поручик с серыми глаза-ми мальчишки - озорными глазами.
- Недалеко же вы ушли, ребята! - сказал он, садясь на нарты. - Ну вот, даю минуту на размышление... Кто хочет в нашу армию? Англичане велели сказать, что они ждут тоже... только час!
- Я, - сказал один, отбегая в сторону.
Матрос глянул на свои помертвевшие пальцы.
- И я, - сказал он, весь в ужасе от холода тундры.
Замерзшие отбегали к нартам, и офицер тыкал им в рот флягу с коньяком, словно заботливая нянька соску своим младенцам.
- Все? - спросил он потом.
На снегу остались два человека: дядя Вася и поляк.
- А вы? Особого приглашения ждете?
- Для армии твоей, - ответил дядя Вася, - староват уже буду: я вить с тышша восемьсот шестидеся...
И не досказал, увидев, что поручик поднимает револьвер. Щелк! Это не выстрел, это тикнул курок: ледяной мороз сковал в оружии даже оленье сало.
- Ну, а ты? - развернулся револьвер на поляка.
- А чего ты мне там показываешь? Что я, револьвера не видел?
Щелк! Опять нет выстрела, и тогда поручик спрятал оружие.
- Ничего, подохнете и так... Трогай! - велел он каюрам, и нарты понеслись вдаль - обратно на станцию Лоухи. Только... что это?
- Бежим, - заторопился дядя Вася. - Поднимем... милостыньку!
Уехавшие стали швырять с нарт свою одежду. Помогали оставшимся в тундре чем могли. Дядя Вася поднял и бушлат того матроса с эсминцев. А в кармане бушлата брякнули надеждою спички.
- Живем, - сказал дядя Вася, и заплакал, и засмеялся...
Прибывших на станцию взяли в обработку англичане. Каждого обмерили, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали. Была вкусная еда, была жаркая печка, были теплые шинели без вшей и спирт. Не было только одного Советской власти, против которой их сегодня разом повернули. А тундровая ведьма Лоухи - со сказочными белыми волосами - с визгом неслась над крышей барака, а синий спирт в термометре на станции показывал уже двадцать девять ниже нуля. А к вечеру, говорят, Лоухи еще добавит мороза... "Как-то там те двое?"
Две тени скользили по тундре в темени ночи.
- Каждый умирает, как ему нравится, - хрипел поляк.
Дядя Вася повернул к нему свое черное лицо:
- И живет каждый... как ему по душе. Рази не так?
- Топай, топай, черт старый. Ты мне нравишься!
* * *
Полковник Сыромятев скинул с койки ноги в американских фетровых ботах, сказал:
- Кто там? Дерните на себя посильнее...
Дернули посильнее, и, весь в клубе морозного пара, разматывая хрустящий, заледеневший башлык, ввалился поручик:
- Добрый вечер, господин полковник!
- А-а, это вы, Маклаков... прошу! - И снова лег, упираясь ботами в спинку походной кровати. - Откуда вы? - спросил потом.
- Мурманск выслал два вагона... О-о, печка! - обрадовался поручик Маклаков, грея руки. - Один вагон я разгрузил на станции Лоухи, малость припугнул людишек, и англичане их уже прибрали. А второй велено пригнать к фронту и... отпустить.