Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер. Страница 43

Сумароков, соперник Ломоносова, высмеял эти сантименты. «Тишина, — сказал он, — градов отрада? Я думал, что отрада — это армия с ее оружием, а не мир. А что это за «сокровищ полны корабли дерзают в море за тобою»! Я этого не понимаю. Тишина остается на берегу, а море никогда не волнуется в зависимости от того, воюет империя или нет».

Все эти придирки кажутся довольно нелепыми.

Надо заметить, что положение поэтов при дворе Елизаветы нельзя ни в коей мере назвать унизительным. Поэтов обязывали появляться на всех придворных праздниках и связанных с императрицей годовщинах; их выступления были частью общего представления — хотя после выступления или сочинения надписей для транспарантов они возвращались на свое место среди декораторов и инженеров. Однако Тредиаковский жаловался, что его работа оценивается, «как фрукты и сладости, которые появляются на столах богачей». Правда, Тредиаковский сам но себе обладал талантом нарываться на неприятности. Во время правления Анны Иоанновны его силой притащили на свадьбу Голицына (в Ледяном доме), и когда он пожаловался Волынскому, контролировавшему все мероприятие, то получил столь сильный удар в лицо, что у него потемнело в глазах и он совершенно оглох. Затем он попытался пожаловаться Бирону, но встретил у него того же Волынского, который раздел его донага, выпорол и в таком виде продержал на виду у всех всю ночь. На следующий день Волынский приказал Тредиаковскому обрядиться в комический наряд и читать стихи, какие он сам прикажет. После этого Тредиаковского снова избили — так сильно, что тот слег и составил завещание. Однако после смерти Анны Иоанновны Волынский попал в немилость, а Тредиаковский получил 360 рублей в возмещение ущерба. Ломоносов — а Сумароков еще в большей мере — были куда свободнее, но развитие их литературного дара сильно зависело от их обязанностей при дворе.

Театральное искусство продолжало расцветать во всех своих проявлениях и в последние годы правления Елизаветы. Поскольку общественная и художественная репутация русской столицы росла, со всех частей Европы сюда стало прибывать множество композиторов и исполнителей изо всех уголков Европы. Винченцо Манфредини (1737 — 1799) приехал в 1755 году с несколькими певцами. Он сочинял оперы и балеты для представлений при дворе. Это был тот самый Манфредини, которому позднее доведется учить несчастного Павла I играть на клавесине и который получит от Екатерины тысячу рублей в утешение, когда одна гамбургская газета раскритикует несколько сонат, созданных им для его малолетнего ученика. В том же 1755 году, предварительно посетив Берлин, Венецию, Прагу и Лондон (где он пел под управлением Генделя), прибыл прославленный кастрат Джованни Карестини, один из самых выдающихся контральто столетия. Он находился в столице на протяжении четырех лет.

В конце правления Елизаветы приезжало много музыкантов из Германии и Австрии. Из Пруссии в 1756-м или 1757 году прибыл Герман Франц Раупах. Он родился в 1728 году и был сыном органиста. В Санкт-Петербурге он должен был поставить оперу. Сумароков написал либретто для его оперы «Алкестида», которую поставили в 1758 году. В следующем году состоялась премьера онеры на текст Метастазио — «Siroe Re di Persia». Paynax оставался в России до самой своей смерти в 1778 году, сочиняя оперы, балеты и оратории и ставя их на сцене.

В 1759 году прибыл знаменитый танцор и хореограф Хильфердинг, который раньше работал при австрийском дворе. Среди сопровождающих его была балерина Сантина — позднее она выйдет замуж за знаменитого флейтиста Обери. Хильфердинг стал первым, кто показал Петербургу entrechat-quatre [30] и пируэты; именно он ввел в России балеты-пасторали. Среди его наиболее удачных балетов были «Возвращение Аполлона на Парнас» и «Ацис и Галатея».

В том же 1759 году в Москве дебютировала первая русская актриса — знаменитая Троепольская. В следующем году, также из Вены, прибыл Иосиф Штарцер (родился в 1726 году) — придворный композитор и дирижер. Он вместе с Pay пахом работал над драматическим прологом под названием «Новые лавры», посвященным победе России над Пруссией, — этот пролог предназначался для переделки оперы Pay паха «Алкестида». Штарцер также написал музыку для трехактного балета «Победа Флоры над Бореем», в котором Хильфердинг ставил хореографию. Партию Юпитера исполнял сам Хильфердинг. Борея исполнял танцор Меркьюри, Флору — мадам Меркьюри («его худая жена», как писал современник). Балет был поставлен в 1760 году в Зимнем дворце.

В это время начали появляться новые имена — еще один хореограф, Калзеваро, которому предстояло учить танцу великого князя Петра в Ораниенбауме, известные танцоры Прие, Паради, Толата, Тордо, Колумба, Фабиани и многие другие. Среди многочисленных приезжих певцов в Петербурге осталось лишь несколько: Луини, синьора Дуранте из Рима, тенор из Флоренции Компас-си, Нунзиата Гарани из Флоренции. Остался и Джузеппе Миллико, один из самых известных кастратов всего XVIII столетия, чей голос Глюк считал величайшим голосом своей эпохи. Миллико был также весьма плодовитым композитором и позднее в Вене и Лондоне добился в этом качестве значительной известности. Когда он приехал в Россию, ему было немногим более двадцати лет.

Но вот эпоха Елизаветы завершилась. Петербург еще какое-то время полон музыки, мы еще можем услышать несколько последних нот, пролетевших над волнами Невы. Что это — пение Карестини, знаменитого кастрата, которого императрица пригласила за огромные деньги, или прелестной Мантованины? И что это за группа, исполняющая на струнных менуэт в Зимнем дворце ранним утром? Неужели там танцует великая прима-балерина Ниодини, показывая придворным дамам последние парижские па?

Три десятилетия прошло с того момента, когда на трон своего венценосного дяди взошла Анна Иоанновна, и сколь же сильно изменился Петербург! Елизавете Петровне не нужно было отправлять гонцов, которые приглашали бы художников к ее двору. Теперь уже не Россия шла в Европу, а сама Европа устремилась в Россию.

IX.

ВЕЛИКИЙ РАСТРЕЛЛИ

Ни у одного архитектора, за исключением Бернини в Риме, не было столь широких возможностей определять архитектурный облик города, как у Растрелли в Санкт-Петербурге. То, что в наши дни в городе преобладает стиль классицизм, а не барокко, — результат ранней кончины Елизаветы, поскольку именно с ней исчезло и влияние Растрелли. Во времена ее правления Растрелли, обязанный считаться лишь с ее одобрением, имел полную свободу рук. У него не было соперников — архитекторы, работавшие для двора, были его учениками и подражателями, они работали в его стиле, в той яркой технике, с помощью которой можно было, используя лишь кирпич, дерево и гипс, создавать произведения, поражавшие сочетанием роскоши и глубокой набожности — столь свойственных покровительнице архитектора.

Елизавета скончалась сравнительно молодой, еще до того, как два величественных дворца, которые воздвигал для нее Растрелли, были завершены; с ее смертью прекратилась и эпоха Растрелли. Но вклад его оказался просто колоссальным. За двадцать лет деятельности в Санкт-Петербурге в качестве главного архитектора Растрелли создал множество столь величественных сооружений, что даже нелюбовь преемников Елизаветы ко всему, связанному с ее правлением, и более чем полувековое господство классицизма и «имперского» стиля, к которым благоволили ее наследники, не уничтожили памяти о нем. И если в наши дни только Зимний дворец, в силу своей массивности, один противостоит окружающим его многочисленным зданиям в стиле классицизма, то стоит помнить, что энергия Растрелли не ограничивалась лишь столицей; она оставила множество следов по всей западной части России. Оценивая его деятельность, стоит, однако, помнить, что последующие монархи разрушили ряд его сооружений и что иногда Растрелли был вынужден делать перерывы в работе.