Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 39

— Такой большой?

— Лошадиный. В золотой коронке. Очень удачливый и, поскольку последнее время у Маруси всё гладко, скорее всего, заряжен бахт почти полностью. Носи его прямо в кармане. Я думала прикрепить к нему цепочку, но потом решила, что тебе будет не с чем надеть. Кстати, о подковах, вот эти серёжки теперь не снимай.

— Они же здоровенные, ими пони можно подковывать! Да ещё и из золота, — я взвешиваю очередной талисман на руке. — Это от кого?

— От Ангелы Сапорони. Такая, с большой родинкой над правой бровью. Ну, смотри, можешь спать без серёжек. Но вообще всё это, я думаю, лучше держать под рукой. Никогда не знаешь, в каком из талисманов закончится удача.

— Ясно. О, ладошка, такая была у кого-то в Пшемысле! — кажется, такая вот ладонь с изображением лилии в центре на чём-то вроде монеты называется «ладонь Богородицы».

— Да, твоя старая подруга, Патрина Шаркёзи, сейчас гостит у тёти. Передавала тебе привет. Кстати, единственная, подарившая амулет, а не обменявшая его. Я ей, правда, всё равно дала один перстень, просто так.

— А мне можно что-нибудь? Мне с этой безудачницей теперь каждый день рядом ходить, — сиротка жадно заглядывает в короб.

— Как раз теперь она больше не безудачница. Хоть обнимай её каждый час, ничего не будет.

— Я воздержусь, — обменявшись со мной взглядом, решает Катарина.

Когда тётя Дина, безо всякой опаски обняв и расцеловав меня, уходит повидать Кристо, я оказываюсь обвешена разными цацками, как американский дикарь после торга с добрыми европейцами.

***

Говорят, что в Нише полюбили друг друга парень и девушка. Но он был из христианской семьи, а она из мусульманской, и семьи были против их свадьбы. Они могли видеться только украдкой.

У цыган девушки в невестах долго не сидят: ей нашли жениха из богатой мусульманской семьи. Узнав об этом, парень пришёл в дом девушки и стал умолять отца отдать дочь за него, на любых условиях. Отец посмеялся над парнем, поклявшись, что отдаст за него дочь, если тот к следующей пятнице соберёт калым вдвое больший, чем предложила семья жениха: два веса девушки золотыми кронами. Золотые кроны уже не были в ходу, они были только в цыганских семьях для свадеб и передавались от матери сыну. В одной семье не бывало больше двадцати крон.

Парень ушёл домой. Он взял гитару и сложил песню о своей любви, а потом пошёл на радио и спел её в прямом эфире. Никто не знает, как ему разрешили; но его песню услышало всё Королевство Югославия.

Тогда ему позвонили несколько братьев из разных городов и обещали в назначенный день принести свои кроны. Этого было мало, но парень всё равно пришёл в пятницу, чтобы девушка увидела, что он сделал всё, что смог, а не отказался от неё.

Отец девушки сидел во дворе с большим тазом для денег. Парень положил в таз шесть крон.

— Это всё, голодранец? — спросил отец.

— Нет, сейчас мои братья принесут ещё, — ответил парень.

Отец засмеялся, потому что всё понял. Девушка смотрела из окна наверху.

Потом пришёл один из братьев парня и положил ещё четыре кроны. Потом пришёл ещё брат. И ещё брат. Потом пришёл друг парня. И ещё друг. И ещё друг. Все кидали в таз свои кроны, но их было мало, и отец девушки смеялся.

Потом пришли цыгане, которых парень не знал. И ещё цыгане. И ещё цыгане. Одни были из Нового Сада, другие из Ужице. Цыгане из разных городов. Некоторые приходили и приносили кроны от всей своей махаллы. Все кидали их в таз. Девушка смотрела в окно.

Прошёл час, и два, и три.

К дому девушки подходили и подъезжали цыгане. Одни были одеты бедно, другие богато. Одни были христиане, а другие — мусульмане. Одни кидали по кроне или по две, другие вываливали сразу десять. Таз наполнился доверху, и кроны стали расти уже горой: на палец, на два пальца, на три пальца. Девушка смотрела в окно.

— Если не хватит хотя бы полфунта золота, я не отдам её, — крикнул отец. В его дворе, на его улице, везде толпились цыгане, и приходили новые. И каждый кидал, хотя бы по кроне.

Потом цыгане перестали приходить, и кроны стали взвешивать.

Оказалось ровно на полфунта больше.

Цыгане тут же отпраздновали свадьбу, и это была самая большая свадьба в Нише и самая большая свадьба в Сербии, а больше была только свадьба у известного цыганского артиста в Зенице.

Тридцать лет во всей Сербии у цыган не было золотых крон — только у двух цыганских семей в Нише.

Глава XII. «Голод сильнее любого царя». Цыганская народная пословица

Я много раз прокручивала в уме, каким будет ужин по возвращении Ловаша, но ни к чему подобному жизнь меня не готовила. Сиротка Рац кидает на постель совершенно маскарадного вида платье из тех, которые последний раз были в моде веке в семнадцатом. Глубокое декольте, пышные рукава, удлинённый лиф... когда-то в похожее меня нарядил Твардовский.

— Подожди, там ещё бельё, воротник и корсет, — сообщает Катарина, убегая. Я смотрю на платье в ужасе. Куда же я буду есть, если ещё и корсет?!

Естественно, без помощи подопечной влезть во всё это, застегнув, затянув и прицепив всё, что надо, там, где надо, мне не удаётся. Из-за разницы в габаритах сиротка вертит меня, одевая, будто куклу.

— А причёска? — жалобно спрашиваю я. Катарина решительно скручивает косу мне на затылке пучком.

— Конечно, со всеми цыганскими штучками странно смотрится, но снимать не рекомендую, — резюмирует она, критически меня оглядев. — Тебе туфли дать или кроссовки? Считай это очень личным мнением, но в кроссовках удобнее, а под юбкой всё равно ничего не видно.

— А ты мне их зашнуруешь? Я в корсете не смогу.

— Да иди ты! Это не входит в обязанности денщика — потому что обувь неслужебная.

— Пойду босиком. Только куда?

— Салон де Лувр.

— Что, здесь и такой есть?

— Ладно, я отведу. Это возле спальни императора.

Не представляю, когда сиротка успела так изучить дворец — особенно, сожри меня многорогий, часть возле покоев императора, — но тащит по коридорам она меня очень даже уверенно. Наверное, стояла здесь в карауле или что-то типа того. С другой стороны, как давно мы ставим в караул курсантов?

— Полегче, оторвёшь мне руку, — шиплю я, когда скорость девицы Рац начинает приближаться к лошадиному галопу. Ходить спокойно для Катарины отчего-то — настоящее мучение, когда они с учителем танцев проходят мазурку или полонез, то доводят друг друга до истерики.

Остановившись возле одной из дверей, сиротка критически оглядывает меня и грубоватыми движениями матери, снаряжающей ребёнка в детский сад, оправляет на мне одежду.

— Будешь блевать, прикройся батистовым платочком. Я подвесила тебе в нарочный мешочек на поясе, — деловито советует она. — А будет приставать, зови меня, я ему морду подразукрашу. Я дочь мятежницы, мне всё равно карьеры не видать.

Ничего себе самуверенность в четырнадцать-то лет!

— Тебе и морды его не видать, он — взрослый вампир, а ты — «волчонок».

— Ну и что! Зато у меня ногти длинные, а у них глаза не восстанавливаются.

Я фыркаю и толкаю дверь, чтобы поскорее оставить несносное чадо за спиной.

Честно говоря, я почему-то ожидала, что Батори будет одет под стать мне — особенно после его исполненных ностальгии воспоминаниях о былых модах. Однако император встречает меня в самых простых — не считая, конечно, цены и бренда — белой рубашке, чёрных брюках и туфлях. Даже волосы, как всегда, заплетены в косичку. Несмотря на это, среди старинной мебели и деревянных панелей на стенах он смотрится так же органично, как и на стерильно-современной Турецкой веранде.