Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 40

Ловаш протягивает мне руку, чтобы довести до стола. Действительно, одной мне передвигаться с непривычки нелегко.

— Чудесно выглядите в этом платье. И отвратительно — в серёжках. Вам не тяжело их носить? Каждой можно было бы подковать пони.

— Четверть.

— Простите?

— Одной серёжки хватило бы подковать четверть пони. У них четыре ноги, — я кое-как усаживаюсь на любезно отодвинутый Батори стул и не без опаски оглядываю стол. Не имею ни малейшего представления, что там ели в семнадцатом веке. Впрочем, выглядит примерно так же, как венгерская кухня.

— Рататуй, петух в вине по-бургундски и киш на десерт, — поясняет император, указывая поочерёдно на лечо, тушёную курятину и пирог. — Вино тоже бургундское.

Невероятно.

Батори снова ухаживает за мной сам, наполняя мою тарелку кусочками петуха и тушёными овощами, а затем — уже так и тянет сказать «как всегда» — устраивается напротив с бокалом вина. В тускловатом свете настенных ламп перстни на пальцах как будто светятся, приковывая взгляд. Удивительно, но при нормальном освещении они почти выпадают из виду.

Интересно, кого он убил своей любовью, только превратившись в вампира. Ведь без этого он не смог сохранить свою... способность заделывать бастардов и законных принцев.

Ну и чушь мне последнее время в голову лезет.

— Я гляжу, нога у вас в порядке?

— В общем, да. Завтра официально выхожу на службу.

— Надеюсь, новый кабинет вам понравится. Он теперь такой... светлый, просто как вторая детская. И мебель такого же размера. И никаких зеркал и серебряных пресс-папье. Ну, это, правда, уже приятный сюрприз для Лаци.

— Звучит замечательно, — на вкус французский вариант лечо тоже мало отличается от венгерского. Зачем вообще придумывать ему отдельное название? Петушатина в вине мне кажется интересней.

— Хотел бы я видеть лицо Ладислава, когда вы ему рассказали соль шутки, — Ловаш мечтательно улыбается. — Подумать только, даже я сообразил быстрее!

— Поэтому вы и император, а он — нет, — решаюсь я приправить беседу лестью. Будет недурно, если Батори растает и не будет задавать лишних вопросов, когда я попрошу его кое о чём.

— Нет, я император, потому что магия крови превращает меня в сюзерена, а его — в вассала, — педантично уточняет Ловаш. — Но мне понравилось. Если сегодня вечер комплиментов, продолжай.

— Ну, тогда я рада, что вы не надели что-то настолько же идиотское, как шмотки на мне или тряпочки на стенах этой комнаты, потому что в рубашке вы выглядите лучше всего.

— По крайней мере, в рубашке от «Дер Штутцер». Но ты неправа, тебе действительно очень к лицу твой наряд. Между прочим, выгодно подчёркивает длину шеи.

— Зато ноги вдвое короче, а они и так были далековаты по параметрам от модельных.

— Для семнадцатого века ваши ноги просто идеальны. Два-два, я жду свой комплимент.

Я некоторое время жую мясо, чтобы собраться с мыслями. Никогда не была действительно сильна в лести. Может быть, это ещё одна причина, почему в цыганском сообществе я всё узнаю последней. У нас, так сказать, не принято подавать чай без сахара.

— Вы красиво двигаетесь. Думаю, вы должны хорошо танцевать.

— Разве что павану или менуэт. После них я стал забывать танцы уже лет через десять после выхода из моды, а на танго вообще решил закончить с этим видом развлечений. Хотите научиться паване?

— В этом платье? Я не могу ни двигаться, ни дышать. И кажется, есть уже тоже не могу.

— Вот именно под такие платья павана и приспособлена. Медленные движения. Очень медленные. Дающие возможность показать свой наряд со всех сторон и не перетрудиться.

— Ну, если там нет прыжков и каких-нибудь объятий...

— Прошу вас, это же не пейзанские ногодрыгалки! Павана так целомудренна и уныла, что в монастырях её не танцевали исключительно от нехватки партнёров противоположного пола.

— Звучит отлично. А музыка?

— Скажу по секрету, подходящие по теме диски всегда лежат в тематических салонах. Мне нравятся такие игры.

— Ах, вот оно что!

Ловаш отставляет недопитый бокал и подходит к чему-то, что выглядит как обычное бюро. Однако под откидной крышкой обнаруживается музыкальный центр, и комнату заполняет медлительная музыка.

— Идите сюда.

— Может, начнём от стола? Я не хочу устать раньше, чем даже попробую танцевать, — теперь, когда в моём желудке плещется в вине половина петуха и неизвестное количество рататуя, корсет кажется особенно тесным.

— Как скажете, — Батори перемещается ко мне как будто одним длинным, быстрым, плавным движением и протягивает руку, помогая подняться. — Просто повторяйте за мной. Сначала шагаем... вот... так... величаво... важно... сверкая... чудесными подковами в ушах... разворачиваемся лицом... реверанс... реверанс... боком.... реверанс...

Мелодия закончилась, её сменила похожая, но вроде бы немного побыстрее.

— Тут надо взять темп чуть больше, но танец немногим сложнее. Это итальянская версия. Они различаются ещё и по городам, но я слабо разбираюсь в таких деталях. Итак, руку. Шаг... шаг... шаг... поклон...

Я почти вхожу во вкус, когда мой живот, а затем и грудные мышцы схватывает судорогой. От боли и нехватки воздуха даже темнеет в глазах, и я чуть не падаю. По счастью, Батори догадывается ухватить меня свободной рукой за талию.

— Эй, осторожнее! Лилике?

Я скорее чувствую, чем осознаю, как руки вампира подхватывают меня и несут к диванчику в углу салона. Но вместо того, чтобы аккуратно уложить меня, Батори садится сам, пристраивая меня на коленях, и, придерживая мне голову, принимается дуть в рот. Не то, чтобы это оказалось неприятно, но кажется настолько идиотичным, что я отворачиваюсь уже для того, чтоб спросить:

— Что вы делаете?

— Искусственное дыхание. Обычно помогает, если даме в корсете немного не хватает воздуха. Ведь лучше?

— Чуть-чуть.

Ловаш не торопится спустить меня, да и к лучшему — ноги как ватные. Я едва их чувствую. Он перекладывает мою голову так, что теперь я упираюсь лбом ему в шею. Это признаться, удобнее: поза теперь не так сильно отвлекает от попыток дышать. Какое счастье, что на сей раз гвардейцы стоят только снаружи. Можно просто расслабиться, не думая, как оно выглядит со стороны.

— Ничего страшного. Вы удивитесь, но от корсетов умирали не так часто, как теперь принято утверждать. Всегда кто-нибудь приходил на помощь, — тихо говорит Батори где-то у моего виска. Просто чудесно, что я не чувствую его рук через корсет, потому что в сочетании с обволакивающим, как тёплое молоко, голосом они вызвали бы у меня те ещё чувства. И не дай боже, чтобы запах от них унюхали «волки» у дверей.

Чёрт, он теперь трогает мою шею — самыми кончиками пальцев, очень тёплых, почти горячих. Ногти у него удлинённые, от их почти невесомого, чуть угрожающего прикосновения просто мурашки по коже. Надо будет ненароком облиться вином, у него очень сильный аромат, любой другой отобьёт.

— М-м-м, как у вас пульс бьётся... так и хочется поймать его... губами... зубами... слово дворянина, нет ничего вкуснее крови потоком, горячей, пульсирующей, властно заполняющей рот, когда разрываешь вену...

Вот теперь это не мурашки. Теперь у меня шерсть дыбом. Несмотря на — или особенно из-за — глубокой, вибрирующей чувственности в голосе Батори.

— Ну, если вы мне разорвёте вену... знаете, такое будет смертельно для нас обоих.

Может быть, стоило бы отстраниться, но моё тело решило за меня: оно притворяется мёртвым и напрочь отказывается шевелиться. Даже губы немного онемели, и слова звучат неразборчиво.

— Да, смертельно. Может быть, то была бы самая прекрасная из смертей. О ней бы складывали легенды... Как ты думаешь?

— Вы лежите в собственной кровавой рвоте, а я намочила от ужаса штанишки? Не думаю, — я стараюсь говорить резко, но выходит едва слышимым шёпотом, платье и то громче шуршало в танце. Похоже, чем больше я борюсь с собственным телом, тем меньше оно намерено уступать мне.