Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 41

— Можно в прощальной записке попросить хроников и менестрелей опустить такие подробности и добавить другие. Вроде расцветшей красными розами рубашки — такой белой... Красное с белым — любимое цыганское сочетание, правда ведь?

— Нет, это цвета польского флага, — я пытаюсь отшучиваться и сама остро ощущаю, как неуклюже у меня выходит. — Мы любим чёрное с золотом.

— Ну, если ваша рука в золотом браслете потеряется в прядях моих рассыпавшихся волос... Только всё должно произойти на полу, верно? Диван — неподходящее место. Чересчур пошлое.

— Э-э-э, кстати, о волосах, — цепляюсь я за слова, как за соломинку. У меня даже получается упереться ладонью в грудь вампира. — Если уж мы о романтике заговорили, я хотела попросить у вас одну прядь. В медальон.

У меня получается сесть почти ровно, хотя тело всё ещё против.

Ловаш, наконец, оставляет в покое мою шею, чтобы подцепить пальцем цепочку, выуживая медальон из декольте, которое вдруг кажется мне ужасающе открытым. Щёлк! — император смотрит на свой портрет, приподняв бровь.

— Немного неожиданно. Но очень мило с вашей стороны.

Так и знала, что идея отвлечёт его: он ссаживает меня с колен, чтобы распустить волосы. Они падают тяжёлой массой на плечи и на грудь; с каких пор он отращивает их настолько длинными? Он понимает, насколько странно выглядит? И... красиво. Пугающе красиво, как лешие-соблазнители из цыганских сказок. Ах, чёрт, мне сейчас только о соблазнении думать не хватало — только пришла в себя, и всё заново.

После секундного колебания я подаю Батори серебряный нож, открепив от пояса; Ловаш возвращает его вместе с тёмным, почти чёрным вьющимся локоном.

По счастью, на этот раз меня рвёт уже в моих покоях.

***

Кровать узковата для двоих; впрочем, мы — ребята некрупные. Пальцы Кристо перебирают волосы у меня за ухом, почти невесомо — словно ветерком шевелит. Я боялась, что будет трудно — как-то объясняться и мириться. Но я просто попросила одного из «волков» позвать моего мужа. А потом так же просто сказала: «Останься со мной сегодня». И Кристо остался.

Покой — «Паккай». Ребёнок, лежащий в траве возле яблони с налитыми желтизной плодами.

У него блестят волосы даже в почти что полной темноте. И на груди тоже — к чему я всё никак не могу привыкнуть (ещё одна вещь, к которой жизнь меня не готовила: ни в одном любовном романе не написано, что, если уткнуться в мужскую грудь, волосы будут щекотать подбородок и забираться кончиками в нос). И щетина на щеках блестит. А глаза светятся синим.

— Кристо?

— Хм-м-м?

— Ты меня больше не ревнуешь?

— Хорошо ты обо мне думаешь! Я сплю с женой, считая, что делю её с кем-то?

— Не ревнуй меня, пожалуйста, ни-ког-да. Кто бы что ни наговорил. Я тебе обещаю, если что-то повернёт меня прочь, я сама скажу.

— Я так и понял. Подумав.

— Я знаю, тебе не нравится, что я не всё говорю. Но самое важное я ведь сказала. И как только смогу, остальное тоже скажу. Это уже скоро, правда. Я тебя очень уважаю. Я не стала бы тебя мариновать без причины.

— Приятно... что уважаешь.

— А чего таким голосом?

— Нормальный голос. Спи. Нам с тобой завтра обоим вставать. Спи и не бойся.

— Чего не бойся?

— Не знаю, чего ты боишься. Но не надо. Потому что я здесь, и я, мавка меня поцелуй, «белый волк», единственный во всей Империи, верно? Спи.

— Сплю, — шепчу я и, не успев даже удивиться, в самом деле засыпаю. Может быть, потому, что кто-то разрешил мне наконец не бояться, как бы глупо это ни звучало.

И мне снится лес. Солнечный, майский, цветущий. Я бегу по нему и смеюсь. Одна.

Как всегда — ну, то есть, как было дома — я просыпаюсь от того, что Кристо встаёт с постели. Он замечает мои открытые глаза и улыбается:

— Принести завтрак из столовой?

Кристо однозначно не из тех мужчин, которые голыми выглядят хуже, чем одетыми. Его нагота обворожительна. Может быть, из-за сочетания смуглой кожи и белого волосков на ней. Может быть, потому, что он потрясающе молод; каждая клеточка, каждая мышца налиты упругостью юности — той, которая всегда готова перейти в движение. А ещё у него чертовски длинные ноги.

— Нет, лучше меня в столовую. Ужасно надоело сидеть взаперти. А вечером пойдём в кафе. Теперь, когда Батори во дворце, Тот не отвертится. Или я выкину ещё какую-нибудь штуку, пусть так и знает. Я выиграла спор, в конце-то концов.

Улыбка мужа становится немного напряжённой:

— Слушай, только не надо на него сильно давить. Он же помешанный, заводится с полоборота, везде враги и все хотят его власти.

— Неужели ты заметил? Кстати, он прослушивает мою спальню.

— Ну, и ничего нового не услышит. О его характере весь дворец судачит. Правда, о твоём тоже.

— А что не так с моим характером?

— Мне нравится. Если тебе тоже, то всё с ним отлично, — Кристо помогает мне сесть и выпить утреннюю пилюлю.

— А остальным что не так? — мне по-прежнему хочется ясности.

— Ну, кое-кто из женщин полагает ненормальным так долго сопротивляться мужским чарам императора. Вроде как одно дело — набивать себе цену, а другое — на полном серьёзе уходить в отказ.

Возможно, муженёк думает, что говорит с равнодушным лицом, но мне очень хочется посоветовать ему съесть лимон.

— Подожди, то есть ты ушёл от меня из-за сплетен и вернулся тоже из-за сплетен?

— А что?

— Ничего. Охренеть, как я тронута твоим доверием.

— Я думал, мы помирились.

— Помирились. Когда я поем, ты это почувствуешь.

По крайней мере, я на это надеюсь: обычно от еды у меня поднимается настроение.

В столовой, кроме нас, только сонные официантки — они обслуживают офицерские столики. Не удивлюсь, если каждая сама по себе имеет звание вроде хотя бы лейтенантского. Ой, нет, в углу ещё и Тот сидит — как ни странно. Потягивает из высокого стакана апельсиновый сок и смотрит свежий номер журнала Британского национального географического общества. Я замечаю его только потому, что он небрежно взмахивает в нашу сторону рукой. Я ограничиваюсь в ответ кивком и уволакиваю мужа за самый дальний от шефа стол.

Мы с Кристо заказываем яичницу на сале и кофе с карамелью.

— Значит, после службы — в ресторан, а потом — домой. Наверное, надо отправить ребят перевозить твоё барахлишко сразу. Под присмотром Ринки, — муж, как в былые времёна, рвётся решать мои проблемы. Мне не очень приятно его осаживать, но...

— Нет, боюсь, я некоторое время ещё поживу во дворце.

— Не понял? Я думал, даже если мы не помирились, то это произойдёт сразу после завтрака.

— Да, но... ну... как тебе объяснить. У меня закончилась удача, и пока я не накоплю ещё, я предпочту разрушать дворец и ставить под угрозу смерти или ослепления Тота, нежели наше уютное семейное гнёздышко и тебя с тётей Диной.

— Закончилась... А. Я, кажется, понимаю, о чём ты, но... Ты уверена?

— Слушай, на меня шкаф упал...

— Дверца шкафа, и именно поэтому, то есть, я не хочу сказать, что ты, например, поглупела, но насколько строен, как бы так выразиться, ряд твоих мыслей... — в минуты стресса из Кристо так и начинает лезть хорошая прусская гимназия, только что на латынь не переходит.

— В общем, просто спроси свою маму, она в курсе.

Мой благоверной некоторое время рассматривает моё лицо, словно пытаясь найти табличку: «Да ладно, братец, это — розыгрыш!».

— Там, на тумбочке, зуб старой Маруси Михай лежит, верно?

— Ну, да.

— И вот это всё, что ты каждый день на себя цепляешь, как папуас...

— Ты всё правильно понял. Твоя мама мне помогла собрать столько удачи, сколько я могу унести. Буквально. На себе.

— Тогда, прости, а в чём проблема?

— Я не знаю, насколько хватит запаса. Ведь большая часть удачи расходуется не на меня, а на предотвращение покушений на императора. Не дай боже произойдёт штук пять подряд!

Официантка — на удивление быстро — приносит наш завтрак, и Кристо приходится выждать, пока она отойдёт.