Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна. Страница 46

— Книги покупают с одной единственной целью, курсант: читать. Давай, веди меня к еде, о, клубок Ариадны.

— Клубок Ариадны сам по себе никого не вёл. С его помощью дорогу помечали. Это в сказках волшебный клубочек по нужной тропинке катится, — не остаётся в долгу девчонка. — А почему дуболомы не могут книги нести?

— Им запрещено. Они телохранители. Руки должны всегда оставаться свободными.

— Какая разница, они же — вампиры.

Как назло, именно эту фразу Катарина произносит по-немецки, так что на нас оглядываются стоящие стайкой у одной из витрины девушки и, естественно, тут же уносятся прочь. Несмотря на культ вампироглянца, насаждаемый Ловашем среди молодёжи, боящихся приближаться к упырям всё ещё немало. Жаль, уверена, неторопливо пройдя вдоль всех девушек, я захватила бы больше везения.

— Кстати, тебе, в отличие от них, я могу приказать нести пакеты вприсядку. И будешь скакать, как русский матрос под «Яблочко».

— А я откажусь, и ничего мне не будет!

— Будет. Две недели гауптвахты.

— У! Что ты такая злюка сегодня?

— Для тебя не важно, от чего. Тебе важно, что из этого следует.

— В смысле, трогать тебя нельзя?

— Именно.

Катарина чуть прибавляет шаг, бурча себе под нос что-то вроде: «Психологическое насилие, совершенно антипедагогично, жаловаться в службу защиты детства».

В ресторане не очень людно. И, по-моему, не очень принято есть. Томные с недосыпа венгерки, задумчиво разгоняя воздух накладными ресницами, пьют чаи с добавлением кто цветов, кто ягодок, и закусывают десертами вроде того, чем пробавляется Ференц Беренчи. Но он-то лишён самой возможности есть нормально... Я даже было засомневалась, бывает ли здесь простая человеческая пища; однако же передо мной кладут довольно увесистое меню и заверяют, что готовы подать всё, что я из него выберу. Катарина вытягивает шею со своего места, стараясь заглянуть в список блюд.

— Ты чего суетишься? Ты же мой завтрак и слопала к своему вдобавок, — ворчу я.

— Я — растущий организм. У меня энергии много уходит. Особенно когда я книжки твои таскаю. Ты что будешь?

— Сосиски с тушёной капустой.

— Тебя с неё не пучит?

— Пол-империи ест тушёную капусту, и ничего, — я передаю сиротке меню.

— Ещё как чего, давно ты в общественном транспорте не ездила, красавица! С утра зайдёшь, и сразу видно, кто тут любит традиционную имперскую кухню. Пахнет совсем не яблочными штруделями. А мне с тобой ещё в лимузине ехать.

— Дай обратно, — не то, чтобы на меня так действовали шуточки ниже пояса, но желание поесть капустки действительно отпало. — Буду салат из креветок, и только попробуй, скажи что-нибудь по этому поводу.

— Ну, и я тогда его. Двойную порцию. И кофе с карамелью.

— Ты нарочно всегда ешь и пьёшь то же, что я?

— Я цыганка, — Катарина пожимает плечами. — Все побежали, и я побежал.

Мне это говорит девчонка с волосами, выкрашенными зелёнкой. Похоже, иронию в ситуации нахожу только я.

Песня настигает меня уже после полдника — в туалете. По крайней мере, когда я выхожу из него, ресторан кажется мне почти совершенно пустым: только чуть различимые, бледные, вытянутые тени сидят и двигаются между столиками. Никаких звуков, только неясная, чуть ощутимая тяга: прочь и вниз. Немного поколебавшись, я кладу возле солонки на нашем столе записку.

«Кристо, спрячь меня в шкаф!»

Я потихоньку написала её ещё до последней ссоры, обдумав заранее, в лимузине по дороге домой — если, не приведи Господь, в ресторане есть невидимый мне наблюдатель, более прямой текст вызовет подозрение, и записку уничтожат. А так — даже если безопасники, прежде, чем отдать Кристо, станут её всячески вертеть и разгадывать, то Катарина успеет увидеть её и передать нужные слова брату. То есть я надеюсь, что сиротке придёт это в голову. И что мой муж вспомнит, о чём я.

Да и вообще до сих пор заинтересован в моей судьбе. Поскольку я, похоже, всерьёз вытянула карту «Риксна», Раздор, с двумя разъярёнными воинами, скрестившими мечи в поединке.

Ладно, в прошлые два раза я тоже думала, что всё. И всё равно наставало утро, когда я просыпалась от того, что он встал с кровати.

По счастью, я вспоминаю об улыбке, когда тяга — где-то на выходе из торгового центра — становится ощутимо сильнее. Ах, как жаль, что нельзя просто скинуть булавки и поддаться! Наслаждение, сопоставимое разве что... с танцем ради танца. Ну, или с тем, что у нас обычно с Кристо было после яростного десятиминутного танго, когда на меня накатывало. Из этого танца чертовски легко перейти к очень похожим движениям в горизонтальном положении. Не сейчас, Лиляна! Не отвлекайся. Иди как можно медленнее, чтобы след не простыл. Ты же хочешь, чтобы он тебя нашёл, ну, если начнёт искать. Надо же было нам рассориться так не вовремя...

Будапешт выглядит не просто населённым призраками — машин, людей и птиц. Даже дома смотрятся по другому под пение сорокопута. На месте многоэтажного гаража — пустырь с непонятными кочками и... кажется, это поваленные надгробия. Две многоэтажки превратились в увитые плющом и диким виноградом скалы — но листья кажутся серыми от пыли, почти без зелени. Краска на стенах в Старом Городе потрескалась и выцвела, а в окнах не видно стёкол, и веет такой чистой жутью, какую я, быть может, испытывала только в детстве, возвращаясь неосвещённой ночной улицей после игр с цыганятами — в каждом провале подъезда чудился маньяк, в каждом подвальном окне — мертвец. Улыбку на лице стягивает, как с мороза. А может, на этот раз и не надо улыбаться? Может, они другую песню поют, пугательную? Нет — когда время от времени у меня темнеет перед глазами, и я обнаруживаю себя уже на другой улице, в другом квартале, улыбка всё ещё на лице. Значит, когда чары добираются до меня, мне хорошо. Ах, снять бы булавки...

Дверь с рунами — Скульд, счастье — посмотрим, на чьей стороне ты сегодня. Ага, лестница и правда винтовая, и перила чуг...

— Как же я это ненавижу, — профыркавшись от воды, жалуюсь я.

— По крайней мере, на сей раз вы обуты и... вот, — фон Адлигарб накидывает мне на плечи шерстяной плед. Я немедленно закутываюсь в него как можно плотнее: ко всему прочему, на мне белая рубашка. Она меня облепила и стала от воды полупрозрачной; только и не хватало, чтобы вампиры разглядели булавки.

— Спасибо. А табуреточки нет?

Довольное выражение сползает с лица фон Адлигарба, сменяясь озадаченным.

— Ну, если хотите, один из моих братьев встанет скамеечкой. А вы присядете ему на спину.

Заманчивое предложение, честно говоря. Но несколько негуманное.

— А если два ваших брата руки скрестят? Как в детстве ребятишки друг друга таскают. Вы же вампиры, вы подолгу не устаёте.

— Да, конечно. Так гораздо изящнее, — прусс делает знак двум «монахам», и уже через пару секунд я с грехом пополам вскарабкиваюсь на не самое удобное из сидений. Но, по крайней мере, всё же сиденье — ноги гудят. Надо было надеть кроссовки, а не ботильоны с каблучком. Расслабилась ты, девочка с улицы Докторской, привыкла к сладкой жизни, пообмякла. Три лишних сантиметра под пяткой отжирают твои ресурсы, забыла?

— Я так полагаю, вы получили и верно поняли наше маленькое послание, — фон Адлигарб складывает худые руки перед грудью, кротко улыбаясь и чуть склонив голову.

— Медальон?

— Да, конечно.

— Суки вы. Меня муж из-за него бросил.

— Мои глубочайшие и искренние извинения. Однако дело не в медальоне. Господин капитан не заметил бы его, если бы ваше невероятное везение не вошло в конфронтацию с магией ожерелья.

Не заметишь тут — проклятый императорский портрет висит у меня прямо между... хм.

— Но скоро всё останется позади. Мы разрушим узы крови, и магия перестанет ломать вашу жизнь. Осталось немного. А сейчас вы в безопасности, и я рад, что вы доверились мне. Вы действительно по своему дороги мне, меня ужасает мысль о вашей смерти. «Волчицам» и так отведено слишком мало времени... Давайте же его сюда.