Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 25

— Паоло, — сказала женщина, подталкивая мальчика к Стефано. — Сделай то, что он хочет.

У ребенка было глупое выражение, но слушал он внимательно, повторил Стефано инструкцию, потом заковылял через площадь в полицейский участок. Через несколько минут он вернулся, с тем же выражением на лице.

— Она умерла, — ответил он тихим голосом. — Она пыталась убежать прошлой ночью, поэтому они ее застрелили.

Женщина выхватила колбасу из безжизненных пальцев Стефано, мать и ребенок пустились наутек, пока сумасшедший человек не передумал.

Стефано не шевелился. Если бы карабинеры в тот момент выскочили из участка и бросились к нему, он не смог бы убежать и даже не оказал бы сопротивления. Он застыл. Она ушла, мать, которую он едва узнал. Он не проронил ни звука, но слезы начали струиться по его щекам.

Как долго он пробыл там, Стефано не помнил, наконец он почувствовал чью-то руку на своем плече. Он поднял глаза и увидел священника. Стефано давно перестал верить в Бога, но когда священник поднял его на ноги и повел в ближайшую церковь, он побрел за ним как послушный ребенок. Скоро он стоял на коленях, один, бормоча тихие слова.

Но не молитвы, хотя они были произнесены со всей силой молитвы.

«Я убью тебя, — повторял он вновь и вновь. — Я убью тебя. Ты позволил ей умереть. Своей собственной матери. Клянусь, я убью тебя».

Глава 7

Обычно, когда Стефано возвращался в деревню, он приближался осторожно, стараясь не подвергнуть ни себя, ни своих друзей и товарищей опасности. В тот момент, как только он подошел к краю деревни и свернул в первую узкую улочку, он почувствовал, что опасность уже пришла.

Никого не было видно, не слышно ни одного звука, кроме струйки воды, журчавшей в трещинах булыжника, да хлопанья занавесок, висящих на пустых окнах, в которых не показалось ни одного лица. Когда он пробирался по улице ближе к площади, заглядывая в открытые двери пустых комнат, сердце его начало колотиться. Была середина утра, когда старикам уже полагалось сплетничать в кафе, когда женщины должны идти за водой к колодцу в центре площади рядом с мечом Гарибальди. Но никто никуда не шел.

Потом ему что-то послышалось, слабое жужжание.

Он завернул за угол с оружием наготове.

Уложенные аккуратными рядами на площади, десять рядов по двенадцать в каждом, были жители деревни, все до одного. Они лежали мертвые на камнях. Лужи крови были под ними, а воздух был черен от туч жужжащих мух.

Стефано затошнило от увиденного. Да еще запах. Никого не осталось похоронить их, и они, должно быть, так и лежали с того времени, как это случилось. Вероятно, дня два. Бойня произошла скорее всего в то же самое утро, когда он покинул деревню.

— Марица! — Крик вырвался у него из горла. Уверенный, что зов его не будет услышан, он все же думал, что, если он позовет ее достаточно громко и много раз, ему, возможно, удастся вернуть ее к жизни. Он стал бегать по площади, глядя на одно за другим жутко распухшие тела. Претти. Старик Рикелли. Мартини, мэр. Тонио. Брат Франко, священник. Маленькая Адела с большими глазами, которая бегала за Стефано, как щенок. Все они были изрешечены пулями. Нацисты, очевидно, поставили их перед автоматами и скосили наповал, больше сотни жизней за несколько минут.

Все время, пока Стефано искал среди тел, он стонал или всхлипывал: «Марица! Mi amore! Моя любовь!»

Сначала он видел только лица других, старых и молодых, невинных и тех, кто сражался рядом с ним ночью, а днем вел обычную жизнь.

Когда Стефано нашел отца Марицы, с зажатым в руке крестом, он встал рядом с ним на колени, помедлил, собираясь с силами, зная, что они ему потребуются в следующий момент.

Когда он поднялся и посмотрел рядом, она лежала там. На ней был красный свитер, который ему очень нравился, потому что в нем ее кожа словно пылала. Теперь она была бледная и холодная. Лицо осталось нетронутым, глаза открыты и смотрели на Стефано, будто моля его о чуде.

Он опустился на колени и поднял ее за плечи, прислонив голову к своей груди. Одной рукой он закрыл глаза, но суровая смерть открыла их опять, и они смотрели на него, умоляющие, любящие, извиняясь, что оставили его.

Он не плакал. Он плакал по матери два дня назад, но не мог плакать по Марице. Слишком велик был ужас.

Он поднял ее и понес с площади, чтобы как следует похоронить. Когда он проходил мимо церкви, то увидел объявление, прибитое к двери. Держа тело Марицы на руках, он остановился и прочитал:

Внимание! Внимание!

По приказу оберста Рудольфа Коппвельдта предписано провести карательную операцию за смерть 73 немецких солдат и пятерых офицеров, включая генерала Хейнрика фон Бадесвирта от рук итальянских гражданских преступников на шоссе Брезенца. За каждого убитого немецкого солдата будет расстреляно пять итальянских граждан. За каждого немецкого офицера будет расстреляно десять итальянских граждан. В качестве наказания за смерть генерала фон Бадесвирта будет расстреляно двадцать гражданских лиц. Эти лица, в количестве четырехсот тридцати пяти человек, должны быть взяты из деревень Точиа, Колиба, Фаранто, Бараски и Курца.

Внизу нацарапана подпись: Рудольф Коппвельдт.

Отец невесты Витторио Д’Анджели.

Кровожадная ярость, острое желание возмездия охватили Стефано с удвоенной силой, чем после смерти Коломбы.

Он, шатаясь, побрел от церкви и принес Марицу в ее комнату над пекарней. Затем обмыл ее тело и одел в простую белую хлопчатобумажную сорочку и завернул в простыню. Наконец он принес ее на кладбище.

В сторожке смотрителя он отыскал лопату и выкопал могилу рядом с могилой ее матери. Он нежно положил ее в разрытую землю, укрыл простыней, в последний раз поцеловал в холодные алебастровые губы, потом засыпал могилу.

Стефано вернулся на площадь, слезы застилали ему глаза. Что мог он сейчас сделать? Надо похоронить слишком много жертв. Обессиленный и подавленный, он рухнул в кресло в одном из двух маленьких кафе деревни. Чашки с остывшим кофе, полуосушенные стаканы вина были свидетелями трагедии, когда людей, оторвав от досуга, поволокли на расправу. В других деревнях картина будет такая же. Все их население попало в страшную квоту, востребованную нацистами. Подобно Точии, другие тоже перестали существовать.

В один сумеречный момент Стефано подумал наложить на себя руки. Марица мертва. Коломба мертва. Мир, в котором могли существовать нацисты, был адом.

Кроме того, они, в конце концов, проиграют. На стене была сделана от руки надпись: «Американцы уже высадились в Анзио и начали прокладывать себе путь в глубь страны. Враг будет разбит».

И Стефано поклялся, что он лично должен объявить победу над своим проклятым братом. Подбодренный этой клятвой, хотя сама мечта его была мертва, он смог пойти в горы, держа путь в Милан. Однако тело его опустошила скорбь, словно ядовитый микроб, и, прошагав полдня, он не смог дальше идти.

Его принесли в дом к крестьянину, где он впал в горячку, которая продолжалась несколько дней. Когда Стефано наконец пришел в себя, лихорадка прошла и он ужасно ослаб. Вспоминая пережитое, он подозревал, что его состояние было вызвано не только нервным срывом, но и чем-то, подхваченным им от разлагающихся тел.

— Мы думали, что потеряем тебя, парень, — сказал старый крестьянин. — У тебя, должно быть, есть серьезная причина, чтобы жить.

«Неужели?» — подумал Стефано. Потом он вспомнил Витторио.

— Да, очень серьезная причина, — ответил он.

К тому времени, когда силы вернулись к нему, начались посевные работы. Он остался помочь крестьянину; очищал поле от камней, утомительно возил тачку за тачкой, пахал, помогал сеять. Когда наконец Стефано распрощался со своими благодетелями и направился на юг, он вновь был сильным и здоровым.

Днем он спал в полях, по ночам шел. Часто ему приходилось прыгать в канаву, чтобы не попасть под бомбежку союзников или не столкнуться с немецким конвоем. Противоборствующие армии постоянно вели военные действия. Среди итальянских патриотов прошел слух, что с Муссолини наконец покончено, скоро падут и немцы.