Очаг и орел - Сетон Эни. Страница 45

Ивэн вышел навстречу и, улыбаясь, приветствовал их. Не попозируют ли они здесь, в беседке, недолго? Он был очень настойчив. Но манеры его приятные, к тому же в нем чувствовался высокий интеллект. Барышни пошептались немного и, решив, что из этого получится прекрасная история для подружек, согласились. Ивэн задержал их немного дольше, чем обещал, но они все равно были довольны результатом. Он сделал из них прекрасных леди, придав особую пикантность их лицам.

— Прекрасно, просто великолепно! Как вы талантливы, сэр! А что это у нас в руках?

— Я думаю, это молоток для крокета, — вежливо ответил Ивэн, — вы не играете в крокет? А может быть, это пастуший посох. Я не уверен.

Девочки засмеялись и начали задавать вопросы, но Ивэн уже потерял к ним всякий интерес. Он поблагодарил своих натурщиц и ушел, оставив их разочарованными.

Дома он нарисовал с наброска две картины. На первой — юные леди с крокетными палочками в изящных руках, а на заднем плане — веранды и портики прибрежного отеля. В нижнем углу своего творения Ивэн написал: «Летний отдых».

Затем он прошелся карандашом еще раз, заменяя локоны девушек на пастушьи шляпки, убрав кринолины и до смешного укоротив их юбки. Развернув эскизы с розами и овечкой на заднем плане, недавно скопированными из календаря фермера, он скомпоновал все это на одном полотне. Этот шедевр он назвал «Американская пастораль». Ивэн работал над картинами два дня, результатом этого явилась поразительная четкость каждой линии. Закончив, он долго смотрел на свою работу с ненавистью и горьким ликованием.

Следующим утром он первым делом посетил редакторские конторы. В течение недели Ивэн всюду предлагал свои рисунки и продавал их на рынках. Теперь он разжился двадцатью пятью долларами.

В апреле была объявлена война. Ивэн знал негров лишь по общению с ними на Мартинике. Его отношение к ним не было проявлением местного патриотизма, он испытывал умеренное любопытство.

В своем камине он сжег все женские журналы и эскизы с симпатичными девушками. Все свои акварели в Мартинике он отдал на хранение хозяйке. Во время войны его повысили до чина лейтенанта, он был легко ранен в битве при Шилохе.

У Ивэна появилось несколько друзей, но когда настал мир, он понял, что не нуждается в них. Побывав в родительском доме, он вновь вернулся в Нью-Йорк. Это было после того, как он нарисовал свою единственную картину на военную тему. Замысел ее был потрясающим — двое простых солдат в разорванных и окровавленных мундирах, один — сторонник Конфедерации, другой — союзник, дружно ловят рыбу, сидя на развалинах моста. Эта картина излучала силу и верность, простые лица солдат сентиментально отражали наступление первых мирных дней. Ивэн послал картину в Академию, и она была принята новым жюри, которое ничего не знало о его ранних работах. На критиков картина не произвела особого впечатления. Они ругали ее цвета, которые были слишком близки ему. Несмотря на все это, картина была куплена одним французским коллекционером, который охотно заплатил Ивэну пятьсот долларов.

— Мне нравится, как вы рисуете, мой юный друг, — сказал француз. — Вы видите по-новому. Не позволяйте им влиять на вас.

— Не позволю, — пообещал Ивэн.

Положив деньги на банковский счет, он уехал на побережье Новой Англии. Лонг-Айленд-Саунд а позже и квартира на берегу, под Бостоном, не сильно влекли его.

Он скучал по более бурному морю, по его непокорности, обнаженности.

Прибыв в Марблхед, Ивэн сразу понял, что его желание сбывается. И с первого взгляда на Эспер, стоящую по колено в воде, он почувствовал, что она поможет ему понять море. В первый же вечер у него не было желания делать ее своей любовницей. Действительно, с тех пор как она, как и все женщины, с которыми он когда-либо имел дело, так бесцеремонно влезла в его жизнь, он стал чувствовать отвращение к ней. Его раздражали уродливая одежда Эспер, ее собранные в пучок рыжие волосы, бестактное самосознание, излучаемое ею. Обольстительная морская дева исчезла. Однако интуиция подсказывала Ивэну, что он сможет вернуть свое первоначальное представление о ней.

В первую ночь, проведенную в гостинице, Ивэн не спал. Он видел густую мерцающую зелень надвигающейся волны и фигуру Эспер, вырисовывающуюся под ней. Его переполняли сменяющие друг друга чудесные видения.

Эспер также не могла заснуть. Каждая минута этого вечера доставляла ей массу переживаний. Она чувствовала страх, облегчение, удовольствие и огорчение. Это было гораздо приятнее, чем унылое однообразие этих последних лет. Ивэн решил, что останется на некоторое время в гостинице, если Эспер позволит рисовать себя, ему удалось сломить возражение Сьюзэн своей невозмутимостью. Ивэн неожиданно нашел союзника в лице Роджера:

«Дорогая, позволь Эспер погулять. Свежий воздух пойдет ей на пользу, не волнуйся, кто-нибудь в пивной поможет тебе».

Эспер сразу же увидела, что Ивэн понравился отцу. Роджер увидел в нем творческую личность. После ужина, за которым Ивэн не забыл похвалить рыбный пирог и пышки, Роджер принес заляпанные чернилами свои «Памятные события» и негромко стал читать отрывки.

Ивэн слушал вежливо, иногда делая некоторые комментарии, в то же время исподлобья глядя на Эспер, которая двигалась по кухне, убирая тарелки после ужина. Но ему было скучно, и узкое его лицо, повернутое к старому человеку, сидящему в кресле, имело сонный вид.

Каждый вечер в Касл-Роке Эспер позировала ему. Она открыла для себя, что временами может читать чувства Ивэна по его лицу. Бывало на его лице такое выражение, видя которое, она думала, что это — взгляд художника. Эти темные глаза становились внимательными и одновременно отрешенными, и по четыре часа он не видел и не слышал того, что непосредственно не касалось его мольберта.

Он рисовал Эспер в масле, и она не ожидала увидеть что-нибудь, сильно отличающееся от того первого рисунка, но во время этих вечеров она была счастлива. По дороге домой он рассказывал немного о себе, но не мечтал о своем будущем. Ивэн задавал ей множество вопросов и вскоре узнал многое о ее жизни. Его это не интересовало, но Эспер решила, что ее прошлое и настоящее очень интересны ему. На самом же деле он наслаждался каждой крупицей марблхедского фольклора, который присутствовал в ее образной речи. Ивэн жадно слушал рассказы Роджера о старом доме и восьми поколениях Ханивудов, живших в нем, и заставлял Сьюзэн рассказывать морские легенды и рыбацкие байки.

— Я не понимаю, почему тебе так нравится рыться в этом старом барахле, — сказала однажды Эспер во время их прогулки по Перешейку. — Это так глупо.

Ивэн снисходительно взглянул на нее.

— Потому, — ответил он задумчиво, — что это богатство, составная часть аромата этой местности. Мне это необходимо для работы.

А как же я, подумала Эспер, я ведь тоже принимаю участие в этой работе. Она почувствовала боль в сердце, и ее счастливое состояние исчезло. Ивэн бросил на нее быстрый взгляд.

— Давай присядем на минуту, — он указал на сосновое бревно. Эспер колебалась, хотя этот мягкий тон Ивэна вызвал у нее тайную надежду.

— Скоро отлив, — сказала она, — мне будет трудно идти.

С первого дня пребывания в гостинице Ивэн нанял лодку, и они частенько катались по гавани. Ивэн не реагировал на ее замечание и усадил девушку рядом с собой на бревно. Он обнял Эспер, и через мгновение она положила голову ему на плечо. Ее волосы блестели, как будто переливались мелкие медно-красные проволочки, и пахли морским туманом.

— Что с тобой? — спросил он мягко.

Эспер нехотя пошевелилась. Это было не то, что она хотела бы услышать.

— Я ненавижу Марблхед. Ненавижу, — хотя до этого момента она сама не понимала этого.

— Но почему? Ты же часть этого, и это часть тебя. Твой старый дом, и море, и скала. Ты вписываешься в это. Ты принадлежишь им.

— Нет! — ее голос дрожал. — Только потому, что Фиб и Марк Ханивуды поселились здесь двести с лишним лет назад, я должна провести здесь всю жизнь?!